Галина Романова - Счастье с третьей попытки
Она ему понравилась. И казалась очень надежной, хотя ее мужья и считали ее немного чокнутой, сбегая.
– Терпеть не могу притворства, – призналась она ему, протяжно зевая и напоминая маленького черноглазого зверька, славного, безобидного. – А их это не устраивало. Им сладкую ложь подавай, обволакивай их существование сладкой ватой, затыкай ею им уши.
– Зачем? – изумлялся тогда Харламов, и ему очень хотелось в тот момент взять ее руки в свои, но не осмелился.
– Для комфорта! – фыркала Маша. – Им, видите ли, так комфортно. А я терпеть не могу вранья. И Сережа не любит. Не любит врать. Но позволяет себе роскошь ложь выслушивать. Молча, скорбно. А я и слушать ложь не могу. Как это ни банально звучит, но лучше горькая правда…
Лучше горькая правда. Лучше горькая правда. Его губы беззвучно шевелились, на все лады пробуя эту правду, которую ему надлежало сказать Маше. Он не хотел перепоручать ее кому бы то ни было. Никто не станет подбирать слова, пытаясь смягчить удар, пытаясь подсластить горечь. Никто. Он должен.
Операция шла уже час с небольшим, когда он достал телефон из кармана и набрал ее номер.
– Маша? – Он не узнал бестелесный странный голос. – Это вы?
– Мы это, мы! Капитан, на часы смотрите? – Голос чуть окреп и стал похожим на Машин. – Половина второго ночи!
– Понимаю. – Он замолчал, снова пробуя на вкус слова, которые должен был ей сейчас сказать.
Она молчала. Он молчал. Потом она как-то очень глубоко и прерывисто, со странным клекотом в горле вздохнула и резко выдохнула вопросом:
– Он жив?!
– Да. – Он тоже мог пока именно так выдохнуть, не приукрашивая, не привирая, не щадя. – Идет операция.
– Адрес! Адрес больницы, черт бы вас побрал, капитан! – Ее голос окреп. – Где эта чертова больница, где идет операция, ну?
Харламов продиктовал адрес. Оказалось, это совсем близко. Это чуть больше пятнадцати минут езды с учетом пробок. А ночью какие пробки? Она щас будет. Только он должен никуда не уходить и ждать ее, черт побери, потому что она…
– Потому что я без вас не смогу, капитан! – Голос снова куда-то пропал, и вдруг снова твердый, как у диктора «Маяка», Машин голос уточнил: – Я там без вас не смогу, капитан!
Она ворвалась в коридор операционного отделения через двадцать минут. Тоненькая, растрепанная. Джинсы, грубой вязки серый свитер, из-под него торчит желтая футболка, вокруг шеи синий шарф. Кажется, она надевала первое, что попадалось ей под руку. Харламов подумал, что под бахилами у нее на ногах разные ботинки.
– Что?! Как он?!
Маша с разлету села рядом с Харламовым на больничный стульчик, согласно кивнув на замечание медсестры, тут же принялась судорожно толкать руки в рукава белого халатика.
– Он жив, капитан?! Скажите, он еще жив?
Голоса снова не стало. Осталось только вселенское горе, дыбящееся в ее глазах девятым валом. Харламов вдруг взял ее растрепанную со сна головку, прижал к своему плечу, погладил и проговорил:
– Идет операция. Тихо…
И она послушалась. Затихла, прижалась к нему. И чуть не задремала снова, убаюканная стуком его сердца. И чуть не проглядела, как дрогнув, распахнулись двери операционной, и оттуда вышли трое.
– Что?! – взвизгнула Маша прямо с того места, где сидела, прижимаясь к Харламову.
На нее тут же зашикала медсестра. Маша ее не слушала. Она сорвалась с места, в три прыжка домчалась до хирурга. Мгновенно поняв, что по непроницаемым лицам медиков ничего не прочесть, она прохрипела:
– Что? – Ее рот так и остался приоткрытом в немом крике.
– Все в относительном порядке, – проговорил хирург, не выпуская из карманов халата руки.
– Что это значит? – Маша тяжело дышала, будто только что пробежала стометровку.
– Жить будет, но… Но он никогда уже не будет прежним, девушка.
– В смысле?! – Судорожно дергающиеся губы не хотели сжиматься, взгляд метался по лицам докторов. – Он… Он останется инвалидом? Не будет ходить?! Что?! Что, не молчите?!
– Ходить он сможет, – устало пожал плечами хирург. – Но… Но сильное повреждение внутренних органов… И мозг… Сильнейшая травма головы. Могут возникнуть проблемы с памятью. Пока рано что-то прогнозировать. Пусть он сначала придет в себя. Пока одно скажу, он выжил, девушка. И это важно и это… чудо.
Они ушли все трое, тихо переговариваясь между собой. Харламов подошел к Маше, обнял ее за талию и увлек к выходу. Она медленно, как сонная, перебирала ногами. И, кажется, почти не понимала, куда идет, с кем идет.
