Сэйити Моримура - Плюшевый медвежонок
Взбунтовавшийся «инструмент»
1— Можно мне сегодня наконец тебя навестить? — спросил Ёхэй у жены после того, как они впервые за последние две недели поужинали вдвоем.
— Ты это серьезно? — деланно сказала Кёко и повернулась к окну. — Интересно, идет ли снег…
— Или я тебе помешаю?
— Да нет, что ты. Какие глупости, — легонько шлепнув мужа, зарделась Кёко. Несмотря на годы, она еще умела быть соблазнительной.
— Если пыль хоть изредка не протирать, заведется паутина… — игриво ухмыльнулся Ёхэй.
— Оставь свои остроты, пожалуйста.
— Ну конечно, ты ведь у нас знаменитый обозреватель по вопросам семьи и брака, многоуважаемая Кёко Ясуги. Ты и мужа собственного так просто к себе в спальню не пустишь.
— Перестань. Разве я когда тебе отказывала? Что делать, раз мы оба слишком заняты и подолгу не видимся, хотя я всегда стараюсь устроить свои дела так, чтобы тебе было удобно. Да и обозревателем я стала по твоему совету.
— Ну, не злись. Это я из гордости. Подумать только: иметь такую жену-красавицу, да к тому же известного обозревателя! Все мужчины от зависти лопаются. Скажи, разве я не везучий?
— Ты меня переоцениваешь. Я самая обыкновенная женщина. Когда я не на экране, я всего-навсего простая домашняя хозяйка. Это ты у нас партийный лидер и без пяти минут министр. Конечно, я понимаю, жена — это еще не все, что нужно мужчине, но мне обидно, что я не владею тобой безраздельно.
— Как жена — безраздельно.
— Оставь, не верю я тебе. Ты такой молодой, цветущий, а меня вот уж месяц будто не замечаешь!
— Ну-ну, не возводи на меня поклеп. — Ёхэй недоуменно провел ладонью по лицу, словно желая Сказать: «Что это вдруг с ней случилось?»
— Очень тебя прошу. Будь безраздельно моим хотя бы сегодня ночью. Я сейчас…
Кёко вышла из-за стола. Посуду вымоет прислуга. А ей нужно заняться собой. В чем, в чем, а в делах любовных она вовсе не собиралась уподобляться домашней хозяйке.
Размышляя, в какой ночной рубашке лучше предстать перед мужем, Кёко пыталась вспомнить, когда же они в последний раз провели ночь вместе. Спать в разных комнатах они стали уже вскоре после свадьбы.
Кёко вышла за Ёхэя в двадцать три года. Ёхэю было в то время тридцать, и он уже управлял довольно большим заводом. Через четыре года, воспользовавшись поддержкой одного крупного финансиста, он выставил свою кандидатуру в парламент и занялся политикой. Теперь день его был расписан по минутам, и, чтобы полнее использовать драгоценные часы отдыха, он устроил себе отдельную спальню.
Супруги договорились, что будут приходить друг к другу, когда им вздумается, но на деле получалось так, что только муж имел на это право. В первые годы брака он навещал Кёко почти каждую ночь и оставался до утра, так что было не совсем понятно, зачем им раздельные спальни. Но чем больший вес приобретал Ёхэй на политической арене, тем реже становились эти посещения. К тому же было похоже, что он завел себе любовницу.
Вначале Кёко очень тосковала, но потом родились дети, Кёхэй и Ёко, а когда она стала телевизионным обозревателем, для грусти и вовсе не осталось времени.
Виделись супруги все реже и, если даже оба были дома, занимались, как правило, своими служебными делами, а потому выкроить время для супружеских радостей уже почти не удавалось. И все же они не совсем охладели друг к другу, поэтому изредка случались «приглашения» вроде сегодняшнего (обычно исходившие от мужа).
После долгого воздержания супруги были особенно нежны друг к другу.
Ну кто поверит, что это сорокавосьмилетняя мать двоих взрослых детей? — сказал Ёхэй, устав наконец от объятий и любуясь раскрасневшимся телом жены. За годы брака они разучились стыдиться, приобретя взамен свободу и раскованность, — неоценимое достояние опытных супругов. И надо сказать, что своим профессиональным успехом Кёко в большой степени была обязана именно этой раскованности уверенной в себе зрелой женщины, все еще привлекательной для мужа.
— Не напоминай мне о возрасте. Мне это неприятно.
— Что ж тут неприятного, ты ведь ничем не уступаешь молодым. А в некоторых вещах даже превосходишь их.
— Незачем сравнивать меня с молодыми. Вместо того чтоб комплименты говорить, заглядывал бы почаще, — упрекнула мужа Кёко.
— Я бы и рад, да тебя дома не бывает. Не завела ли уж ты на стороне какого-нибудь молодца?
— Не суди о других по себе. В конце концов, моя работа тебе же на пользу.
— Я знаю. Потому только и терплю эту нашу так называемую семейную жизнь. Я ведь люблю тебя, тебя одну.
— Хоть и не верится, но слышать приятно. Ты у меня тоже самый любимый и единственный.
