Джесси Келлерман - Зной

— Когда его доставили? — спросила она.

Телефонистка назвала дату. Глория записала ее, сказала спасибо и подняла листок с датой перед собой, вглядываясь в него, точно в зверька, которого ей надлежало препарировать.

Джозеф Чарльз Геруша скончался за неделю до исчезновения Карла.

РЕДЖИ ПРИШЛОСЬ ДОЛГО УЛАМЫВАТЬ, но в конечном счете он согласился позвонить в пару мест и замолвить за нее словечко. Выяснилось к тому же, что он друг-приятель заместителя коронера, Джерома Вюрлицера.

— Ты мне должна, — сказал Реджи. — В который раз.

Глория съехала со скоростной магистрали не там, где следовало, — в итоге ей пришлось покружить по Восточному Лос-Анджелесу, прежде чем она добралась до больницы округа — Медцентра окружного суда. Площадь перед ним украшали каменные сферы, придававшие ей сходство с доской для китайских шашек, на которой осталась не законченная богами партия. На одной из сфер неуютно сидела женщина, поглядывая одним глазом на неугомонное трехлетнее дитя, а другим на далекое окно. Интересно, подумала Глория, какова цель ее бдения?

У больницы толпились на тротуаре осоловелые пациенты, привлеченные тележкой, с которой бойко велась торговля кофе и жирными панини. Мужчины, женщины, несколько умученных до бесполости больных. Лица у всех были горестно разочарованные — как будто их заставили запить горсть слабительных таблеток коктейлем «Мартини», в котором джин был заменен жидкостью для прочистки сточных труб. Сложись все иначе, подумала Глория, глядишь, и мне пришлось бы пройти через такие же, как у них, испытания. И слава богу, сказала она себе, что не пришлось. Посмотри на них: глаза, как нефтяные скважины, кожа, как загустевший клей. Считай, что тебе повезло.

Глория заставила себя несколько раз мысленно повторить эту фразу, не веря в нее до конца, но надеясь, что так она укоренится в ее сознании.

Офис коронера находился в желтовато-коричневом здании, стоявшем за широкой полосой горячего асфальта. «Додж» Глории медленно ехал мимо рядов черно-белых автомобилей Управления шерифа, устрашающих, поблескивавших, как обсидиан, лимузинов. Направляясь к двери, она прорезала торнадо мошкары, миновала патрульщика — в шлеме с опущенным щитком. Он покивал ей, совершенно как Дарт Вейдер.

Она ожидала увидеть гулкие залы и покрытых отвратительными шрамами карликов славянской национальности, спешащих куда-то, дабы забрать там мозги или еще что-либо потребовавшееся главному из здешних обезумелых ученых. Ничего подобного. Шумное правительственное учреждение, вроде Отдела транспортных средств, минус аура близящегося сумасшествия.

Плюс запах.

Он ощущался уже в вестибюле. Запах гниющей плоти.

Расписываясь в регистрационном журнале, Глория старалась дышать через рот. Сидевшая в регистратуре медицинская сестра сказала ей:

— Мы очень не рекомендуем нашим гостям смотреть на трупы.

— Я знаю, — ответила Глория. — Спасибо, но я все же рискну.

— Вы можете провести опознание по фотографии.

— Мой психиатр считает, что мне необходим непосредственный контакт с трупом.

Сестра пожала плечами:

— Дело ваше.

Вюрлицер отсутствовал, однако оставил указания своему помощнику и тот ожидал ее. Ей сказали, что она должна пройти в дверь с табличкой СКЛЕП и спуститься вниз. Смрад возрастал на лестнице по экспоненте, Глории пришлось держаться за перила и останавливаться через каждые несколько ступенек, чтобы свыкнуться с ним и прокашляться. Уже в самом низу она услышала голос:

хавай пидор что найдешь не еби мне больше нервы я б таких как ты травила тухлой пидорской консервой

Глория открыла дверь, найденную ею в укромном углу «склепа». Молодой человек в смахивавших на пышки наушниках протирал, стоя вполоборота к ней, пол. Вернее, приплясывал, держа в руках швабру, в слышном только ему ритме.

— Я тебя зарежу ниггер слушай что я говорю повторяй за мною пидор Ди-Оу-Эй![45] — прокричал он и выбросил вверх сжатый кулак.

Глория помахала ему ладошкой.

— О…

Одним движением он сорвал и марлевую повязку с лица, и наушники с головы.

— Привет, — обморочно поздоровалась она. — Глория Мендес.

— Извините. — Молодой человек понурился. Перемена с ним случилась разительная — от перепляса к строжайшему приличию, — Глории пришлось даже подавить смешок.

