Наталья Перфилова - Не верь, не бойся, не проси...
— Господи! — Простонал мой спутник. — Ты хоть что-то до знакомства со мной умела? Такое ощущение, что ты жить начала буквально вчера вечером, где то за час до того, как ветер занес тебя в гримерку Танюхи Ворониной. Ты не пьешь, не куришь, краснеешь постоянно, как девочка, да еще букашки эти… Я чувствую себя буквально каким то растлителем малолетних детей, прости господи. — С какой то не понятной досадой неожиданно закончил он. — У тебя и жениха наверное не было путевого еще?
— Нет. — Я с легкой улыбкой покачала головой. — Конечно, в школе за мной мальчики ухаживали, дергали за косы, портфель прятали… потом как то остепенились, стали солиднее знаки внимания проявлять, домой провожали…
— И все? — Вздохнул Кирилл. — Не густо. А после школы что?
— Ничего. — Пожала плечами я. — Я ведь никуда не ходила, ни на дискотеки, ни в компании разные… Где же познакомиться было? У меня никого кроме Нюси не было. Она и сестричку мне заменяла, и подружку , и маму… Если деньги появлялись мы с ней в кино ходили, мороженое покупали, а нет так просто гуляли на витрины красивые глазели. Я ей про Литву рассказывала, она мне про своего мужа…
— Как говорится, у кого чего болит… — пробормотал Кир. — Теперь мне все понятно. Значит, вот почему ты такая наивная , что каждый тебя вокруг пальца в два счета может обвести. Нет у тебя никакого опыта и даже обычной житейской сметки. Придется брать твое светское воспитание в свои руки. — Он смущенно привычным движением почесал подбородок. — Что-то мне даже выпивать с тобой страшновато…
— Не волнуйся. Я пила уже. — Успокоила парня я. — Вино правда, а не коньяк, зато стаканы большие были, не то что эти аптекарские пузырьки. Мне Жорж наливал пару раз.
— Так, может, я не за тебя, а за себя боюсь? — Кирилл снова посмотрел на меня тем взглядом , от которого мне почему то становилось неловко. Почему то в памяти снова всплыли звериные глаза Сергея Ковалева. — Ну ладно давай выпьем за знакомство тогда, раз ты такая храбрая. Он легонько чокнулся со мной прямо бутылочкой и опрокинул коньяк в рот. Я тоже последовала его примеру, не хотелось, чтобы Кир продолжал считать меня глупым беспомощным ребенком.
— Слушай, Эгле… Познакомиться то мы с тобой познакомились, а я в общем , так толком о тебе ничего и не знаю. Кто ты, откуда, как в Россию попасть умудрилась? Мы ведь теперь что-то типа друзей или компаньонов, кто знает, сколько времени продлится наша с тобой так называемая командировка.
— А ты сколько планируешь? Хотя бы приблизительно? Ведь это я беспризорная, безработная, абсолютно никому не нужная, кроме милиции, а ты то, наверное, не сможешь торчать рядом со мной постоянно. К примеру, пол года…
— Нет, ну пол года по любому не получится. Максимум сколько мы сможем без особых проблем и затруднений пожить в Нормандии — всего-навсего девяносто дней. Мало, конечно, но визу французы больше не дают. При необходимости можно будет, конечно, ее продлить в посольстве, но это уже риск и пойдем мы на него только при каких то особенных крайних обстоятельствах. Ну так что, готова о себе рассказать, или не хочется ворошить старые раны?
— Так мне и ворошить то особенно нечего. В принципе я очень мало могу прибавить к тому, что ты уже знаешь. Разве что про родителей… Но это тебе не интересно будет.
— Расскажи. — Он осторожно обнял меня за плечи. — Я хочу послушать.
То ли от выпитого коньяка, то ли от этого нежного объятия, но на душе у меня стало хорошо, спокойно и тепло. Я закрыла глаза и представила величественный заснеженный лес, по которому мы с мамой и еще какой то не знакомой женщиной едем в санях, вперед бежит запряженная в сани пегая лошадка. Куда мы едем, зачем — не понятно. Потом перед глазами предстала другая картинка — высокий белоснежный, упирающийся кончиком креста прямо в самое небо костел. Я стою перед ним, задрав голову, и считаю удары колокола. Мама крестится, и мы через низкие своды арки входим в тенистый двор , мама снова останавливается и крестится, читая какие то имена и фамилии выбитые на стене. Потом папа говорил мне, что там написаны имена всех тех , кто управлял костелом в течении всего его существования. Потом шикарный зал с рядами темных деревянных лавочек со спинками… Такого великолепия, как в той церкви, я не видела больше никогда в жизнь. В моей понимании и тогда, и сейчас , именно так должны выглядеть настоящие дворцы. Этот зал я представляла каждый раз, когда рассказывала малышам волшебные сказки о королях и королевах, принцах и принцессах… Я не совсем уверена, что этот шикарный зал существовал на самом деле, а не привиделся мне во сне. Хотя, думаю, нет. Ведь в этом зале я четко представляю себе маму, сидящую на кончике лавки. Она плачет и опять молится. Вот и все, что я помню о маме. Что из этого я могу рассказать Киру? О папе я помню больше, но и о нем вроде как нечего сказать вслух.
