Наталья Борохова - Звездный час адвоката
– Когда же Данилевская возвратилась?
– О! Прошло, я думаю, около часа, когда она вбежала в лагерь. Ее было не узнать. Она дрожала как осиновый лист. «Что с тобой?» – спросил кто-то из ребят. Но она опять повела себя странно. Вместо того чтобы сразу же сообщить нам о случившемся, она уселась у стола, где стоял завтрак, схватила первую попавшуюся кружку, опустошила ее. Посидела еще несколько минут, а потом заплакала. Мы едва сумели разобрать, в чем дело. Понятно, потом уже на нее мало кто обращал внимание. Все ринулись на место происшествия. Крапивину обнаружили у подножия скалы. Это… было ужасно!
– Скажите, сколько времени занимает дорога от места происшествия до вашего лагеря?
– Минут, я думаю, пять-семь, не больше!
– Значит, подсудимая находилась на скале где-то сорок минут, так, что ли? – переспросил прокурор, производя нехитрые арифметические расчеты. – Чем же она там занималась?
– Да, мне это тоже показалось странным. Она была там слишком долго для того, чтобы просто обнаружить тело, – сделала вывод аспирантка. – Неоправданно долго!
– Протест, Ваша честь, – опомнилась Дубровская. – Субъективное мнение свидетеля!
– Мы это учтем, – кивнул судья. – Будут еще вопросы?
– Кто такая Мария? – начала допрос Дубровская.
– Помощница поварихи.
– Мы это уже слышали. Охарактеризуйте женщину.
Свидетельница пожала плечами:
– Да ничего особенного. Прилежная, работящая, немногословная.
– Меня интересует другое. Почему все ваши ребята покатывались со смеху, когда женщина вам говорила такие страшные вещи? Почему никто из вас не предпринял меры? Почему не позвонили в милицию? Почему, в конце концов, не поговорили с Ольгой? Это что вам, шутки?
– Да какие шутки?! Мы просто не восприняли ее слова всерьез!
– А почему вы не восприняли ее слова всерьез?
– Да это же казалось абсурдом! Кроме того, эта Мария была немного странная…
– Не много ли странных личностей у вас собралось в лагере?
– Но Мария и в самом деле была странная! Она была немного не в себе. Нам об ее одержимости скалолазанием рассказывали инструктора. Вот она и проводила в горном лагере смену за сменой, только чтобы быть поближе к любимому виду спорта: готовила, чистила котелки, убирала территорию. Незаменимый в своем роде человек.
– Значит, инструктора говорили о том, что Мария психически больна? – вкрадчиво спрашивала Дубровская.
– Протест, Ваша честь! – взвился прокурор, недовольный тем, что свидетеля уличили в ссылке на показания душевнобольного лица. – Свидетель – не врач, она не может ставить диагноз!
– Но, Ваша честь! Защита не просила свидетеля ставить диагноз, – возразила Елизавета. – Нас интересовало мнение инструкторов на этот счет.
– Инструктора – тоже не врачи! – не уступал прокурор.
– Сдаюсь! – произнесла Дубровская, но что-то в ее тоне насторожило обвинителя. Наверняка его приторный привкус. – Но я вынуждена просить государственного обвинителя представить нам в суд этого свидетеля, повариху Марию!
– Государственный обвинитель готов представить указанного свидетеля суду? – спросил судья мирным тоном, словно не понимая причины этой шумной возни между прокурором и защитником.
– Ваша честь, пока это невозможно. Есть объективные трудности. Женщина куда-то исчезла…
– Значит, это сделать невозможно?
– Боюсь, пока нет, – проговорил прокурор, присаживаясь на свое место с видом оскорбленной добродетели.
– Еще вопросы будут, защитник?
– Да, Ваша честь! Благодарю, Ваша честь! – Дубровская опять повернулась к свидетельнице. – Когда вы говорили с Данилевской, были ли у вас на руке часы?
– Часы?!
– Ну, конечно! Засекали ли вы специально время для того, чтобы узнать, сколько времени она провела на скале?
– Что за ерунда? Нет, конечно.
– Так чем же вы руководствовались, давая показания?
– Своим чувством времени, конечно!
– И как оно, ваше чувство времени?
– Пока не подводило.
– Отлично. Тогда скажите, как долго я веду ваш допрос?
У свидетельницы сделался озадаченный вид.
– Минут сорок, наверно.
Дубровская подняла рукав, демонстрируя часы на своей руке.
– А я вот не стала полагаться на свои чувства, а просто засекла время. Мой допрос занял двадцать минут. Вы ошиблись вдвое! Больше нет вопросов, Ваша честь.
– Как ты себя чувствуешь? – спрашивал Максимов, заглядывая в глаза жены. – Гляди, ты такая бледная. Да и руки у тебя холодные.
