Анне Хольт - Что моё, то моё
– Да, он не особенно мучается, наш убийца…
– Родители, – медленно проговорила Ингер Йоханне.
Она спрыгнула со стола и опять раскрыла потёртый чемодан. Среди бумаг она отыскала конверт с надписью «родители» и выложила его содержимое на пол. Джек поднял голову, но потом снова уснул.
– Здесь должно быть что-то, – с уверенностью сказала она. – Нечто объединяющее этих людей. Не может быть, чтобы у человека была такая сильная ненависть к детям девяти, восьми, пяти лет и грудным младенцам.
– Так ты считаешь, что дело вообще не в детях? – полувопросительно произнёс Ингвар и склонился над бумагами.
– Может быть, и нет. Может, и в детях и в родителях. Отцах. Матерях. Откуда я знаю!
– Мать Эмили умерла.
– И Эмили единственная, кого он не трогает.
Они замолчали. В тишине громко тикали настенные часы, маленькая стрелка неумолимо приближалась к цифре шесть.
– Все родители – белые, – внезапно нарушила тишину Ингер Йоханне. – Все – коренные норвежцы. Незнакомы друг с другом. Общие друзья отсутствуют. Не контактируют по работе…
– Замечательно! Может быть, критерием, по которому их выбрали, является отсутствие общих черт?
– Общих, общих, общих…
Она повторяла снова и снова, как будто произнося какую-то мантру.
– Возраст. Возрастной промежуток: от двадцати пяти лет – мать Гленна Хуго, до тридцати девяти – отец Эмили. Возраст убийцы…
– Двадцать пять-тридцать пять лет, – продолжил Ингвар.
– Все стали матерями относительно недавно. По крайней мере, разница во времени не так велика.
– Ты полагаешь, что существует определённая связь между тем фактом, что мать Эмили умерла, и тем обстоятельством, что девочка, вероятно, жива?
Ингвар тяжело вздохнул и поднялся. Он взглянул на бумаги, разложенные на полу, и убрал со стола кружки и кофейник.
– Я ничего не понимаю. Может быть, Эмили вообще не относится к этому делу. Мне так кажется, Ингер Йоханне. Я больше не в состоянии думать.
– А мне кажется, ему сейчас плохо, – пробормотала она, глядя в пространство перед собой. – По-моему, в Тромсё он совершил промах. Он собирался убить этого ребёнка так же, как и остальных. Непонятно. Он придумал какой-то способ убийства, который…
– …не оставляет следов, – раздражённо продолжил Ингвар. – Так что целая армия наших так называемых опытных медиков лишь разводит руками. Сожалеем, говорят они. Никаких видимых причин смерти.
Ингер Йоханне тихо опустилась на колени и закрыла глаза.
– Он не должен был душить Гленна Хуго, – спокойно сказала она. – Всё должно было случиться иначе. До этого момента его приводил в восторг тот факт, что у него всё и все находились под контролем. Он играет. Так или иначе он чувствует, что он… восстанавливает справедливость. В Тромсё его испугали. Он потерял контроль. Почувствовал раздражение. Вероятно, теперь он может стать неосмотрительным.
– Скотина, – процедил Ингвар. – Проклятая тварь!
– Не совсем так, – возразила Ингер Йоханне, она по-прежнему стояла на коленях. – Он неплохо устроен в жизни. Вероятно, не имеет никаких нареканий со стороны полиции. У него всё должно быть под контролем, он просто помешан на этом. Всегда всё чисто. В порядке. На своих местах. То, что он сейчас делает, он делает потому, что это правильно. И он чего-то лишился. У него забрали нечто важное, что, по его мнению, должно принадлежать ему. Мы ищем человека, который считает, что располагает полным правом поступать так, как он поступает. Весь мир против него. И всё плохое в его жизни происходит по вине других. Он не получил ту работу, которая должна была достаться ему. Когда он провалил экзамен, это случилось, потому что задание было неправильно составлено. Если он плохо выполняет свои обязанности, в этом вина его шефа – идиота, который не может оценить его работу. Но он живёт со всем этим, с женщинами, которым он не нужен… Живёт до того дня, когда…
– Ингер Йоханне…
– …происходит нечто…
– Ингер Йоханне! Прекрати!
– …отчего он взрывается. Он больше не в состоянии мириться с несправедливостью. Теперь его очередь навести порядок.
– Я всё понял! Хватит. Всё это лишь предположения!
Ноги затекли, и её лицо исказилось в гримасе, когда она, опираясь о край стола, попыталась встать.
– Может, и так. Но это ты попросил меня о помощи.
– Здесь плохо пахнет.
Кристиане закрыла нос ладошкой. Под мышкой у неё был Суламит. Король Америки лизнул её в лицо.
– Привет, сокровище моё. Доброе утро. Мы проветрим.
– Дядя плохо пахнет.
