Елена Яковлева - По правилам корриды
— А по мне, на нары так на нары, — отмахнулся от нее Филипп, — и чем скорее, тем лучше. Потому что все это мне до черта надоело, понятно?
— Ну ты, ну ты… — Вика с трудом подбирала слова.
— И вообще, — он наконец вспомнил о главном, — я же тебе еще не все сообщил. Мне же этот докторишка, этот хапуга из психушки сегодня звонил и знаешь что сказал?
— Что?!
— А то, что Юлия куда-то пропала, нету ее в психушке, нету!
— Как это нету? — От волнения Вика стала грызть ногти.
— Очень просто, нет и все. Сказал, что заявил в милицию, и велел известить, если его любимая пациентка объявится в Москве. — Филипп с трудом сдерживался, чтобы не расхохотаться, а так хотелось, черт возьми. На нары он, конечно, попадет, но прежде все рухнет, и эта соплячка наконец поймет, что она не пуп земли.
— Только этого не хватало! — Вика села прямо на пол, подогнув под себя ноги. — Одна новость хреновее другой! А ты, что же ты так долго молчал? Нужно ее найти, скорее найти, пока она не подняла скандал. — Чтобы сосредоточиться, она зажмурила глаза и крепко-накрепко стиснула зубы, отчего ее привлекательное в общем-то личико стало здорово смахивать на сморщенную обезьянью мордочку. — Нет, сюда она, конечно, не пойдет… Что до друзей-приятелей, то таковых у нее, насколько я знаю, нет, сначала папаша об этом позаботился, потом ты… Ладно, в любом случае для начала ей нужно переодеться и привести себя в порядок. Где это сделать? Только на даче. — Она снова уставилась на Филиппа. — Так, ангелочек, быстро собирайся! Едем в Ключи!
— Никуда я не поеду, — вяло запротестовал Филипп, но Вика уже больно вцепилась в его запястье острыми коготками и потащила в прихожую.
Он в общем-то и не сопротивлялся, потому что… А, гори оно все синим пламенем!
Глава 20
Измайлов не спал. Или все-таки спал? Иначе откуда это видение, — как будто Машка очнулась там, под деревом, пешком пришла к нему и поскреблась в дверь:
— Ты что же это меня бросил одну в глухомани? Под утро так холодно и сыро…
Измайлов весь затрясся и бросился к двери — проверять, может, она и вправду на лестничной площадке, босая и растрепанная. Честное слово, он бы обрадовался, он бы ее горячим чаем отпоил, наобещал бы с три короба, лишь бы она была жива. Но за дверью было тихо и темно, ни шороха, ни вздоха. А он еще позвал протяжно, шепотом:
— Маша… Маша…
Шатаясь, пошел на кухню и выпил немного коньяку, чтобы голова хоть чуть-чуть прояснилась. Сел на табурет, опустил плечи и уставился в пол. Вдруг заметил пятно: Машкину кровь он замыл, и ту, что на столе, и ту, что на полу, но ореол на линолеуме все-таки остался, бледный, но отчетливый. Бросился за тряпкой, наплескал воды, а когда высохло, — тот же эффект. Мерещится ему, что ли? Притащил из ванной стиральный порошок и щедро осыпал им пол, так, что потом долго не мог избавиться от лохматой пены, руки до мозолей стер.
Ранний июльский рассвет он так и встретил, с мокрой тряпкой в руках. Уставился в окно, за которым уже намечались первые признаки всеобщего пробуждения. Кто-то внизу уже заводил машину, какой-то мужичок с рюкзаком за плечами уверенно держал курс в сторону метро. Еще час-полтора, и город потонет в привычном шуме и суете… И Машку кто-нибудь найдет, вызовет милицию, а дальше закрутится машина… Нет, зря, зря он все-таки оставил при ней сумку, если там есть документы, все произойдет очень быстро, слишком быстро, а он, Измайлов, к этому пока не готов. До сих пор кухню отмыть не может.
Да почему они, собственно, вообще должны связать его с Машкой? Об их отношениях не знала ни одна живая душа. Стоп, а если она кому-нибудь проболталась или, не дай бог, дневник вела, в который записывала сердечные стародевичьи тайны? Ну нет, это на Машку не похоже. А то, что она оказалась внебрачной дочерью Андриевского, такое он разве мог предположить? Пусть даже это всего лишь фантазия, разве мог он представить, что такие мысли теснятся в ее голове? И о чем сие говорит? О том, что он плохо знал Машку, а может даже, не знал вовсе.
Нет, напрасно, напрасно он сунул Машкину сумку ей под бок и напрасно не вернулся сразу, когда сообразил, что к чему, никто бы его там не заметил. А сейчас? Вдруг еще не поздно? Но опасно, черт возьми, опасно. Но он же сначала осмотрится, прикинет шансы и, только убедившись, что вокруг все спокойно…
Уф-ф… Измайлов так живо представил себе картинку: вот он разворачивает брезентовый тент, видит выбеленные перекисью Машкины волосы и землистое лицо, лихорадочно шарит около нее, то и дело касаясь неприятно-холодного тела. Кошмар! Триллер! А что делать? Сидеть тут и ждать, когда за ним придут и скажут:
— Гражданин Измайлов, пройдемте!
