Камилла Лэкберг - Письмо от русалки
Желтый платок лежал на тумбочке. Приподнявшись на локте, Кеннет рассматривал жену в бледном свете уличных фонарей, проникавшем сквозь шторы. Осторожно протянул руку, погладил ее по нежным тоненьким волосикам на голове. Она вздрогнула, и он поспешно отдернул руку, боясь нарушить так необходимый ей сон, который редко приходил к ней надолго.
Теперь он не мог спать рядом с ней. Так близко, как они всегда спали и как им обоим нравилось. Поначалу они пытались. Забрались под одно одеяло на узенькой кровати, и он обнял ее одной рукой, как всегда делал с их самой первой совместной ночи. Но болезнь отняла у них и эту последнюю радость. Прикосновения были слишком болезненны. Она вздрагивала и просыпалась каждый раз, когда он прикасался к ней. Тогда он поставил рядом раскладушку для себя. Мысль о том, чтобы спать в разных комнатах, казалась невыносимой. Спать этажом выше, в их супружеской постели, ему даже в голову не приходило.
На раскладушке он спал плохо. Спина болела, и по утрам ему приходилось тщательно вытягивать онемевшие конечности. Он даже подумывал о том, чтобы купить вторую кровать, но, несмотря на все внутреннее сопротивление, понимал бессмысленность этой затеи. Скоро потребность во второй кровати отпадет. Он снова будет спать на втором этаже. Один.
Кеннет заморгал, чтобы прогнать слезу, и снова прислушался к поверхностному учащенному дыханию Лисбет. Ее глаза двигались под веками, словно ей что-то снилось. Он задумался — что же она видит во сне? Что она здорова? Что бежит по траве, накинув платок на свои роскошные длинные волосы?
Он отвернулся. Надо попытаться заснуть, ведь ему завтра на работу. Сколько ночей он пролежал без сна на своей раскладушке, ворочаясь и глядя на жену, боясь пропустить хоть одну минуту их совместного времени, которое таяло на глазах. А днем его преследовала усталость, которой, казалось, нет конца и края.
Он почувствовал, что ему надо в туалет. Лучше уж сразу встать. Все равно он не заснет, пока не сделает маленькое дело. С трудом повернувшись, он сел в постели. При этом и спина, и раскладушка захрустели. Некоторое время он сидел на краю, разминая затекшие мускулы. Ступив подошвами на холодный пол, тихонько, на цыпочках, вышел в прихожую. Ванная находилась слева, и он сощурился, когда включил свет. Поднял крышку, спустил пижамные штаны и зажмурился от удовольствия, чувствуя облегчение.
Внезапно у ног потянуло сквозняком, и он вскинул голову. Дверь ванной была приоткрыта, и казалось, что холодный ветер с улицы проник внутрь. Кеннет пытался повернуть голову, однако он еще не выполнил свою миссию и рисковал промахнуться, если начнет слишком вертеться. Закончив дело, он стряхнул последние капли, натянул пижамные штаны и направился к двери. Наверняка ему показалось — движения холодного воздуха больше не ощущалось. Но что-то подсказывало ему, что надо быть осторожным.
В прихожей царил полумрак. Свет из ванной освещал лишь небольшое пространство перед ним, все оставшиеся помещения были погружены в темноту. Лисбет обычно еще в ноябре подвешивала в окнах рождественские звезды и оставляла их до самого марта, так ей нравился их свет. Но в этом году у нее не было сил, а сам он так и не собрался.
Кеннет прокрался на цыпочках в прихожую. Нет, это не игра воображения. Здесь было заметно холоднее, словно входную дверь только что открывали. Он подошел к ней и подергал ручку. Дверь не заперта. Ничего необычного — он не всегда вспоминал о том, чтобы запереть ее, даже ночью она нередко оставалась открыта.
На всякий случай Кеннет запер дверь и еще раз проверил, хорошо ли она закрыта. Он уже намеревался вернуться обратно в кровать, однако что-то трепетало внутри — его не покидало чувство, что что-то не так. Он заглянул через дверь в кухню. Внутри не горело ни одной лампы, лишь фонари за окном давали слабый свет. Кеннет осторожно шагнул вперед. На столе белел какой-то предмет — предмет, которого точно не было там, когда Кеннет убирал со стола, собираясь идти ложиться спать. Он сделал еще несколько шагов. Страх волнами пробегал по телу.
Посреди стола лежало письмо. Еще одно письмо. А рядом с белым конвертом кто-то аккуратно положил большой кухонный нож. Сталь блестела в свете фонарей. Кеннет огляделся. Однако он понимал, что неизвестный, кто бы это ни был, уже удалился. На столе остались только письмо и нож.