— Ну, если так, у нас не все потеряно.
— Рада слышать. Все-таки мы муж и жена.
— Кстати, где дети? — вдруг вспомнил Ёхэй о сыне и дочери.
— Ёко у себя в комнате, а Кёхэя нет.
— Конечно, что он тут забыл! Ты ж ему дом купила.
— Но ты ведь согласился, сказал, что он уже не ребенок и нужно дать ему почувствовать себя самостоятельным…
— Ну да…
— Самостоятельность самостоятельностью, а ты им совсем не занимаешься.
— А как я им должен заниматься? Не понимаю я этих юнцов! Они словно существа из другого мира.
— Не говори так. В нашей семье никакой разобщенности быть не должно.
— Да уж конечно. Ведь наши дети — это твои инструменты.
— Что ты говоришь, какие инструменты! Не дай бог дети услышат!
— А разве нет? И потому во всем должны подчиняться мастеру. Они же все-таки сын и дочь знаменитых Ёхэя Коори и Кёко Ясуги. Следовательно, вести себя обязаны соответствующим образом.
— Это они понимают.
— В общем, не выпускай деток из-под присмотра. Не ослабляй уздечку.
На этом разговор супругов оборвался. В спальне было слышно лишь сонное дыхание Ёхэя. Судя по всему, сегодня он не собирался покидать комнату жены.
2В это же время Ёко Коори, смертельно бледная, стояла посреди своей комнаты, бессмысленно уставившись прямо перед собой. Из ее широко раскрытых глаз катились крупные слезы. Время от времени она что-то шептала дрожащими губами. Иногда шепот превращался в бессвязное бормотание, почти стон.
— Какой ужас, боже мой, какой ужас! Мерзость! — рыдала она, стараясь сдерживаться, чтобы плач не услышали за стеной, по от этого он становился только сильнее.
На столе перед ней стоял портативный радиоприемник. По нему она только что слышала весь этот «ужасный разговор». Ёко подслушала разговор родителей случайно: настраивая приемник, она вдруг поймала сигнал миниатюрного передатчика, установленного Кёхэем в спальне матери.
Чувствительное подслушивающее устройство открыло ей правду о ее родителях, подтвердив все, что говорил ей брат.
Как отчаянно умоляла его Ёко не уходить из дому. Но он не послушался. Сказал только с кривой усмешкой:
— Тебе тоже нужно поскорее вырваться отсюда. Отец с матерью относятся к нам, как к комнатным собачкам.
— Что ты говоришь! Они нас так любят.
— Хороша любовь. Может, ты помнишь, когда отец в последний раз тебя обнимал? Или мать? Не помнишь. Мы с самого рождения на нянек брошены, отец с матерью палец о палец не ударили, чтоб вырастить нас. Единственное, что эти хмыри для нас сделали, — так это оплатили наше «воспитание».
— Не смей папу с мамой называть «хмырями»! — чуть не заплакала Ёко.
— А как еще прикажешь их называть? Лучшего они не заслужили!
— Но послушай, зачем же ты тогда выступаешь с мамой по телевизору?
— Помогаю ей делать бизнес. А ты веришь всем этим красивым разговорам? На них далеко не уедешь. Что в жизни главное? Деньги. Ну так вот, нет любви, зато есть деньги. Без них не проживешь. А чтоб они и впредь были, мамочке надо помогать их делать. Ты ведь тоже помогаешь — играешь в хорошо оплачиваемую игру в дочки-матери, понятно?
— Игра в дочки-матери! Как ты можешь так говорить?
— Я этих хмырей давно раскусил. Никакие они не родители, показушники — вот и все. Только живут с нами под одной крышей, а если взаправду, так почти и не живут.
— Ты нарочно так говоришь, просто ты их очень любишь.
— Нарочно?! Вот смех-то! Люблю?! — И Кёхэй истерически захохотал. Это был настоящий приступ. Лишь спустя некоторое время брат утих. — Ладно, не веришь — так я тебе покажу, каковы они на самом деле, — сказал он.
— Что ты хочешь сделать?
— Возьму и поставлю у них в комнатах кой-какие аппаратики. Слушать можно будет по обычному УКВ. Послушаешь — поймешь, что это за типы.
— Пожалуйста, не делай таких гадостей, — отчаянно закричала Ёко.
— Какие же это гадости? Мать первая начала. Ты и то, наверно, знаешь. Бестселлер, что ее прославил, — он же сделан из моего дневника. Мать его читала тайком от меня. Целый год читала, а потом написала книжку. Эта книжка — прямо слово в слово мой дневник. Мать-то прославилась, а мои секреты теперь всему свету известны. Все равно как если б я сидел в сортире и думал, что никто меня не видит, а меня бы в это время показывали по телевизору. Тогда-то я и понял, какова она на самом деле. Супермать, преданная жена, умница, красавица — словом, не женщина, а идеал, а на поверку — оборотень, показушница, собственных детей запродает ради славы. Когда еще никто ее не знал, она так все обставляла, будто ради отца старается, а на самом деле только себя подать норовила. Между прочим, твои дневники и письма тоже небось читает.
