Анатолий Голубев - Умрем, как жили
— А может, мастера позвать? Вон стоит! — И Юрий указал глазами на Бориса Фадеевича.
— Нет, голубчик, с тобой приятнее.
Юрий повел немца самыми грязными лазами, где выкачивалось старое масло, и пытался объяснить, где и что лежит и почему нельзя сделать то-то и то-то.
Фашист оказался настырным — он лазил по наметенным у стен сугробам, заглядывал в слесарные ямы, долго что-то зарисовывал в красном блокнотике, закинув голову и глядя на жидкие балки перекрытий, над которыми летело белесое, словно тоже покрытое редким снежком, небо.
— Как ты думаешь, голубчик, что надо сделать, чтобы завод заработал как следует?
— Я человек маленький, — дипломатично ответил Юрий, — образования инженерного не имею, затрудняюсь сказать. Вон ваших инженеров сколько!
— Ваших, ваших… Нехорошо, голубчик, нехорошо говоришь. Надо забыть «ваши» и «наши». Теперь это все «наши». И «ваши» — «наши». — Он довольно засмеялся над собственным каламбуром. — Так вот, — он снова обнял Юрия и, заговорщически склонившись к нему, тихо сказал, будто это было нечто интимное: — Так вот, голубчик, если к лету завод не заработает, мы расстреляем всех, в том числе и тебя. Я не люблю угрожать, — сказал он и опять улыбнулся, — но, как понимаешь, голубчик, я разговариваю с тобой искренне. Если завод начнет работать, я буду продолжать говорить с тобой, как говорю сегодня. Если не будет… Ты знаешь — идет война. Солдат, не выполнивший свой долг, — преступник. И он будет казнен. Вы все солдаты великого рейха, и для вас военные заказы обязательны. Я хочу, чтобы ты передал это своим друзьям, чтобы они вспомнили, как работали в годы индустриализации…
Знакомое и привычное слово «индустриализация», прозвучавшее в устах немца, заставило Юрия еще раз взглянуть ему прямо в глаза. Они смеялись. Смеялись каким-то особым, затаенным смехом, словно закупоренным в прозрачные колбочки, но содержимое их изморосью оседало по тонким стеклам.
— Да, я знаю историю России. Знаю, что может русский человек. После войны придет новая жизнь, о которой вы, молодые, родившиеся при большевиках, и не знаете. Но пока мы на войне, голубчик. Передай это, пожалуйста, своим. — Он круто повернулся, и, не оборачиваясь, зашагал в сторону заводоуправления.
— Ну как твой друг? — усмехаясь, спросил Борис Фадеевич, глядя, как показалось Юрию, испытующе.
— Друг?! — Юрка выругался. — Чтоб вы всю жизнь только и жили с такими друзьями…
Он рассказал Борису Фадеевичу о разговоре со странным немцем.
— Да, — прошамкал застывшими губами Архаров. — Занятный немец. Серьезный! Это не пустобрех Раушер. От таких всякого ждать можно. Говоришь, солдатами назвал? А ведь правильно! Только чьи — еще разобраться нужно.
Он лукаво посмотрел на Токина.
— А ты как думаешь?
Юрий промолчал, не совсем понимая, к чему клонит старший Архаров.
— Похоже, фашисты серьезно за дело браться намерились. А это значит, и нам ушами хлопать негоже. Жизнь — она только с виду сейчас тихая. А на самом деле в глубинах бурлит, бушует. И когда вырвется наружу, сметет начисто этих непрошеных господ.
Он обнял Токина за плечи, прижался почти к уху губами и горячо прошептал:
— Самодеятельность хороша, а коль организованная — и того лучше! Надо с партийным руководством связь налаживать.
— Где его взять, партийное руководство? — Токин ответил вполголоса. — Фронт вон куда отмахал… Там руководство…
— Было у мамки три сына, два умных, а третий футболист. Да ты не обижайся! Я так, к слову… Прибаутка такая! — примирительно протянул Архаров, заметив, как вспыхнуло лицо Юрия. — Думаешь, коль армия откатилась, так и власть наша кончилась?! Мы-то на своей земле! И пока жива она, и власть жива будет! Она ведь не в исполкомах живет — в душах наших, в каждом доме, в каждом овражке и лесочке…
— Хорошо бы связаться, да как? — Юрий покачал головой, не веря в реальность такой возможности. — Коль след есть — помогите.
— И-и-и… Я и сам бы рад. Пока ничего толком сказать тебе не могу. Есть кое-какие соображения, но время нужно, чтобы связать концы с концами. Больно врасплох немцы нас застали.
— Пестова бы… — вздохнул Юрий.
— Пестова не хватает, — согласился Архаров. — Но пока суд да дело, вы поосторожнее будьте. К людям повнимательнее, к себе построже. Глупым случаем под косу смертельную не попадите… И еще, знаю, с Бонифацием дружен, прислушивайся к его совету, он мужик мудрый!
