Йенс Лапидус - Шальные деньги
На стенах живого места не было от «наскальных» росписей. Карандашом, ручкой. У Мрадо чуть челюсть не отвалилась. Вот те на! Неужто студенты вуза горазды на такое?
Приказал Паоле сесть на унитаз. Ее лицо вспыхнуло от негодования.
— Расслабься. Я тебя не трону, только не вздумай орать. Я девушек не обижаю, не так воспитан. Просто хочу задать пару вопросов.
По-шведски Паола говорила безупречно. Без малейшего акцента.
— Речь о Хорхе, да? Вы ведь о нем хотите спросить? — На глаза навернулись слезы.
— You got it, babe. Да, о братце твоем. Ты знаешь, где он?
— Нет. Откуда мне знать? Он пока не объявлялся. Мама тоже ничего не знает. В газете о нем прочитали, и все.
— Ну-ну, подумай хорошенько. Он же любит тебя, я вижу. Наверняка ведь пытался связаться. Где он?
Девушка заплакала:
— Говорю же, не знаю. Правда не знаю. Он даже не звонил.
Мрадо не отступился:
— Не ври мне. Ты же умная девочка, умная, да? Я могу превратить твою жизнь в ад. А могу помочь твоему брату. А ты помоги мне найти его.
Но Паола продолжала отнекиваться.
— Слушай сюда, женщина. Кончай ломаться. Глянь-ка на этот сортир: хорош, да? Стены засраны. А ты ведь за хорошим образованием сюда пришла. Из грязи в князи податься. Что? Не так? И братишка твой, он тоже мог бы жить красиво.
Она вдруг глянула ему прямо в глаза. В ее широких блестящих глазах он увидел собственное отражение. Она больше не рыдала. Только на щеках подсыхали грязные разводы туши.
— Честное слово, я не знаю.
Мрадо прикинул. Бывают вруны прирожденные. Такие кого угодно обставят, перехитрят. Из допроса в допрос водят за нос следаков, прокуроров, адвокатов. Даже таких искушенных дознавателей, как Мрадо. Может, потому, что истинно верят в самих себя. Или потому, что в них пропадают артисты от Бога. Другие как ни юлят, у них на роже все написано. Глаза влево отводят — явный признак обмана. Краснеют. Потеют. Путаются. Упускают существенные детали. Или другая крайность — стараются говорить вкрадчиво. Словно вторят шепоту дождя. Но и эти выдают себя. Излишней самоуверенностью. Туманными речами. Заторможенными движениями. Чересчур складными байками.
Мрадо доводилось колоть всяких. Вот только Паола не была похожа ни на кого из них. Серб собаку съел на крышевании и рэкете. Отжимал кровное. Выпытывал, где тайники, сколько кокса продано, куда пошла паленка, сколько клиентов обслужено за ночь. Приставлял дуло к чужому виску, совал его в рот, приставлял к яйцам. Задавал вопрос. Анализировал ответ. Выбивал правильный ответ. Стал экспертом по правильным ответам.
Мрадо глянул на ее руки. Лицо — что! Мрадо знал: мимику проконтролировать можно, движения — никогда. Руки всегда говорят правду.
Паола не обманывала.
Она действительно не знала, где скрывается чилийский сучонок.
Голяк!
Он вышел вон, а она так и осталась сидеть на очке, не шелохнувшись. Оцепенев.
Мелкой рысью к машине. Запрыгнул. В сердцах хлопнул дверью. Поехал к сестре Махмуда.
Нервничал. Заметил ее сразу — сидела за столиком, на нем одинокая бутылка пепси. Арабская забегаловка забита под завязку. Две задрапированные ханумы с галдящей детворой (ртов сто сорок, а то и поболе) оккупировали всю камчатку. За передними же столиками восседали аборигены, наслаждаясь колоритом мультикультурной Швеции. Махмудова сестра выставила руку, типа гони две штуки. При первой встрече вроде покладистей была. А теперь у бабы, походу, частично атрофировался нюх.
Мрадо вздохнул. На ум вдруг пришла мысль, удивившая его самого: больно часто по жизни пыжатся как раз те, кто в этой самой жизни ноль без палочки. Видел таких перевидел. Безработные шведские синяки, полуграмотные вахтеры, борзые гопники из иммигрантского района Ринкебю — каждый чё-то из себя корчит. Им что, спокойней спится от этого? Или так они внушают себе, что еще не полный отстой. Эта бабища вот — она же галимый отсос по жизни. А туда же.
Присел.
— Не гони лошадей, женщина. За бабками дело не станет. Выкладывай, что мужик твой сказал.
Та едва открыла рот, как Мрадо все стало ясно.
— Мой ничего не знает.
— В смысле? Он Хорхе знает?
— Нэт. Они не сидел рядом.
Мрадо напрягся. Дура, толком ничего пересказать не может. А может, ее саму сбили с толку.
— Ну же, припоминай. Хорхе. Сто пудов, твой слышал о таком. Подумай хорошенько. Что он тебе сказал?
— Ты мне говорить, да? Ты думаищь, я не помнит, да? Я толька щто оттуда. Они не сидел рядом, понимаищь?
— Тебе, походу, бабки не нужны. Говори, знает он этого пассажира? Да или нет?
— Да. Он сказал, лючший беженец, о который он слышать, да?
— Беглец, в смысле? А он его видел?
