Валерий Еремеев - Опасная охота
— Ну вот, — говорит капитан Ганжула, осторожно держа двумя пальцами за рукоятку найденную им пушку и поднимая к присутствующим свою торжествующую морду, — а вы говорили «нет». Это твоя, гражданин Лысков, волына?
Мне ничего не остается, как склонить голову перед неизбежным.
— Да, — говорю я поникшим голосом.
— Тогда собирайся, раз твоя. Поедешь с нами. Забирайте его!
Рабочий кабинет начальника отдела по расследованию убийств городского криминального бюро Виталия Федоровича Харина напоминает небольшой музей. Все противоположная стена увешена всевозможными дипломами и почетными грамотами, полученными хозяином кабинета за разнообразные достижения: как-то отличную стрельбу, за безупречную службу по охране правопорядка, за высокий процент раскрываемости преступлений. Отдельное место занимают почетные грамоты за победу в социалистическом соревновании, заработанные Харином еще в начале его славной карьеры в те незапамятные времена, которые теперь для одной части населения представляются застоем, для другой — золотым веком. Собирание подобного рода макулатуры придает ему вес в собственных глазах и как он, наверное, думает — в глазах окружающих.
Однако все эти трофеи нисколько не улучшают его характера: майор Харин — мурло редкостное и конкретное. Вот уж кому действительно подходит прозвище мусор, так это ему.
— Что, Лысков, — говорит мне эта стодвадцатикилограммовая гора сала, — значит, так ты за ум и не взялся? Сначала тебя из милиции выгнали, а теперь вообще вляпался дальше некуда?
— И куда же я, по-вашему, вляпался? — вполне законно интересуюсь я.
— Пока ты обвиняешься в незаконном хранении огнестрельного оружия.
— А при чем же тут ваш отдел? Вас ведь, как я понимаю, только мокруха интересует, — наивничаю я.
— Правильно понимаешь, правильно. Но ведь я же сказал, пока, в незаконном хранении оружия, пока. Понимаешь? Пушечку, найденную у тебя, мы отдали на экспертизу. Надо ведь установить, где она стреляла. А ведь стреляла, а? По глазам вижу, что стрелял.
Разговаривая со мной, Харин строит из себя этакого добродушного папашу Мюллера, который в один момент может превратиться в зверюгу.
— Ну, допустим, стреляла, — признаюсь я
— А ты мне начинаешь нравиться, Лысков, — улыбается он. — Все правильно. Я люблю людей, которые умеют достойно проигрывать. Таким я всегда готов пойти на встречу. Что скажешь?
— А что я скажу? Я жду, что вы мне скажете, гражданин начальник. Жду, когда навстречу пойдете.
Не сходя с выбранного им с самого начала отеческого тона, Харин делает вид, что обижается на такое мое обращение к нему как «гражданин начальник». Он говорит, что я должен обращаться к нему по имени-отчеству, ведь мы с ним когда-то коллегами были. Что же касается «ходьбы навстречу», тот мне предлагается, пока оружие на экспертизе, не дожидаясь его результатов, самому признаться при каких обстоятельствах я применял найденный у меня пистолет, и если я это сделаю, он оформит мне явку с повинной.
— А что конкретно вас интересует? В чем я должен каяться?
— Меня конкретно интересует как ты, при помощи этого пистолета, застрелил гражданку Коцик Ольгу Викторовну, тысяча девятьсот шестьдесят седьмого года рождения, жительницу нашего города, проживавшую по адресу Заводская, дом 5, квартира 123. И учти, явка с повинной — это для тебя единственная возможность отвертеться от максимальной меры наказания. Я бы на твоем месте, ухватился за это обоими руками.
«Будешь ты еще на моем месте, бурдюк с жиром», — думаю я, слушая его доводы.
— И убил ты ее сегодня утром, между семью и восьмью часами выстрелом в голову, в ее собственной постели, — продолжает он сам рассказывать мне детали, которые я потом должен буду отобразить в своем признании.
— Чтобы убить, надо иметь мотивы. Почему, как вы полагаете, я это сделал?
— Не знаю. Может, ты хотел ее ограбить? Ее покойный муж был клиентом вашего сыскного агентства. Так ведь? Ты знал, что она обеспеченна, поэтому и решил навестить ее. Она тебе доверяла, поэтому и впустила к себе. Не знаю, может ты и не грабил, а вымогал деньги, а она не соглашалась тебе заплатить. Ты вышел из себя и выстрелил, а потом, испугавшись, что выстрел услышат соседи, убежал, так и не успев ничего взять.
— У вас так складно получается, как будто вы там сами были, — не без намека, хвалю я его и добавляю: — Ладно, давайте бумагу! Так и быть. Буду писать.
