Росс МакДональд - Обрекаю на смерть

Роуз Париш села рядом со мной на диван. - Вы медсестра, миссис Хатчинсон?

- Медсестра? Я поступила на курсы, где готовили медсестер, но так и не закончила. Хатчинсон не хотел ждать. А вы, наверное, медсестра, мисс?

- Я - общественный психиатр. Поэтому, думаю, вроде медсестры. Карл Холлман был моим пациентом.

- Вы хотели расспросить меня о нем? Я угадала? Говорю вам, стыд и срам, что произошло с мальчиком. Он был просто идеальным ребенком. Но там, в том доме, он стал меняться прямо на глазах. Я видела, как в нем начинает проявляться беда его матери, но никто из них пальцем не пошевелил, пока не оказалось слишком поздно.

- Вы знали его мать? - спросил я.

- Знала ли я ее? Я ухаживала за ней более года. Исполняла все ее прихоти, днем и ночью. Так что могу сказать, что знала. Она была самая грустная женщина, какую я встречала, особенно под конец. Вбила себе в голову, что никто ее не любит и никогда не любил. Муж не любил, дети не любили, даже ее бедные умершие родители не любили. А когда Карл уехал учиться, стало еще хуже. Он всегда был для нее любимым дитя, и без него она жизни не мыслила. Когда же он уехал, она стала вести себя так, словно у нее ничего в жизни не осталось, кроме тех таблеток, которые она принимала.

- Каких таблеток? - спросила Роуз. - Барбитураты?

- Эти или любые другие, которые ей удавалось раздобыть. Многие годы она держалась на таблетках. Думаю, она перебывала у всех врачей города, старых и новых, пока не остановилась на д-ре Грантленде. Не мне судить врача, но в то время я считала, что таблетки, прописанные д-ром Грантлендом, главная причина ее беды. Однажды, ближе к концу, я набралась храбрости и сказала ему об этом. Он ответил, что старается ограничить ее дозу, однако без них миссис Холлман будет хуже.

- Сомневаюсь, - сказала Роуз Париш. - Ему следовало бы определить ее в лечебницу; он мог спасти ей жизнь.

- Этот вопрос возникал когда-нибудь, миссис Хатчинсон?

- Между нею и мной возникал, когда доктор впервые направил меня присматривать за ней. Я была вынуждена как-то ее приструнить. Она была несчастной, избалованной женщиной, которая сама себе испортила жизнь. Она вечно прятала от меня таблетки и превышала дозу. Когда я ее отругала за это, она достала из-под подушки маленький револьвер. Я сказала, что ей надо прекратить эти проделки, в противном случае доктор будет вынужден определить ее на принудительное лечение. Она сказала, пусть только попробует. Она сказала, что если он попытается это сделать, она убьет себя и погубит его карьеру. А я не сумею найти никакой работы в городе. О, в ярости она могла быть сущим дьяволом.

Вспомнив перенесенную обиду, миссис Хатчинсон тяжело задышала и взглянула на стену над креслом. Там висел вышитый девиз, призывающий к христианскому милосердию, который заметно ее успокоил. Она продолжила:

- Не хочу сказать, что миссис Холлман все время была в таком настроении, на нее накатывало, когда кончалось снотворное. В остальное время она была вполне послушной пациенткой. У меня бывали больные похуже. Какая жалость, что с ней так все произошло. И не только с ней. Вы, молодежь, не читаете Библии, я знаю. В Писании есть одна строчка, которая звучит у меня в голове весь день после той утренней трагедии. "Отцы ели кислый виноград, а у детей на зубах оскомина."

- Прямо по Фрейду, - вполголоса сказала Роуз Париш знающим тоном.

Я подумал, что она поставила телегу перед лошадью, но не стал спорить. Слова из Ветхого Завета отдавались эхом в моем сознании. Я поспешил от них отделаться и вернул миссис Хатчинсон к прерванному разговору.

- Странно, что миссис Холлман разрешалось иметь оружие.

- На ранчо у всех женщин есть оружие, во всяком случае, раньше так было. Это наследие прошлого, когда в западных штатах шлялось множество бродяг и беглых преступников. Миссис Холлман когда-то рассказывала мне, что револьвер прислал ей отец с далекой родины - он любил путешествовать. Револьвер был для нее предметом гордости, как драгоценное украшение для других женщин. Он казался безделушкой - маленький, с коротким дулом, а рукоятка разукрашена перламутром филигранной работы. Она часто и подолгу чистила и натирала его до блеска. Помню, как она расстроилась, когда сенатор попытался отобрать револьвер.

- Удивляюсь, что он этого не сделал, - сказала Роуз Париш. - У нас в закрытых отделениях не позволяется держать даже пилки для ногтей или бутылки.

