Светлана Гончаренко - Частная коллекция ошибок
Несомненно, в эту минуту он ощущал радостное возбуждение хищника: его немолодые глаза искрились, а ноздри вздрагивали, вдыхая свежесть осеннего утра. Иногда он слегка высовывался из-за ствола — прикидывал, когда надо показаться, чтобы Ольга не смогла сбежать (последнее время она явно пряталась от гостя из Москвы).
— Ольга Иннокентьевна, что за радостная встреча! — воскликнул он через пару минут и вышел из засады.
Ольга, которая такой радости не ждала, едва не села в кучу прелых листьев. Это было бы катастрофой, поскольку куча едко дымилась. Виктор Дмитриевич подхватил Ольгу под руку и начал сыпать комплиментами. Ольга обреченно улыбнулась в ответ. Она хотела освободить руку, но эксперт только теснее прижался к Ольгиному боку. Пара стала бродить взад-вперед по аллее, причем Виктор Дмитриевич кончиком зонта чертил в воздухе овалы и прямоугольники, а Ольга то и дело спотыкалась.
— Полюбуйся, Коля, на этого старого сатира, — сказала Вера Герасимовна Самоварову. — Уже полчаса водит Ольгу Иннокентьевну по бульвару и что-то нашептывает на ухо. Наверняка сальности! Кажется, она сдается? В ее возрасте столичные шаркуны очень опасны.
Из окон гардероба аллея была хорошо видна, а посетителей пока не было, и ничто не отвлекало Веру Герасимовну от наблюдений.
— Я давно чуяла недоброе, — продолжала она. — Когда несколько дней назад вы с Ольгой заперлись в твоей мастерской, она рыдала. Не отпирайся, я явственно слышала! Понятно, от чего может плакать женщина.
— Это не то, что вы подумали, — заверил ее Самоваров.
— Тогда скажи, что это было? Что творится у нас в музее? Коллектив лихорадит от интриг. Ренге, это ухо старой лоханки…
Самоваров понял, что сейчас пойдут сводки с войны за гардероб, и стал подниматься по лестнице. День обещал быть солнечным и спокойным. В такие дни хорошо работается.
Однако толком взяться за дело ему не пришлось — в мастерскую постучала все та же Вера Герасимовна.
— Он снова здесь! — сказала она и сделала страшные глаза.
— Он — это кто?
— Странный посетитель — тот, что зарился вчера на нашего Репина. Стоит в вестибюле. Он спрашивает тебя!
Самоваров вспомнил, что вчера познакомился с человеком, который собирался что-то продать. Кажется, статуэтку Лансере? Если у чудака в самом деле есть что-то стоящее, день станет солнечным вдвойне.
Самоваров вынул из кармана вчерашнюю бумажку, где записал, как зовут нового знакомого. «Сахаров Юрий Валерьевич. Отлично! Заглянем в закрома Юрия Валерьевича, если таковые имеются», — подумал Самоваров и направился к выходу.
— Коля, ты что, собрался общаться с этим человеком? — насторожилась Вера Герасимовна. — А если это маньяк?
— Тем лучше. Тогда я обезврежу маньяка.
Юрий Валерьевич стоял в уголке вестибюля.
Он робко косился на гипсовый слепок Венеры Милосской в натуральную величину. Венера была установлена прямо напротив гардероба и как бы приглашала посетителей честно раздеться.
Увидев Самоварова, Юрий Валерьевич заулыбался.
— Коля, будь спокоен: я запомнила его приметы, — не разжимая губ, но внятно прошептала вдогонку Вера Герасимовна. — И не теряй бдительности!
— Ну что, для начала по пивку? — предложил Самоваров обладателю Лансере.
Тот еще больше просиял, и даже хохолок у него на макушке радостно зазолотился.
— Здесь недалеко есть отличное местечко, «Жигуленок» называется, — сказал он.
Самоваров знал эту дыру, любимую невзыскательными забулдыгами. Ничего отличного там не наблюдалось. Однако Самоваров считал, что владелец интересующей его вещи всегда прав, и охотно потопал в сторону «Жигуленка».
Посетителей отличного местечка ждал трудный выбор — где расположиться для беседы. Внутри помещения было душно и пел громовым голосом Стас Михайлов, а снаружи, на веранде, вовсю гуляли зябкие осенние сквозняки. К тому же из окрестных кустов несло мочой.
Самоваров настоял на компромиссном варианте: они с Сахаровым устроились внутри заведения, но за столиком, ближайшим к выходу. Беседа поначалу не клеилась — у Самоварова долго не выходило перекрикивать Стаса, а Юрий Валерьевич робел и отделывался пустыми фразами. Но взаимное доверие понемногу росло. Самоваров узнал, что его собеседник инженер на пенсии, нуждается в средствах и живет «внатяг», как он сам выразился.
— Согласен, пенсии у нас аховые, — поддакнул бедняге Самоваров.