Харин даже хрюкнул от такого неожиданного поворота. Он никак не надеялся, что сломает меня так быстро, без особых усилий. Опасаясь, как бы я не передумал, он в один миг обеспечивает меня несколькими листами бумаги и, затаивши дыхание, следит, как в правом верхнем углу я начинаю выводить обращение.
Исписав пол листа, отрываюсь от своего сочинения и говорю майору:
— Раз уж пошла такая пьянка, я должен сообщить моим близким, где нахожусь, а то они искать меня начнут.
— Хорошо, хорошо, закончишь писать, тогда позвонишь.
— Нет, сейчас, — упираюсь я. — Нужно, чтобы кто-то за квартирой моей присмотрел, а то я ее, кажется, вообще на ключ не закрыл. Ваши архаровцы налетели как ураган, так что все на свете забудешь. Я беспокоюсь. Если не позволите, то дальше я писать не буду.
Харин думает, опасаясь, нет ли тут подвоха, взвешивает «за» и «против», потом решает:
— Ладно, звони, хрен с тобой.
Я набираю рабочий номер Царегорцева. Тот, к счастью, на месте.
— А это ты, привет, — сонно бормочет он, узнав мой голос. — Как отдыхается?
— Потрясающе. Со смеху умереть можно, как-нибудь расскажу, обхохочешься. А если серьезно, то слушай меня внимательно и не перебивай. Я в городском криминальном бюро. Меня собираются закрыть. А в это время моя хата находиться без присмотра и это меня очень беспокоит. Пошли туда пару парней, посообразительней. Можешь считать, что я их нанял. Но сначала пусть мотнутся в четвертую больницу, отделение хирургии. Врач — Сальникова Маргарита Александровна. Возьмете у нее ключи. Запомнил? Лучше, если одним из ребят будет Логинов. И чтобы кроме них никого постороннего в моем доме не было! Втолкуй им, как должен выглядеть ордер на обыск. Пусть чувствую себя как дома. И голодными пусть не сидят. У меня в холодильнике есть пельмени, пусть обязательно скушают. Ты все хорошо понял?
— Надеюсь, что да. Не переживай! Адвокат нужен?
— Нет пока. Может завтра, если до этого времени я отсюда не выйду. Все, спасибо!
— Держись, — желает мне на прощание Павел.
— Я что-то тебя не пойму… Ты же говорил, что квартира твоя не запертая. Зачем же им ключи? — подозрительно вопрошает Харин, когда я, положив трубку, снова принимаюсь за писанину.
— Я говорил, что мне так «кажется». И потом, ключ им все равно нужен будет.
Не знаю, удовлетворил ли его мой ответ. Он еще несколько раз прокучивает в голове все сказанное мной, Павлу и криво улыбается.
— А ты оказывается шутник, — выдает новую реплику по поводу услышанного, — «если до завтра не выйду». Неужели, ты думаешь, что с таким обвинением, тебя на подписку отпустят? Забудь. Можешь и не надеяться, даже несмотря на добровольное признание. Так что квартира твоя тебе не скоро еще понадобиться. Но ты не беспокойся, я позабочусь, чтобы тебя определили в камеру поспокойней. Но само собой, если с твоей стороны никаких фокусов не будет.
Я прошу его помолчать, чтобы не сбивал меня с мысли, а сам продолжаю писать. Харин терпеливо ждет.
Дверь открывается и в комнату без приглашения вваливается тот самый капитан, нашедший у меня пистолет. Лицо взволновано.
— Чего тебе, Ганжула? Не видишь, я занят.
— Так это, Виталий Федорович, насчет экспертизы.
— Что, уже сделали? Так быстро? — довольно потирает он руки.
— Да нет, — растеряно бормочет капитан.
— Ну так делайте быстрее!
— Что делать? Пистолет ведь газовый!
— Какой такой газовый? — не сразу понимает Харин.
— Обычный. Копия «Макарова». Сейчас выпускаю такие. Мы сначала и внимания не обратили.
— Какой такой «Макаров»? При чем это здесь? Я говорю про тот ствол, который вы нашли у Лыскова! Вы чем там вообще занимаетесь!
— Так мы его и нашли, — оправдывается капитан и, предвидя события, отступает назад к дверям, прекрасно зная характер своего шефа, в особенности его привычку в период гнева швырять в подчиненных разными предметами, как то письменным прибором, дыроколом, томом уголовного кодекса и другими тяжелыми вещами, которые на данный момент оказываются у него под рукой.
Я не буду передавать вам всего того, что было произнесено, сказано, выкрикнуто, проревано, выорано, извергнуто Хариным на протяжении следующих пяти минут, после того, как до него дошел весь смысл происходящего. Тяжелые предметы, правда, на этом раз по кабинету не летали, наверное потому, что при этом присутствовал посторонний, то есть я. В остальном же было очень громко и грубо, так что мне даже показалось, что почетные грамоты, висящие на стене, стали заворачиваться в трубочки.