- Это мне известно, и я сказала сенатору, что револьвер в руках миссис Холлман - штука опасная. Иногда его трудно было понять. Он никак не мог признать, что у нее с головой не все в порядке. Позже он точно так же воспринял состояние сына. Он считал, что их недуги выдуманные, что они только и хотят привлечь к себе внимание. Он позволял ей держать в комнате этот револьвер и коробку с патронами вплоть до самой ее смерти. Впору подумать, - добавила она со внезапным озарением, свойственным старым людям, - впору подумать, что он хотел, чтобы она причинила себе вред. Или кто-нибудь другой.

- Кто-нибудь другой? - переспросил я.

Миссис Хатчинсон покраснела и опустила глаза. - Я ничего не имела в виду. Всего лишь болтаю с вами.

- Вы сказали, что револьвер находился у миссис Холлман вплоть до дня ее смерти. Вы в этом уверены?

- Я так сказала? Я вовсе не это хотела сказать.

Наступила тишина, в которой слышалось ее дыхание.

- А что тогда?

- Я не пыталась установить точное время. Я говорила вообще.

- Так был у нее револьвер в день смерти?

- Не помню. Это было давно - прошло более трех лет. Впрочем, это не имеет значения. - Утверждение прозвучало как вопрос. Ее седая голова повернулась ко мне, кожа на шее натянулась диагональными складками, словно неподатливый материал, который скручивают с большим усилием.

- Вам известно, что стало с револьвером миссис Холлман?

- Никто мне не говорил, не знаю. Все, что мне известно, - это то, что он надежно лежит на дне океана.

- Револьвер был у миссис Холлман в тот вечер, когда она утопилась?

- Этого я не говорила. Не знаю.

- Но она утопилась?

- Конечно. Но я не могла бы поклясться. Я не видела, как она прыгнула в воду. - Миссис Хатчинсон не сводила с меня тусклых глаз. Из-под набрякших морщинистых век они глядели холодно и настороженно. - Подумаешь, важность револьвер. Вы знаете, где он?

- А разве вы не знаете?

От напряжения она начала раздражаться. - Стала бы я спрашивать, если бы знала, как вы думаете?

- Револьвер зафиксирован в канцелярии шерифа как вещественное доказательство. Им воспользовались сегодня, чтобы застрелить Джерри Холлмана. Странно, что вам это не известно, миссис Хатчинсон.

- Откуда мне знать, из чего застрелили Джерри? - От замешательства она покраснела еще больше. Сосуды на ее лице побагровели и набрякли от жаркого стыда за то, что ей впервые приходилось лгать, глядя в глаза. - Я даже выстрелов не слышала и тем более не видела, как это произошло.

- Было два выстрела.

- Это для меня новость. Я не слышала ни одного. Я находилась в передней комнате с Мартой, и она играла с серебряным колокольчиком своей матери. Звон заглушал все.

Старая женщина сидела в позе прислушивающегося человека, морща лицо, будто услышала выстрелы сейчас, с долгим опозданием. Я был уверен, что она лжет. Помимо красноречивого выражения лица, в ее рассказе имелось по меньшей мере одно противоречие. Я мысленно вернулся назад, пробегая по суете и сумбуру дня, пытаясь его определить, но безуспешно. Было сказано слишком много слов. Ощущение противоречия не покидало меня, - провал в известном, сквозь который угрожающе зияла темнота, словно море за дамбой.

Миссис Хатчинсон зашаркала ногами в тапочках, будто хотела убежать. Вы хотите сказать, что я его застрелила?

- Ничего подобного. Но кое в чем вам придется сознаться. Вы что-то не договариваете?

- Не договариваю? С какой стати?

- Я задаюсь тем же вопросом. Возможно, вы защищаете друга или думаете, что защищаете.

- Мои друзья не попадают в подобные истории, - гневно сказала она.

- Кстати, о друзьях. Вы давно знакомы с д-ром Грантлендом?

- Достаточно давно. Это не означает, что мы - друзья. - Она поспешно поправилась: - Сиделка не станет мнить себя другом врача, конечно, если она знает свое место.

- Я понял так, что он устроил вам место у Холлманов.

- Он меня рекомендовал.

- И он подвез вас в город сегодня вскоре после убийства.

- Он сделал это не ради меня. Он сделал это ради нее.

- Я знаю. Не упоминал ли он про стрельбу?

- Кажется, да. Да, упомянул, сказал, что это было ужасно.

- Он не сказал, из какого оружия стреляли?

Перед тем, как ответить, она помолчала. Лицо ее побледнело и только. Она сидела совершенно неподвижно, обдумывая ответ и его возможный подтекст.

- Нет. С нами была Марта и все такое прочее. Про оружие он ничего не говорил.

- И все же это кажется странным. Грантленд видел револьвер. Он сам сказал, что узнал его, но не был в этом уверен. Ему должно было быть известно, что вы знакомы с револьвером.