Владимир Рыбин - Золотой капкан
- Тута сиди, жди, - сказал он, снимая свою торбу и отставляя карабин. Но сам не сел, стоял и оглядывался внимательно.
- Гляди-ка! - удивленно закричал Красюк, показывая куда-то в сторону.
По равнине, то исчезая за кустами, то выскакивая на открытое место, бежал лось, и на рогах у него пушистыми комочками сидели три белки.
- Капитана! - глянув на лося, испуганно закричал Чумбока. - Твоя шибко, шибко беги, копай яма. Близко тайга ходи огонь.
Он первым побежал вниз, в сторону озерца. В редколесье на моховом болоте остановился, стал торопливо рвать мох, сваливая его кучей. Красюк и Сизов кинулись следом, тоже принялись рвать мох.
- Нада спеши, спеши! - кричал Чумбока. - Быстро копай моха. Моя шибко боись!
Подо мхом была сырая болотистая земля, вся пронизанная нитями корней. Они рвали их, черпали ладонями землю, откидывали. Скоро под ногами захлюпало, но копать стало не легче, а даже труднее: жижа вытекала из рук, и в ладонях оставалось совсем ничего.
Поминутно взглядывая на небо, Чумбока принялся сооружать из жердей что-то вроде большой рамы. По небу уже тянулись хвосты дыма. Неподалеку с невиданной скоростью промчался медведь, но Чумбока даже не посмотрел в его сторону.
Дым все плотнее затягивал болото, першило в горле. Но солнце жгло по-прежнему. По лицам ручьями стекал пот, и не было времени вытереть его.
Сизов увидел, как в восточной стороне взметнулся над лесом длинный огненный язык, слизнул пролетавшего низко орла. На западе небо чернело грозовыми тучами, но было ясно, что дождь не успеет и огонь пройдет через болото раньше. И было страшно от мысли, что придется оказаться в этом пекле.
Чумбока переплел сделанную раму сырыми ветками, поставил ее наклонно на подпору над черной водянистой ямой, принялся заваливать раму мокрым мхом, выкрикивая какие-то ругательства, явно адресованные нерасторопным своим спутникам.
Огонь обтекал болото с обеих сторон, всплескивался над лиственницами, давился сухостоем, прятался за дегтярную завесу дыма и снова вырывался из нее красными языками. Вот он окружил группу кочек на краю болота, заплясал вокруг, пережевывая сухую траву. Было видно, как на кочку быстро выползла гадюка, свернулась спиралью, вскинулась вверх, упала в огонь и заметалась, забилась в конвульсиях.
Тайга плакала, ревела, гудела. По стволам сосен и кедрачей янтарными струйками стекала смола, и огонь молниями взлетал по ней к высоким кронам. Было и любопытно, и жутко смотреть на все это.
Задыхающиеся, охваченные страхом, они продолжали выкидывать руками болотную жижу из вырытой ямы, и только Чумбока теперь оставался спокойным. Казалось, его перестали интересовать ползущие по болоту языки пламени. Он неотрывно смотрел на восток, где темной стеной стоял в дыму высокий лес и откуда доносился глухой гул.
- Трава гори - нету, леса гори - беда, - сказал он. - Гляди!
Схватив охапку мокрого мха, Чумбока начал показывать, как надо закрывать им лицо. И вдруг закричал:
- Ложися, ложися!
И первым плюхнулся в болотную жижу, уткнув лицо в мох. Тут же приподнялся, посмотрел, все ли последовали его примеру. И еще глянул на лес, помедлил минуту. Когда в многоголосом трескучем гуле пламя выплеснулось к опушке, он снова лег и выбил ногой подпору, удерживавшую навес.
Воздух был горячим и тяжелым. Сизову показалось, что вот сейчас этот плотный воздух сорвет мох с навеса, и тогда не выдержать инквизиторской пытки огнем. Он слышал, как сверху падали горящие головни. Жгло спину, и вода внизу становилась горячей. Едкий смолистый дым забивал легкие, душил кашлем. Но ничего не оставалось, как терпеть и ждать, ждать и терпеть.
- Твоя гляди не моги, - бубнил Чумбока. - Глаза жарко не люби. Слепой ходи домой не моги. Пропадай нету...
Когда отступила жара и стало легче дышать, они выглянули из-под навеса. В отдалении пылали факелами огромные кедры. Слышно было, как от сильного жара деревья лопались и всхлипывали, словно живые. По траве катились, удаляясь, змееподобные валы огня, языки пламени сновали по земле, подбирая все, что осталось несгоревшим.
Они выбрались из-под навеса мокрые, измазанные грязью, задыхающиеся от едкого дыма и гари. Вид леса был ужасен. Вместо деревьев торчали из черной земли черные высокие колья.
Сизов шагнул к Чумбоке, чтобы обнять его, поблагодарить. И застыл, услышав детский плач: "Уа-а! Уа-а!" В ужасе он бросился на этот плач, перепрыгивая через змейки огня и дыма. Возле озерца увидел двух обгоревших зайцев. Они терли черными лапами глаза и совсем по-детски всхлипывали. Время от времени высоко подпрыгивали, падали на бок, дергались и снова подпрыгивали.