– Ерунда! – отмахивалась Диана, слабо улыбаясь. – Это все с непривычки. Первый день процесса кого угодно свалит с ног. Вот увидишь, все еще наладится.
– Правда? – недоверчиво переспрашивал он. – А что говорит адвокат? И вообще, что там происходит? Очень некстати меня выдворили из зала. Мне стоило бы помолчать.
– Пустяки! Ты ничем мне сейчас не поможешь. Только изведешься без меры, да и меня взвинтишь. Все идет по плану.
Но Максимов не собирался верить ей на слово. Он пытливо вглядывался в лица проходящих мимо людей, пытаясь угадать, в чью сторону склоняется чаша весов правосудия. Чьи доводы весомее: защиты или обвинения? Но, как он ни старался, ничего конкретного из своих собственных наблюдений он не вынес. Прокурор прошел мимо него, насвистывая какую-то не слишком веселую мелодию, что Максимов поначалу растолковал как добрый знак. Но затем, увидев Максимова, прокурор хмыкнул и, произнеся загадочное: «А-а! Это муж», удалился за стеклянные двери. Потом мимо промчалась несерьезная девчонка-секретарь, поправляя на ходу застежку на модной босоножке. Ей определенно не было дела до того, в какую сторону двигался процесс. Она улыбнулась Павлу, как старому знакомому. «Больше не суйтесь в зал, пока вас не вызовут. Иначе судья нам свернет шеи», – сказала она скороговоркой, хотя по интонации было видно, что она особо не верит в кровожадные наклонности судьи. С журналистами было еще хуже. Они не собирались делать прогнозы финала судебного поединка. Вместо этого они хотели задать ему миллион вопросов.
– Ты зря волнуешься, – говорила ему Диана. – Дубровская честно отрабатывает гонорар. Кроме того, это только начало. Все еще может измениться в ту или иную сторону.
– Это и пугает, – ответил Павел, представив вдруг с ужасающей неотвратимостью, что пройдет несколько дней или недель, и в этих стенах судья зачитает Диане приговор. Он не знает, хватит ли им сил выдержать долгие часы неопределенности и принять вынесенное судом решение. Каким оно будет? Максимову показалось, что он уже слышит металлический лязг наручников и чувствует, как чужие руки вырывают Диану из его объятий только для того, чтобы увести ее прочь. В темную ночь, полную страха и унижения.
Как хотелось ему сейчас вернуться в те далекие дни, когда в их ушах звучал еще марш Мендельсона! Ведь тогда он был уверен, что обручальные кольца связали их навеки и никто уже никогда не сможет вырвать из его рук ее тонкую ладонь…
Глава 14
…Что в жизни женщины меняет замужество? Золотой обручик на пальце, картонка с гербовой печатью и торжественное: «Объявляю вас мужем и женой». Оказывается, это меняет все!
– Доченька! Хорошо бы вам жить отдельно. Домик бабушки для этого подойдет? Конечно, он старый и требует ремонта, но это все же лучше, чем делить кров с родителями? – спрашивала мама, заглядывая мне в глаза. – В магазинах сейчас жуткий дефицит. Но мне обещали достать обои, а если мы обустроим мансарду…
– Мама! – рыдала я. – Какой ремонт? Какая мансарда? Я хочу жить только с вами!
– А как же молодой муж?
– Он будет жить со своими родителями!
– Ну нет! Так не пойдет, дочка. Ведь вы теперь – семья!
– Семья? – спрашивала я, словно свалившись с луны на землю. – Это значит, что я должна буду спать с ним в одной постели?
Признаться, об этом я, нагруженная проблемами своей мнимой беременности, даже не подумала. Неужели мне придется лежать с ним в одной кровати, с этим долговязым очкариком, да еще и не просто лежать, а заниматься любовью? Чувствовать на своей коже прикосновение его рук, губами ощущать его губы, слышать его дыхание, подчиняться его воле? Вот ужас-то!
Но мама поняла мой страх по-своему.
– Конечно, мы не говорили с тобой об этом, дочка, считая эту тему очень деликатной, – покраснев, заметила она. – Но между мужем и женой существуют, э-э… некоторые взрослые отношения, которые на первый взгляд могут показаться неприличными, но на самом деле в них все абсолютно естественно. Ты понимаешь, о чем я?
«Почему же ты краснеешь, если эти отношения так естественны?» – думала я с тупой яростью, злясь прежде всего на себя, а вовсе не на мою деликатную маму, чистое создание, сохранившее веру в то, что ее дочь к двадцати годам так и осталась непорочной, как Пресвятая Дева.
– Есть такое понятие – супружеский долг, – говорила она негромко.
– Да-да, – поддакивала я, чувствуя себя при этом полной идиоткой. – Супруги должны любить и заботиться друг о друге, разве не так?
