Екатерина Лесина - Крест мертвых богов
– Совсем, – Гейни сидела на лавочке, наблюдая, как носится по лужайке Принц. Тот то нарезал круги, то припадал к земле, вроде как отдыхая, и было видно, как вздымаются черные бока, то снова пускался неловким, неуклюжим галопом.
– Совсем сбрендила, дура старая, – Гейни подвинулась ближе, она теплая и пахнет хорошо. И голос у нее такой, что Данила и слов уже не слышит, ему и не нужны слова, достаточно голоса, хрипловатого, мягкого, ласкового.
– Думает, что купила тебя. У самой детей нету, климакс уже, помирать скоро, а деньги, значит, некому оставить, вот и вспомнила про тебя. Поздравляю, вытянул счастливый билет, теперь все твое будет. Правда, если с поводка не соскочишь.
– Да не надо мне ничего, – ну не любил Данила такие разговоры, было в них что-то неприятное, двусмысленное.
– Не надо? Вот так просто взять и отказаться? Дурак ты.
– Я?
– Ты, – повторила Гейни. – Тут иначе надо. Зачем отказываться? Если по справедливости, то все и вправду твоим быть должно. Ну, сам посуди, твоя мамка уехала из Москвы, верно? Значит, оставила свою долю наследства своей сестре, твоей тетке, а та уже, пользуясь оставленным, открыла дело и раскрутилась. И что, вспомнила она про твою мамку или про тебя? – Гейни говорила спокойно и убедительно. И правда ведь, но все равно разговор темный, отстойный.
– Ну, ты погляди, как вы жили, сравни вашу квартиру и теткину, и денег сколько… а ты мобильник полгода у мамки выпрашивал.
Принц, набегавшись, подошел к Даниле и, сев напротив, радостно осклабился. Принц понимает, наверное, лучше, чем кто бы то ни было, понимает Данилу. И что на деньги ему положить. Вот только и вправду обидно. Если Гейни права, то тетка их с мамкой обокрала, а теперь из себя благодетельницу строит.
Стерва.
– Я уйду от нее, – Данила поскреб Принца за ухом, и тот зажмурился. – Завтра же уйду. На работу устроюсь, хоть грузчиком…
– О господи, – Гейни фыркнула. – И все-таки ты – конченый идиот. Иначе действовать надо, так, чтобы она тебя любила, чтобы привязалась… и чтобы потом никто ничего не заподозрил. Поживешь года два-три на всем готовом, потом, когда восемнадцать исполнится, когда никто наследство забрать не сможет, тогда и с теткой проблему решишь…
– Ты что, убить ее предлагаешь? – мысль была настолько дикой, что Данила оторопел. – Яну убить?
– Убить? Кто сказал об убийстве? Успокойся. – Гейни обняла его, прижалась и промурлыкала: – Я про то, чтобы отсудить свою долю… да и кто знает, может, к тому времени сама сдохнет. Она ж больная, ты что, не заметил?
Руслан
– Не заметил, до чего тихо, а? – отчего-то шепотом поинтересовался Гаврик, будто боялся спугнуть эту самую тишину. А ведь и вправду тихо, спокойно, почти покойно, правда – тьфу-тьфу, чтоб не сглазить – покойников больше не появлялось, точнее, появлялись, конечно, но не меченные Мертвым Крестом, который по сути есть свастика, да не простая, а исторически ценная и дорогая. Если, конечно, верить Кармовцеву.
– Нет, ну не к добру это, чтобы днем так тихо. – Гаврик не унимался, настойчивый, надоедливый. Жужжит, жужжит, а ведь и без его жужжания голова раскалывается, то ли от мыслей, то ли от выпитого вчера… водка, видать, паленая была. Или вином шлифовать не следовало. Ох точно, не следовало.
Похмелиться, может?
– Эй, командир, ты сегодня вообще никакой, – Гаврик протянул руку, лоб пощупать, Руслан одернулся, но от излишне резкого движения в голове осколочной миной разорвалась боль.
До чего же хреново…
– Ты слушать меня будешь? Или давай выйдем, тут кафе есть неподалеку… посидим, чаю попьем, – хитрый прищур васильковых глаз – все видит, все чует, мелкий бес, и чаем дело не ограничится. На часах – одиннадцать утра, если похмелиться, то на такой жаре да на вчерашние дрожжи развезет моментально. И, следовательно, никакой работы не будет. Если не похмеляться, то Руслан скорее всего сдохнет, и опять же работы не будет. Значит… на выводах мозг окончательно завис.
– Идем, – Руслан поднялся, придерживая голову рукой, того и гляди рассыплется.
Кафе располагалось в полуподвальном помещении. Небольшое, но уютное, оно радовало полумраком, отсутствием музыки и людей, а главное – блаженной прохладой. Руслан, прислонившись к стене, закрыл глаза, ощущая, как остывает, избавляется от привнесенной извне жары тело.