Измайлов забегал по квартире, натянул на случай утренней прохлады свитер и сунул в карман брюк водительское удостоверение. Долго искал ключи от машины, которые он впопыхах обронил на кухне. И еще дольше, прежде чем переступить порог квартиры, внушал себе:
— Пока я ничем не рискую. Я всего лишь еду по делам и за сумкой пойду только после того, как пойму: мне это ничем не грозит. Если замечу опасность, развернусь и домой.
У рощи он был через каких-то пятнадцать минут — дорога все еще была почти пустынна — и сразу, еще издали, увидел милицейскую машину. Испугался, хотел развернуться, но потом решил проехать мимо. Проехал. Кроме милицейской машины, разглядел еще и карету «Скорой помощи» и довольно жиденькую группку зевак. Выходит, Машку нашли. Даже быстрее, чем он думал.
Что теперь? Домой? Сидеть и дрожать от каждого стука двери в подъезде и визга тормозов? И сколько это продлится: день, два, неделю, год? Так недолго и рехнуться.
Измайлов сам не понял, зачем притормозил невдалеке от зевак на обочине, плотным кольцом окруживших высокого спортивного дядьку, лысого, с резкими чертами лица. Вышел из машины и приблизился. Никто, кстати сказать, не обратил на него ни малейшего внимания. Все были сосредоточены на лысом спортсмене, который, похоже, чувствовал себя героем дня.
— …Я всегда тут по утрам бегаю, уже восемнадцать лет, с тех пор, как переехал в этот район, — разглагольствовал спортсмен, — а сегодня смотрю: какой-то куль брезентовый валяется. Глядь, а там баба мертвая…
— Молодая? — с придыханием осведомился кто-то из зевак.
Спортсмен задумчиво почесал волосатую грудь:
— Не рассмотрел вообще-то… Кажется, молодая…
— И как ее? Чем? Ножом или…
— Наверное, ножом, — на этот раз вполне уверенно заключил спортсмен. — Кровищи там полно. Садюга ее какой-нибудь порешил, маньяк-потрошитель.
«И какого черта врет? — почти равнодушно подумал Измайлов, как будто к нему это имело самое отдаленное отношение. — Какой маньяк, какой садюга? Там и крови-то почти никакой… Все, что вытекло, осталось в кухне, на полу…» И потерянно поплелся назад, к машине.
Едва он отъехал, прежнее беспокойство, граничащее с паникой, охватило его с новой силой. На этот раз на ум пришла очередная навязчивая идея. А машину, машину-то он не проверил! Ведь что-нибудь могло выпасть, а потом будет улика. Сам читал в газете о бесследно пропавшей девушке. Искали ее, искали, ничего — словно ее и не было. А потом, через год или два, в деканат института, в котором она училась, пришел человек и принес ее студенческий билет. Его, конечно, сразу повязали, стали допрашивать, а тот выложил без запинки: билет, мол, нашел в своей машине, забился в какую-то щель, а машину ту недавно купил по случаю. Проверили — и правда купил, у соседей той девушки, двух братьев, молодых парней. Их прижали, и они во всем сознались, а если бы они тогда не поленились как следует осмотреть машину, все сошло бы им с рук! И что это, скажите, стечение обстоятельств или закономерность?
Измайлов даже до дому не дотерпел, припарковался в каком-то переулке и начал шерстить машину, даже резиновые коврики вытряхнул из салона. А когда нашел связку ключей, даже вспотел, непонятно от чего, от ужаса или облегчения. Ключи были Машкины, он узнал их по брелку в виде Эйфелевой башни — сам его ей подарил как сувенир из Парижа (вот еще, кстати, улика!) — наверняка вывалились, когда он Машкино тело из машины выволакивал. Еще минут десять после этого приходил в себя, не мог за руль сесть, сердце так и выскакивало. Он все сжимал в ладони эту связку, не зная, каким образом вернее от нее избавиться. Выбросить прямо здесь, что ли? А потом его словно обожгло: да ведь это ключи от Машкиной квартиры, в которой, вполне возможно, дожидаются своего часа другие улики, еще более сокрушительные. И дожидаться им, судя по всему, осталось недолго…
С этого момента он уже не думал, а действовал. Действовал, действовал, действовал! Пусть как автомат, но с вполне осмысленной программой. Отправился в Теплый Стан, где жила Машка. И хоть был он у Машки только однажды, быстро нашел и улицу, и дом, и подъезд, и квартиру. Профессионально, не привлекая внимания соседей (по крайней мере, так ему казалось), открыл дверь и первым делом задернул шторы в комнатах. При этом ему и в голову не пришло, что ведет он себя смешно, как в шпионских фильмах.