Кеннет дорого отдал бы за то, чтобы понять значение этого послания.
~~~
Она улыбалась ему. Открытая улыбка, ни одного зуба, только голые десны. Но его не обманешь. Он знал, чего она хочет. Она будет отнимать и отнимать до тех пор, пока у него ничего не останется.
Внезапно он почувствовал запах. Сладковатый отвратительный запах. Он уже ощущал его однажды — и теперь снова. Должно быть, он исходит от нее. Он посмотрел на ее мокрое блестящее тельце. Все в ней вызывало у него отвращение. Выпуклый живот, щелка между ног, темные волосы, неравномерно росшие на голове.
Он положил руку ей на голову. Под кожей что-то билось, маленькое и хрупкое. Рука нажала сильнее, и она опустилась в воду чуть глубже. Она по-прежнему смеялась. Вода окружила ее ножки, выплескивалась, когда она стала бить пятками по дну ванны.
Далеко-далеко у входной двери раздавался голос отца. Он звучал то громче, то тише — похоже было, что отец вернется не сразу. Ладонью он ощущал пульс под кожей, и тут она снова начала хныкать. Улыбка то возникала, то исчезала, словно она не могла точно решить, радоваться ей или огорчаться. Возможно, она чувствовала по прикосновению его руки, как он ненавидел ее, какое отвращение испытывал каждую секунду, находясь рядом.
Без нее, без ее вечных криков было бы гораздо лучше. Ему не пришлось бы больше видеть выражение счастья на лице матери, когда она смотрела на нее, и тот безрадостный взгляд, который она обращала на него. Это было так явно. Когда она переводила взгляд с Алисы на него, как будто кто-то гасил лампу. Свет умирал.
Он снова прислушался к голосу отца. Алиса, кажется, решила пока не кричать, и он улыбнулся ей. Затем подложил руку ей под голову, как делала мать. Второй рукой вытащил из-под нее подставку, на которой она держалась. Задача оказалась непростой. Маленькое тельце было скользкое и все время двигалось.
Наконец ему удалось вытащить подставку, и он осторожно отодвинул ее. Теперь Алиса лежала только на его левой руке. Сладкий удушающий запах становился все сильнее, и он отвернулся. Он чувствовал щекой ее взгляд, ощущал рукой ее скользкую влажную кожу. Он ненавидел ее за то, что она снова заставляла его ощущать этот запах, заставляла его вспоминать.
Медленно вытащив руку, он посмотрел на нее. Ее голова откинулась назад, и когда вода подступила к ней, она вдохнула, чтобы закричать. Но было уже поздно, и ее маленькое личико скрылось под водой. Глаза смотрели на него сквозь воду. Она махала ручками и ножками, но не могла выбраться — она была слишком маленькая, слишком слабая. Ему даже не пришлось держать ее голову под водой. Она просто лежала на дне, и единственное, что она могла сделать, — это вертеть головой из стороны в сторону.
Присев на корточки, он прижался щекой к краю ванны наблюдая за ее борьбой. Так ей и надо за то, что она пыталась отнять у него его прекрасную мать. Она заслужила смерть. В этом не его вина.
Через некоторое время ее ножки и ручки перестали двигаться и опустились на дно. Он почувствовал, как покой разлился по всему телу. Запах исчез, он снова мог дышать. Все снова станет как раньше. Склонив голову набок, прижавшись щекой к эмалированному краю ванны, он разглядывал Алису, которая теперь лежала неподвижно.
~~~
— Проходите, проходите, — приветствовал Патрика и Паулу Ульф Русандер. Вид у него был несколько заспанный, но он был полностью одет.
— Спасибо, что смогли принять нас, хотя мы предупредили только перед приездом.
— Без проблем. Я позвонил на работу и предупредил, что приеду позже. Учитывая обстоятельства, все отнеслись с пониманием. Мы ведь все потеряли коллегу.
Он вошел в гостиную, и они последовали за ним. Создавалось впечатление, что в комнате разорвалась бомба. Везде были разбросаны игрушки, и Ульфу пришлось убрать с дивана гору детских вещей, чтобы гости могли сесть.
— Утром, когда они уходят в детский сад, остается полный хаос, — проговорил он извиняющимся тоном.
— А сколько лет вашим деткам? — спросила Паула.
Патрик откинулся на диване, предоставив ей вести беседу. Не следует недооценивать значение пустых светских разговоров.
— Одной — три, другой — пять, — ответил Русандер, улыбаясь. — Две доченьки. Это уже второй заход. У меня есть еще два сына, которым четырнадцать и шестнадцать, но они сейчас у мамы, а то здесь творилось бы вообще неизвестно что.
— Как дети общаются при такой разнице в возрасте? — спросил Патрик.