- Совсем глаза пропади, - сказал Чумбока.
Он постоял, посмотрел на зайцев и пошел собирать брошенные в грязь вещи.
Сопки, еще утром бывшие неописуемо красивыми, теперь словно бы съежились, возвышались оплывшими куполами. Еще утром они прикрывали одна другую, сливаясь в общем зеленом море, теперь же стояли отчужденные одна от другой, и даль была открыта взору, задымленная черная даль...
* * *
Чумбока вел себя странно. Отошел в сторону и замер, подняв голову, то ли вглядываясь в затянутое дымкой небо, то ли прислушиваясь к чему-то. Постояв, он обошел Сизова и Красюка, обессиленно сидевших на обгорелых кочках, пошел в другую сторону и застыл там в той же напряженной позе.
- Человека кричала, - наконец объяснил он. - Слухай, слухай...
Сизов прислушался, точно так же подняв голову. Тишина, казалось, была полная, только шелестел ветер в обгорелых кустах да с той стороны, куда ушел шквал огня, доносился отдаленный шорох, похожий на шум дождя.
- Ничего не слышу.
- Раньше кричала, когда была огня.
- Мало ли кто мог кричать. Косуля, например. В огне-то и медведь заревет.
- Человека кричала, человека, - раздраженно ответил Чумбока, поворачиваясь из стороны в сторону. - Где? Тама? - показал он на черную стену леса.
- Не знаю, я ничего не слышал. Может, ты? - повернулся Сизов к Красюку.
- Мы же в болоте лежали. Уши мхом забиты.
- Тама! - уверенно определил Чумбока. И, подхватив карабин, пошел к лесу, словно туманом затянутому остывающим прозрачным дымом.
- Погоди, я с тобой, - крикнул Сизов.
Чумбока оглянулся, сердито отмахнулся рукой.
- Иди нет! Ваша костра нада.
После пережитой пытки огнем разжигать костер казалось нелепостью.
- Ночь будет, дождя будет, холодно будет, - снова прокричал Чумбока и скрылся за прореженным частоколом деревьев.
К удивлению Сизова, не сгоревшего сухостоя в лесу оказалось предостаточно. Они с Красюком быстро натаскали большую кучу хвороста, разожгли костер. Принесли с болота по большой охапке мха и обессиленно повалились на него, будто свершили бог знает какую тяжелую работу.
Чувствовал себя Сизов гораздо лучше, чем вчера: прокатившийся огненный вал основательно прогрел его, прогнал простуду. Оставалась только слабость. Но он знал: слабость пройдет, если хорошенько поспать.
Сейчас, в ожидании Чумбоки, уснуть не удавалось: мешал острый запах гари. Разговаривать с Красюком ни о чем не хотелось. И он лежал с открытыми глазами, глядел в темнеющее небо и безвольно следил, как сами собой ворочаются в голове мысли.
Думалось о том, что теперь, хочешь не хочешь, им с Красюком придется возвращаться на вахту к Дубову, что срок им, конечно, добавят, но, может, не такой уж большой, если самим вернуться, а не дожидаться, когда изловят... Но прежде надо наведаться в Никшу, навестить Татьяну Ивакину, сообщить ей, геологу, о касситерите, найденном у Долгого озера. Пусть именно она заявит о месторождении, пусть это будет последним Сашиным открытием... Оттуда же, из Никши, можно будет позвонить Плонскому. В поселке горный комбинат, там всегда была хорошая связь с райцентром. Пускай прокуратура сама ловит Хопра, унесшего золото...
Что-то тяжелое упало на землю, взметнув пыль, и Сизов очнулся. Было темно. Возле догорающего костра стоял Чумбока, смотрел в огонь. Красюк, свернувшись, спал неподалеку, громко храпел.
- Нашел? - спросил Сизов, вставая. Он, заснувший, чувствовал себя неловко перед неутомимым нанайцем.
- Моя найди, - устало сказал Чумбока и принялся подкладывать сучья в костер.
- Что это было?
- Человека была. Совсем мертвая.
- Какой человек? Откуда?
- Злая росомаха. Бандита. - Палкой, которую собирался положить в костер, Чумбока показал на Красюка. - Стреляла его.
- Хопер? Это же Хопер стрелял. Он умер?
- Умерла, умерла. Дыма много, дышать не моги, тама лежи.
- А где его ружье? - Сизову все не верилось, что это именно Хопер. Ты не принес?
- Не нада бери, - назидательным тоном сказал Чумбока.
И Сизов понял: действительно, не надо. В Никше спросят: чье ружье? Хопра? А где Хопер? Умер?.. Сам?.. Или помогли?.. Поди докажи.
- А... золото?..
Чумбока ткнул рукой себе под ноги, и Сизов только теперь разглядел валявшийся на земле вещмешок. Осторожно, словно это был раненый зверь, подошел к нему, поднял. Мешок был тяжелый, одной рукой не удержать.