— Ай, у тебя в башка дырка, да? Мой муж там нет. На исправиловке нет.
— Слышь, подруга, тебе бабки нужны, а? Если да, ты говори так, что тебя люди понимали, блин. — Мрадо уже терял терпение. Выдвинул стул, давая понять: соберись или до свидания!
— Я сказала, он в другой отделении. Не на исправиловка. В другой месте. Ни понимаищь?
Тут до него дошло. Облом. Цена ее рассказу — круглый zilch. В Эстерокерской тюрьме два отделения. Одно для тех, кто встал на путь исправления, согласился лечиться от наркозависимости. Учить другие понятия — общественные. Посещать программы по перевоспитанию, групповые толковища, психологическую болтологию и трепотерапию. Тогда она все верно передала: ее задроченный хахаль оказался пшиком, невыигравшим билетом.
19Перебрался на новую хату. Погужевался дня два. Опять собрался сниматься на новое место. Нельзя зависать в одном — попалят!
Шел три часа. Подальше от старого места, соседи — его враги. А все его чумазая харя. Чей-нибудь дом ограбят, кто крайний? Конечно, залетный негритос, который шарился тут не пойми зачем. Удивительно, как никто пока не цеплялся на улице с расспросами, кто такой да за какой надобностью.
Дул холодный ветер. Середина октября, небось не пляжный сезон. Но умница Хорхе все предусмотрел. Запасся вязаным свитером и пуховиком. Благодарность Красному Кресту!
На большак старался не выходить. На дорожном указателе прочел: «Дювик — 3 км». Проселок. Домов покуда не видать. Кругом сплошные елки. Прибавил ходу. Устал. Проголодался. Но не сдавался: Хорхе, малыш, тебя ждут великие дела. Воля. Успех. Радован прогнется. Даст тебе паспорт. Лавандос. Шанс. Ты свалишь в Данию. Затаришься коксом на пару тонн. Поднимешься. Срубишь бабок. Полетишь дальше. В ту же Испанию. Или Италию. Замутишь реальную ксиву. Начнется новая житуха. Прикинешься толкачом с крутыми замазками в Скандинавии. Разыщешь старых братьев по оружию. Всех обласкаешь, кроме чмошника Радо. На коленях будет проситься в долю к кокосовому барону Хорхе.
Дорога ушла под уклон. Еловый лес расступился. Показался дом. Слева сарай, перед ним два зеленых трактора, побитые ржавчиной. Дальше паслись кони. Облом! Значит, кто-то есть. Прошел мимо. Подыскал другую избушку. Забрался внутрь.
Крохотная кухня, гостиная, две спальни — в одной двухместная кровать, в другой — одноместная. Зябко. Включил отопление. Остался в пуховике.
Достал еду. Холодильник отключили. Добро: значит, свалили на зиму. Пожарил два яйца. Толстыми ломтями нарезал хлеб. Положил сверху яичницу. Пошарил в кладовке. Шаром покати: коробка старых шоколадных конфет, две закрутки — помидоры в собственном соку и фасоль. Негусто.
Расположился в гостиной. Пошарил в угловом поставце, расписанном алыми да лазоревыми цветочками. Оба-на! Крутейший первач на районе!
Насрать на безопасность. Э-э-э-э-эх, гулять так гулять!
На фиг коктейли. На фиг лед. На фиг все эти соки, апельсины-мандарины и прочие лимоны. В топку все это. Заценим спиртягу в чистом виде. Хорхе в одно рыло дегустировал вискарь. Выставил на стол пять стаканов. Налил пять разных сортов. Выбирал по названиям — почуднее: «Лафройг», «Аберлур», «Айл оф Джура», «Мортлах», «Стратисла».
Закусывал завалявшейся шоколадкой «Аладдин». Включил радио. На гигантском «шарпе» в такт музыке замигали желтые полоски и узоры. Крутизна начала девяностых.
Самым вкусным оказался «Мортлах». Пропустил еще стаканчик. Подпевал радио. Завывал, копируя Мэрайю Кэри.
В один стакан налил воды, в другой — виски, да побольше. Все же слабо тебе хлебать неразбавленный — ну да один хрен. И единым духом опорожнил стакан.
Дом искривился. Фигово строят. Углы враскосяку. Окна запрокинулись. Сельский архитектурный постмодернизм — покатился со смеху. Хмель повалил с ног.
Кайф! И вместе с тем хотелось выть от одиночества. Малыш Хорхелито!
Да вы ухрюкались в хлам. Цыц, надо быть начеку!
Уселся на полу — так надежнее.
В голове вдруг всплыло давнее, уж и не помнил, когда последний раз думал об этом. Всплыло просто так, без причины. Здрасьте пожалуйста. Как они с мамой идут из магазина. Ему лет шесть-семь. Паола дома ждет-пождет их. Обед готовит. Дома все есть, только рис кончился — вот маме с Хорхе и пришлось идти в магазин. Родригесу было влом, а одному Хорхе было страшновато. Перед глазами до сих пор стояло лицо матери. Глубокие морщины вкруг век, складки на лбу, будто думу тяжелую думала, а додумать все не могла. Спросил тогда: «Мам, ты устала?» Она опустила мешок с рисом на дорогу. Вскинула Хорхе на руки. Погладила по головке: «Не устала, сынок, а если ночью выспимся хорошенько, буду бодрее всех на свете. Все будет хорошо».