– Я знаю!
Ингвар натянуто улыбнулся:
– Мне пора домой. Приму душ. Спасибо, Ингер Йоханне.
Кристиане убежала обратно в свою комнату, Король Америки последовал за ней. Ингвар Стюбё стыдливо прикрыл пятна пота под мышками, надевая пиджак. У двери ему захотелось обнять её, но он только протянул руку. Она была на удивление сухой и тёплой. Её ладонь всё ещё горела после рукопожатия, когда он уже скрылся за углом дома. Ингер Йоханне увидела, что окна придётся вымыть: на стёклах повсюду были липкие полоски, оставшиеся от скотча. А ещё ей нужно заклеить лейкопластырем мизинец. Она отвлеклась и не чувствовала боли, а сейчас увидела, что он сильно распух, а ноготь почти полностью оторван. И сразу стало очень больно.
– Джек накакал! – радостно прокричала Кристиане из комнаты.
35
Несмотря на то, что Аксель Сайер никогда не чувствовал себя по-настоящему счастливым, он всё же был доволен своей жизнью. Он был на своём месте здесь, в Харвичпорте, в этом сером деревянном доме у побережья. От дождя потрескавшийся асфальт на Оушен-авеню потемнел. Машина медленно приближалась к дому, словно Аксель не был до конца уверен в том, хочет ли он вернуться. Море стало серым, сливаясь с небом, даже яркая зелень дубов, росших вплотную друг к другу, поблёкла. Акселю нравилась такая погода. Было тепло, и воздух, вливавшийся в открытое окно, был свежим и сырым. Автомобиль остановился. Некоторое время Аксель сидел без движения, а потом вытащил ключ зажигания и вышел.
Флажок на почтовом ящике был поднят. Миссис Дэвис не нравился этот ящик. На её собственном Бьёрн, швед, продававший на Мэйн-стрит доверчивым туристам деревянных лошадок – якобы шедевры народного промысла, нарисовал цветы. Бьёрн не знал ни слова по-шведски, и к тому же был блондином с карими глазами. Но когда он брался за кисти, то всегда выбирал жёлтые и голубые цвета шведского флага. Ему это прощали, поэтому на ящике миссис Дэвис были нарисованы цветы мать-и-мачехи с голубыми стеблями. Почтовый ящик Акселя был абсолютно чёрным. Когда-то флажок был красным, но с тех пор много воды утекло.
– Ты вернулся!
Иногда Аксель думал, не стоит ли у миссис Дэвис на кухне радар. Она овдовела уже очень давно и жила на страховку, которая осталась после мужа, пропавшего во время кораблекрушения в 1975 году, так что у неё было достаточно времени, чтобы следить за всем, что происходит в этом маленьком городке. Аксель не мог припомнить случая, когда бы он, вернувшись домой, не встретил от всего сердца приветствующую его женщину в неизменно розовой одежде.
Он протянул ей бутылку, завёрнутую в коричневый бумажный пакет.
– О дорогой! Ликёр? Для меня, милый?
– Да, – коротко ответил он. – Из Мэна. Спасибо, что заботились о кошке. Сколько я вам должен?
Миссис Дэвис отказалась от денег: ни в коем случае! Сколько он отсутствовал? Всего четыре дня? Пять? Пусть забудет о деньгах. Одно удовольствие следить за такой красивой и хорошо воспитанной кошкой. Ликёр из Мэна. Огромное спасибо! Такой красивый штат, Мэн. Девственная красота. Ей самой пора съездить куда-нибудь, прошло уже почти двадцать лет с тех пор, как она последний раз навещала невестку, которая живёт в Бангоре. Она директор школы, весьма смышлёная дама, хотя может показаться, что она ведёт себя немного легкомысленно с власть имущими. Но это её дело.
Аксель пожал плечами. Он достал из багажника чемодан и направился к входной двери.
– Ах да, тебе же письмо, Аксель! Не забудь проверить ящик. А ещё та молодая дама, что навещала тебя на прошлой неделе, она возвращалась. Её визитка, по-моему, тоже в ящике. Такая милая! Красивая, как цветок.
Она взглянула вверх и трусцой побежала к дому. Капли дождя, словно жемчужины, повисли на пухе ангорской кофты.
Аксель поставил чемодан у порога. Он не любил, когда приходила почта. Всегда одни счета. На свете был лишь один человек, который писал Акселю Сайеру, и послания от него приходили раз в полгода, на Рождество и в июле, чистая формальность. Он взглянул на дом миссис Дэвис. Она стояла под навесом и поглядывала на почтовый ящик. Он сдался. Большими шагами он вернулся и открыл крышку. Внутри лежал белый конверт. Счетов не было. Он засунул письмо под свитер, словно опасался, что его кто-нибудь отнимет. Визитная карточка упала на землю. Он поднял её, прочёл надпись и засунул в задний карман.