Табличка на его груди сообщала: ИРВИН УИЛЬЯМС, ПОМОЩНИК КОРОНЕРА. Совсем молодой, года двадцать три, двадцать четыре. Белый, с тонкой, как бритва, козлиной бородкой, придававшей его лицу вид карандашного наброска.

— Я друг детектива Реджи Солта, — сказала Глория.

Он кивнул, еще раз извинился.

— Джерри говорил, что вы придете.

— Простите, что помешала.

Молодой человек очень старался не смотреть ей в глаза и пунцовел:

— Да нет, я… извините… пожалуйста… э-э… прошу вас, нам туда.

Он провел ее по длинному коридору, в котором толклись полицейские, беседовавшие, прижимая к носам платки, с медэкспертами. Глория пожалела, что не взяла с собой платка: невероятно, но запах стал еще хуже. Затем ее поразило новое зрелище: столы с лежавшими на них трупами. Трупов было многое множество, наполовину вскрытых, затиснутых в углы, перегораживавших двери аварийных выходов. Завернутых, будто ковры, в прозрачный пластик, завязанный с обоих концов толстым белым шпагатом. Глории начинало казаться, что она ненароком забрела на адскую колбасную фабрику.

И запах.

Ирвину, который привел ее в комнату, тесную от больничных шкафчиков и картонных коробок с резиновыми перчатками, запах, похоже, нисколько не досаждал. Наблюдая за ним, рывшимся в просвечивавших, отпечатанных под копирку документах — анализы крови, рентгеновские снимки, отчеты токсиколога, фотографии мест преступлений, — она поняла, что ошиблась: не такой уж он и белый. Какая-то смесь — и с неясными пропорциями — нескольких рас. Она читала где-то, что при определенном уровне смешанных браков слово «раса» утрачивает осмысленное значение. Однако ее опыт говорил о прямо противоположном. Глядя на Ирвина, Глория понимала, что какая бы долгая семейная хроника ни была закодирована в его генах, он предпочел быть чернокожим.

— Вы, наверное, хотите стать рэпером? — спросила она. Ей нужно было, чтобы Ирвин расслабился, — он все еще смотрел куда угодно, только не на нее, и то и дело взволнованно облизывал губы.

Ирвин усмехнулся, покивал.

— А сценический псевдоним у вас есть? — не отступала она.

Он вгляделся в ее лицо, пожевал губами и сказал:

— Ладно. Смотрите.

И закатал рукав. Верхнюю половину руки обвивала татуировка: цепочка черепов. Над нею полукругом:

— Я не такой уж и знаток, — сказала Глория. — Но мне нравится.

Он ответил ей благодарной улыбкой:

— Хотите узнать, чем я занимался, когда вы пришли? Это фристайл.

— Фристайл?

— Импровизация, — пояснил он.

— Впечатляет, — сказала Глория.

— Если вам правда понравилось, послушайте мое демо. — Ирвин поднял перед собой папку: — Вот он, наш джентльмен.

Он открыл папку, прищурился, читая первую страницу.

— Мистер Iepyina. Сдается мне, мэм, я этого персонажа помню. Он уже долгое время лежит в холодильнике. Прибыл без документов, только с копией свидетельства о рождении. — Ирвин пожал плечами. — Я запомнил его, потому что это очень — ну, вы понимаете. Необычно. Или — странно, понимаете?

Качество копии было никудышное, имена родителей в ней стерлись. Глория смогла понять лишь, что выдано свидетельство было в округе Сан-Диего 17 декабря 1946 года.

Ирвин протянул ей халат и перчатки:

— Он где-то здесь.

И они отправились на поиски трупа. Ирвин то и дело останавливался, заглядывал в карточку, которую прихватил из папки Iepyina, время от времени вскрывал наполненный гнилью мешок и говорил: «Не то». Он словно товар на витрине выбирал. Наблюдая за ним, Глория гадала, сколько же людей могло затеряться здесь. Она понимала, что рано или поздно наступает момент, когда свободного места больше не остается и самых старых жильцов приходится изгонять. Наверное, для немногих неудачников это хранилище было местом успокоения — наполовину временным, — которого они лишались, когда чья-то скука или вспышка учрежденческого невроза привлекала к ним, забытым по недосмотру, чье-либо внимание.

Пока продолжались поиски, запах стал казаться ей не таким уж и нестерпимым. Глория начала даже испытывать определенную гордость. Оказывается, она способна переваривать жуть в количествах гораздо больших, чем те, что могла предложить ей медицинская школа.

Мешок, содержавший Джозефа Геруша, оказался затиснутым в немыслимо узкую каморку, находившуюся на периферии их поисков. Ирвин произнес короткую речь о том, чего ей следует ожидать, о том, как это тяжело — увидеть любимого человека в таком состоянии, о некоторых распространенных реакциях на это зрелище и так далее.