— Я и сам дурак, — самокритично сообщил Юрий Валерьевич. — Когда жена моя первая, Нинель, умерла, тосковал сильно, вот и женился на Галке. Я неисправимый романтик — влюбился по уши. Галка была дама как раз в соку. Сами представьте — ей тридцать восемь, мне шестьдесят два. В парикмахерской за углом она работала. Вы бы видели ее, Николай Алексеевич, когда намажется! Тоже не устояли бы, даю голову на отсечение. И я пропал. Нинель моя, первая, была женщина душевная, но в блондинку краситься не умела. А эта! А в постели что вытворяла! Вы не поверите…
Самоваров терпеливо слушал. Было похоже, что речь о статуэтках зайдет не скоро, если эти статуэтки вообще существуют в природе. Может, Вера Герасимовна права и Сахаров просто человек со сдвигом? Самоваров своей интуиции доверял, но вдруг он в первый раз ошибся?
Как только Юрий Валерьевич в очередной раз блаженно припал к довольно теплому пиву, Самоваров заговорил о другом:
— Вы вчера намекнули, что продаете какие-то произведения искусства. Я понимаю, вы стеснены в средствах. Если вам удастся заинтересовать своим предложением музей…
— Это было бы чудесно! — закончил Юрий Валерьевич. — Я гол как сокол. Видите этот костюм?
Костюм на Сахарове был вчерашний, потертый, с огромными лацканами и клешами от колен. Такие странные штаны Самоваров раньше видел только на Трубадуре из мультика про бременских музыкантов.
— Этот костюм я шил к выпуску из института. Потом он валялся в кладовке — я в него уже не влезал, да и клеши из моды вышли. А тут Галка! Я ее в своей квартире прописал, стервеца ее Димку усыновил, а она!
Самоваров сочувственно вздохнул: ему показалось, что Сахаров собрался плакать.
Голос несчастного в самом деле дрогнул:
— Галка, как только мы расписались, сразу стала мне изменять. А может, и раньше изменяла, еще до того, как мы познакомились? Короче, нашла себе постоянного хахаля, таксиста. Мы развелись. Она разменяла мою квартиру, обобрала, и я только два месяца как перестал алименты на Димку платить. Наконец-то стервецу стукнуло восемнадцать!
— Стервец, надеюсь, в армии?
— Как бы не так! В колонии он — мобильники на улицах отбирал. А я живу в комнатенке на подселении. Среди монстров живу! Износился, как Челкаш. Два года, верите, в одном трико проходил. Исхудал — этот вот костюм достал из чемодана, а он впору! Раньше трещал по швам, а теперь мешком висит. Другого костюма у меня нет. И не предвидится.
— Произведения искусства… — хладнокровно перебил его Самоваров.
— Это было бы чудесно! — снова оживился Юрий Валерьевич. — Мне ваш вахтер, краснощекий такой, сказал, что вы дадите хорошую цену. Для меня это манна небесная.
— Вы уже продавали какие-то вещи? По крайней нужде?
— Никогда, — гордо отрезал Сахаров.
Это было странно. Как же он сохранил Лансере (или что там у него?), если бывшая Галка его обобрала?
Самоваров не подал виду и спокойно продолжал:
— Откуда у вас ценные предметы? Вы наследство получили?
— Да, наследство. Жена моя первая, Нинель… Мне трудно об этом вспоминать… Это да, все от Нинель. Она была необыкновенно душевная женщина. Любила картинки, статуэтки…
Наконец-то и до статуэток добрались! История с Нинель выглядела сомнительно, но слезы Сахарова, которые все же пролились, были самые настоящие и далеко не скупые. Самоваров впервые видел, чтобы человека так развезло от кружки пива.
— Послушайте, Юрий Валерьевич, вы далеко живете? — спросил Самоваров. — Мы не могли бы прямо сейчас пройти к вам и посмотреть вещи? Не исключено, что вопрос с их покупкой решится быстрее, чем вы думаете. Тогда вы сразу же приобретете несколько новых костюмов.
— Я живу недалеко, на Семашко, — сообщил Юрий Валерьевич, смахивая слезу. — Дом восемнадцать. Это вертеп, а не дом.
— Вы завтракали?
— Я никогда не завтракаю. И не ужинаю. Я веду здоровый образ жизни. Но если вы угостите меня куском колбасы — лучше чайной, чем субпродуктовой, — тогда пошли. Кажется, с вами можно иметь дело.
На том и порешили. По дороге Самоваров купил в гастрономе палку колбасы с неестественным названием «Холмогорский сервелат» (выбор сделал Сахаров), булку хлеба, пачку чая, полкило конфет «Коровка» и три бутылки пива.
Дом на Семашко был из неплохих сталинских, то есть с фронтонами и с лепниной на тему урожая. Однако его признали аварийным еще лет двадцать назад — он стоял у обрыва, который неудержимо сползал в Неть. Дом тогда хотели снести, а жильцов расселить, потому и набилось в него народу видимо-невидимо. Однако времена сменились, и расселение не состоялось. Жильцы побогаче разъехались. Их место заняли другие, более шумные и беспокойные. Дом стал втрое многолюднее. У подъездов целыми гроздьями восседали старушки. Дети всех возрастов носились по двору, вопя на разные голоса и заглушая даже Стаса Михайлова и Лепса, которые вразнобой пели из нескольких окон сразу.