Зима сказалась не только на производстве. Враги, поселившиеся в наиболее приглянувшихся домах, с первым снегом и настоящими холодами, начали шарить по городу, переселяясь в дома, где не так красиво, зато потеплее и потише.
Как-то, вернувшись с работы, Юрий застал у себя дома трех гитлеровцев. В комнатах было наслежено. Двое сидели на стульях, а третий, скинув шинель, ходил по комнатам и что-то записывал в тетрадь, по-школьному слюнявя карандаш. В кухонных дверях застыла ничего не понимающая соседка. В руках она держала вырванный с крюком навесной замок.
— Что случилось? — спросил Юрий, остановившись посередине комнаты и распахнув ватник.
— Ничего особенного, — раздался голос немца, которого Юрий поначалу не заметил. Это был переводчик Гельд. — Господин фельдфебель осматривает дома для расквартирования по приказу коменданта.
— Дверь-то зачем ломать? Хозяина дождались бы…
— Хозяева здесь мы. Пора бы это уже понять.
Гельд вышел из-за угла на середину комнаты и встал перед Юрием. Был он мал, лысоват, с венчиком курчавых, словно декоративных, волос.
— Кто здесь живет?
— Я.
— И все?
— Еще Морозов, начальник электростанции, — Юрий кивнул в сторону большой комнаты.
— Так, — Гельд что-то сказал фельдфебелю, и тот скривил недовольную рожу.
— Господин фельдфебель доложит коменданту, и, если тот сочтет нужным, вас переселят в другой дом.
— Но это мой дом…
— Я сказал — в другой дом. Этот будет занят под жилье представителем немецкой армии.
Гельд подошел к соседке и, взяв замок, швырнул его в руки Юрию. Тот ловко, по-спортивному, поймал брошенный предмет.
— Кстати, где вы работаете?
— На Либкнехте, — машинально ответил Юрий.
Гельд постучал рукой по пистолетной кобуре, висевшей прямо на животе.
— Еще раз услышу это название — получишь пулю в лоб. Нет такого завода и не было. Заруби на носу, свинья! «Ост-3»!
Он вышел последним, так хлопнув дверью, что Юрий подумал: придется ремонтировать не только замок, но и притолоку.
Вечером явился Морозов, и Юрий рассказал ему о визите.
— Этого еще не хватало! Ладно, завтра поговорю со Шварцвальдом. — Морозов внимательно, как-то боязливо осмотрел свои вещи и опросил:
— Ничего не унесли?
— Вроде нет. Я пришел — они уже здесь были. Скоро в погребе ночевать придется. Вам хорошо, квартиру еще и на станции имеете.
— Нет квартиры, — устало сказал Морозов. — Сплю прямо в кабинете.
— Зато усердие оценят кому надо.
— Оценят, — сказал Морозов и посмотрел на Юрия. — Кому надо — оценят.
Он быстро собрался и ушел. Юрий долго смотрел в замерзшее окно на высокую фигуру Морозова, шагавшего по тропе, упрямо наклонив вперед свое большое, сильное тело в белом щегольском полушубке.
Усталыми животными лежали посреди зала генераторы, Один числился на профилактике. Основательно загнанный, он был годен практически только для подсменки. Другой ровно гудел, наполняя просторный зал тревожным напряжением. Глеб остался в общем зале, а Алик пришел сюда. Договорились, что Глеб отзовет сменного мастера вниз, а он, Алик, должен в течение пяти минут скинуть шесть гаек и, подняв кожух золотника, «припудрить» контакты.
«Чудно как-то! — думал Алик. — Еще вчера Глеб Филин мне и руки не подавал. Футбольная знаменитость вроде Токина! Недаром дружки они…»
Алик выбрал второй, основной генератор и потому, что он стоял как бы в стороне, потому, что еще совсем недавно возился под надзором мастера над его ремонтом и успел прикинуть, как лучше выполнить указание Филина.
Алик плохо понимал, зачем понадобилась Филину золотниковая диверсия. Ведь замена золотника — дело всего нескольких часов. И то, учитывая, что заготовки придется делать без чертежей, по дефектной детали. Песок Алик прихватил стоящий, абразивный, твердый как алмаз и острогранный.
Взяв из угла масленку, так, для виду, на всякий случай, подошел к генератору. Положил ладонь на его защитный кожух и сквозь тепло металла ощутил как бы живое тело.
В этот зал он впервые вошел два года назад «фабзайчонком». И тогда с трепетным восхищением взирал на высокие, до потолка, окна, на идеальную чистоту мозаичного пола, на бесконечное количество стрелок, едва заметно подрагивающих за стеклами незнакомых приборов. И все эти годы он драил тряпкой и щедро смазывал большое тело генератора, даже в помыслах не смея представить себе всю технически необъятную сложность умной машины. Со свойственным деревенскому парню уважением к технике Алик думал о мудрости старшего мастера, который, глядя в какие-то бумаги, спорил с инженером так уверенно, будто не один раз перебрал всю машину собственными руками.