– Девушка, нам два пива. Разливное? Холодное? Замечательно. И вон тех бутербродов тоже. Сколько? Ну, давайте тех, которые с ветчиной – четыре, с сыром – два… а горячее есть что-нибудь? – отвратительно жизнерадостный голос Гаврика нарушал устоявшийся покой этого замечательного места, и Руслан открыл глаза.
Нет, все-таки не следовало вчера водку вином шлифовать.
– Ожил! – Гаврик поставил на стол тарелку с бутербродами. Тонкие ломтики батона, тонкий слой масла, тонко нарезанная ветчина, тонкие полупрозрачные доли лимона… слишком много тонкого. Возникшее ощущение дежавю полностью отбило остатки аппетита. Почему-то раздражал и вид блюда, и нарочитое изящество, и вообще все, кроме, пожалуй, принесенных официантом бокалов с пивом.
Вот пиво не раздражало совершенно. Ледяное, горьковатое, оно как нельзя лучше подходило для утоления жажды. Пару глотков, и жизнь стала лучше.
– Вот это другое дело, – заметил Гаврик, дожевывая бутерброд. – Еще немного, и совсем человеком станешь. Слушай, где это ты вчера так погудел, а? С немкой своей?
Руслан покачал головой. Напиваться в присутствии Эльзы? Да и то сказать, присутствием своим она его не баловала, к выставке собак готовит… или к боям… или просто занятостью отговаривается… В нынешнем состоянии тяжело думать. Особенно об Эльзе… позвонить вечером… и пригласить куда-нибудь, если силы еще останутся. Или просто поинтересоваться, как поживают собаки… собак она любит, а вот людей, кажется, не очень.
– Тогда с кем?
– Так… у друга день рождения. Был. – У сыра резкий неприятный вкус, и кондиционер шуршит, вроде бы звук едва слышен, а в то же время присутствует, раздражает именно тем, что пытается быть неслышным. – Ты лучше расскажи, что с архивами.
– А что с архивами? – Гаврик пожал плечами. – Тишина с архивами, знаешь, сколько их в Москве? И знаешь, как туда пробиться тяжело? Я ведь не кандидат, не доктор, вообще левый человек, чего-то хочу, а сам толком не знаю, чего именно.
Он вздохнул, глотнул пива, смешно вытер губы салфеткой – жест получился донельзя манерным – и продолжил:
– В общем, как мне объяснили, после войны тут царил разброд и шатание. Нет, поначалу все было строго, все-таки столица и время военное, а потом, уже после победы, когда люди стали возвращаться из эвакуации, когда пошли кадровые перестановки, пересчет погибших, раненых, попавших в плен, вот тогда воцарился сущий ад. А мы ищем женщину, не москвичку, приезжую, в теории, если верить этому твоему профессору-алкоголику, вышедшую замуж, а значит, сменившую фамилию. А на какую – не знаем, в каком году конкретно приехала – тоже не знаем, где работал ее муж – тоже. И получается, что ни хрена-то мы не знаем, кроме того, что у этой тетки когда-то имелся револьвер системы «наган» и крест, судя по описанию, тот самый, который выплыл в нашем с тобой деле. Аминь.
Гаврик хлопнул по столу и едва не перевернул солонку. Тут же смутился своей неловкости и покраснел.
– Значит, без шансов? – Пива в бокале оставалось на два глотка, еще, что ли, заказать? Многовато будет… еще только утро, и жара на улице. Развезет.
– Похоже на то. Слушай, мне тут другую идею подсказали, мы за крест уцепились, а если за револьвер попробовать? Оружие-то приметное, тем более такая история за ним… может, прежде где появлялось? Ну, оценивать приносили? В девяностые много у кого проблемы возникали, а хороших спецов не так и много!
Идея была толковой. Идея была до того толковой, что Руслану стало стыдно – самому следовало додуматься. Осталось найти спеца.
– Оксана, Оксана, Оксана… – Озерцов ходил по кабинету кругами, уже второй час ходил, и Гришка, время от времени заглядывавший в приоткрытую дверь, всякий раз спешно, пока начальник не заметил, исчезал.
Гришка, верно, полагает, что Никита Александрович находится в дурном расположении духа, и оттого изо всех сил стремится держаться от Озерцова подальше, и последней нехитрой уловкой стала тихая просьба «отъехать по важному делу», которую Никита и не услышал. Правда, головой кивнул, и счастливый Гришка умчался, надо полагать, Мишку тоже с собою прихватил.
– Оксана, Оксана… красивое имя, правда? – Никита замер на мгновенье, устремив невидящий взгляд за окно, где сизое марево дождя смывало с улиц остатки снега. А я думал о том, чем грозит мне вчерашняя встреча Озерцова с моей соседкой и как поступить: рискуя навлечь на себя ярость влюбленного юноши, рассказать о наших с Оксаной непростых и непонятных отношениях либо же смолчать, предоставляя времени возможность все расставить по местам.