Очнулась возле машины Харламова.
– Зачем? – Резко выдергивая свою руку из его, она отошла от распахнутой пассажирской двери. – Я на своей поеду. А вы…
– Как скажете.
Ему не хотелось, чтобы она в таком состоянии садилась за руль. Какое-то странное состояние, балансирующее между обмороком и истерикой.
– Вы поедете следом, капитан. – Маша кивнула, будто вела немой диалог с каким-то невидимым собеседником, и повторила еще раз: – Поедете следом, капитан.
Они быстро добрались до ее дома. Она подождала его у подъездных дверей, потому что почти бежала, и он за ней едва успевал. Молча поднялись в лифте, молча вошли в ее квартиру, пропахшую кофе и каким-то цитрусовым ароматом. Видимо, освежителем. Она взглядом велела ему снять ботинки, пододвинув ногой мужские тапки. Возможно, когда-то они принадлежали одному из ее мужей. Он входил с холодной, морозной улицы в дом, переобувался, вдевал ноги в эти тапки, ходил по комнатам, хозяйски шлепал Машу, покрикивал на нее.
Харламову жутко не хотелось их надевать, но она стояла и ждала. Он подчинился.
– Это Сережины тапки, – вдруг сказала она, зажигая свет в кухне, куда привела его. – Он их надел всего один раз. И… Сварить вам кофе, капитан?
И тут же схватила с крючка турку, открыла воду. Кофе так кофе, подумал Харламов. Пусть суетится, что-то делает, лишь бы не смотрела вокруг себя пустым, замороженным взглядом.
– Как… Как вы нашли его? – спросила она, разлив кофе по чашкам и сев напротив него за стол.
– Искали и нашли. – Не стал он вдаваться в подробности. – Но немного опоздали. Вернее, чуть не опоздали.
– Спасибо, – сказала Маша, не глядя на него, буравя взглядом керамическую напольную вазу, пристроившуюся возле холодильника. – Спасибо, капитан. Я обязана… Я обязана вам жизнью своего брата! Пусть он будет не таким, как прежде, здоровье подорвано, но… Но он будет! Он просто будет, мой Сережка! Научится заново ходить, улыбаться, любить моих детей… Господи! Зачем?! Зачем он все это затеял?!
Ее лицо мученически сморщилось, глаза заслезились, когда она перевела взгляд на Харламова.
– Он хотел денег и справедливости! А так не бывает! Бывает что-то одно! Правильно, капитан Харламов?!
Он молчал. Он не знал ответов на ее сложные вопросы. В голове все смешалось. Накатила такая усталость… Ему очень хотелось остаться в этом доме, пропахшем кофе и апельсинами. Уснуть на диване, слушая размеренный ход часов в гостиной, их стук был слышен даже в кухне. И проспать мертвым сном, без сновидений, до самого утра, когда его разбудит шум льющейся воды в ванной, сердитое шипение убегающей из турки кофейной пены, и Машино насмешливое:
– Просыпаемся, капитан!
Харламов вздрогнул.
– Просыпаемся, капитан.
Господи, оказывается, он уронил голову на стол и задремал. А Маша гладила его по голове и велела просыпаться.
– Простите, Маша. – Харламов пытался разодрать слипающиеся глаза. Моргал, тер их пальцами. – Простите, так устал.
– Я постелила вам в гостиной на диване. Ступайте за мной.
Осуществление мечты? Диван в гостиной, где весело щелкают часы, их слышно даже в кухне.
Харламов топал за Машей. Когда она успела переодеться? На ней сейчас был тоненький, как папиросная бумага, серенький костюм для сна. Длинные брючки, едва державшиеся на узких бедрах. Короткая кофточка с рукавами фонариками. Влажные волосы, слипшимися прядями спадающие на шею. Она уже приняла душ? Сколько же он спал?
– Вы проспали двадцать минут, капитан, – ответила на его немой вопрос Маша, указала на расстеленную постель на диване. – Здесь можете отдохнуть.
– Спасибо. Как-то неловко.
Он нерешительно остановился на пороге гостиной, которая показалась ему такой славной, такой уютной. Кадка с большущей пальмой в углу. Мягкие кресла с гобеленовой обивкой в мелкий цветочек. Полки, уставленные рамками с фотографиями, бронзовыми статуэтками, пушистый ковер. Торшер с большим абажуром с бахромой, на длинной ножке возле дивана. Веселые часы, звонко отщелкивающие секунды.
– Укладывайтесь, капитан. – Маша недовольно нахмурилась. – Никакого неудобства. Сплошной эгоизм с моей стороны, поверьте! Просто не хочу одна оставаться. И на утро у меня запланирован разговор. Серьезный разговор. И скажите спасибо, капитан, что я постелила вам здесь.
И скрылась в дверном проеме. А где она могла ему еще постелить, интересно?
– Слева от меня, – крикнула Маша из своей спальни, когда он ее спросил. – На моей кровати слева от меня. Все, спите, капитан. Вставать уже очень скоро…