Кирилл, очевидно думая, что я заснула покрепче меня обнял и положил голову на свое плечо. Я устроилась поуютнее и, не открывая глаз, начала рассказывать.
— Родилась я в Литве. В городке с названием Тельшай. Ты скорее всего даже не слышал о нем , а он, между прочим, не просто маленький городок, а столица целой области под названием Жемайтия. Правда, насчитывает он тысяч шестьдесят жителей, не больше, но в Литве не любят больших городов. Отца звали Саулюс Вэнсус, маму соответственно Доната Вэнскене . С того возраста, когда я себя помню, мы жили втроем напротив строящегося перед самыми нашими окнами здания пожарной части. Там как раз и работал папа. Мама работала в парикмахерской — Kirpukla по-нашему. Я помню двухэтажное старое здание из красного кирпича с подковообразной синей вывеской над дверью. Потом заболела мама. Докторов я не помню, помню только, как она постоянно плакала и ходила в костел. На похоронах меня тоже не было , отец отвез меня в Клайпеду к сестре своей матери… Ну что потом… Потом пожарную часть достроили, папе стало трудно найти работу по специальности, еще ему было грустно в доме, где они с мамой провели столько прекрасных минут. Он сам мне об этом говорил. Мы с ним сходили на кладбище поплакали, оставили на маминой могиле венок из ее любимых лилий и с одним чемоданом поехали в Вильнюс. Оттуда самолетом попали в Москву. Язык русский у нас в Тэльшае все не хуже чем родной литовский знают. Говорят даже сейчас там есть российские телеканалы, вещающие на русском… Вот и все. Дальше ты знаешь. Папа работал, переезжал с объекта на объект, я за ним… Он очень скоро понял, что лучшую долю и счастье все же лучше искать не в каких то дальних завидных краях, а у себя дома, не зря говорят люди — где родился, там и пригодился… Ни денег особых, ни счастья в России Саулюс Вэнсус не нашел. Он все чаще говорил со мной о том, что хочет вернуться в Литву, где у него осталась престарелая мама, но так и не успел.
— Ты совсем не помнишь родину? Не скучаешь по ней?
— Нет. Конечно, я помню кое-что… Костел, парикмахерскую, главную площадь Тельшая, куда папа водил нас с мамой на праздники. Но все это как-то призрачно и почти не реально. К примеру, я как-то увидела на картинке эту самую центральную площадь, оставшуюся в моей памяти огромной и величественной. На самом деле оказалось, что она чуть ли не меньше нашего пустыря перед окнами, и домики, тесным кольцом окружающие ее, больше напоминают сельские постройки, чем городские. Низенькие, побеленные … в центре площади колокольня… Единственное , что не дает мне покоя это флюгеры…
— Флюгеры? — удивился Кирилл.
— У нас в Литве любят флюгеры. Каждый считает нужным украсить крышу своего дома петушком , мальчиком с горном, собачкой. Кто-то ставит две, а то и три фигурки …Даже на фонарных столбах можно кое где заметить крутящуюся игрушку. Именно флюгеры снятся мне, когда я вдруг ни с того, ни с сего вспоминаю о родине. Если у меня когда-нибудь будет свой собственный дом, я обязательно закажу флюгер… Я же говорила тебе, что ничего интересного в моей жизни не было… Лучше ты мне расскажи о себе… У вас с Катей, наверное, много чего происходило такого, о чем даже книжки можно писать…
— Да уж… — Усмехнулся Кир. — Как там, интересно, сейчас Кэт? — Его голос стал озабоченным.
— А что, Кэт? — Выпрямляясь в кресле и потягиваясь, сказала я. — Кате сейчас можно только позавидовать, она совершенно свободна и счастлива наедине с любимым человеком…. Знаешь, если бы ты сейчас не сидел рядом со мной здесь, в самолете, то я бы руку могла дать на отсечение, что любовник Катерины именно ты, а не какой то там Петя-Петушок, как она сказала…
— Почему это? — удивился Кир, но удивление его, на мой взгляд, было каким то вялым и совсем не натуральным.
— Я с первой же минуты, когда разъяренная Катя подлетела к нам там в коридоре, заметила, что между вами совсем не такие отношения , как должны быть у начальницы с подчиненным. Ты вел себя слишком уверенно и даже как-то … нахально. А она… она ревновала! Ее намного больше бесило не то, что из-за меня чуть не сорвалась программа, а то, что меня привел именно ты, что я имею отношение к тебе и твоей жизни… Да и вообще вы то и дело такими взглядами обменивались, что даже во время ссоры было понятно — вы близкие… очень даже близкие друг другу люди.
