Волошский укроп - Стасс Бабицкий
— Ничего не понимаю, — опешил Митя, — так значит, это ложный след?
— Нет-нет, самый настоящий. Уверен, турок даже обрадовался бы подобному развитию событий. Тогда в следующем письме г-ну Арапову он мог бы покуражиться: вот, несмотря на все ваши усилия…
— Но зачем же шпиону такой риск? — недоумевал Ершов. — Вы же сами сказали, Родион Романович, что мы могли бы патрулировать все известные реки…
— Он к известной реке не пойдет, — пояснил Мармеладов, наводя собеседников на мысль, которая пришла ему в голову несколькими минутами ранее: так постепенно подкручивают подзорную трубу, чтобы размытое пятнышко сложилось в четкую и яркую картинку. — Он нарочно выбрал такую реку, про которую все давно позабыли и где никакие лодки попросту не пройдут. Более того, на картах ее уже не рисуют, а стало быть, свой подлый план Чылгын кюрт выполнит без всякого риска.
Они не догадывались. Стояли набычившись, сжимая кулаки, более готовые бежать и сражаться, нежели думать. Алеша, не слишком хорошо знавший Москву, переводил взгляд с одного на другого.
— Вспомните, где произошло похищение Анастасии, где работал турок под видом торговца, — подсказал сыщик.
— На Трубной площади.
— Верно. А почему она Трубной называется? Потому что прежде там была труба, по которой текла…
— Неглинка! — ахнул Митя, сообразивший первым. — Да чтоб ему, змею оттоманскому, сдохнуть от собственного яда…
Мармеладов возвысил голос и раскатил зычно, на весь трактир:
— А что, господа извозчики! Кто из вас лучше знает Неглинную улицу?
Реагировали по-разному. Больше всего смеялись и ухали от такого необычного обращения — извозный люд как только москвичи не называли, но вот «хоспадами» впервые, вот те крест! За общим столом по соседству заспорили — пьяный барин аль нет, и стоит ли с такой странной компанией связываться. Наконец из дальнего угла шагнул невысокий дядька лет сорока, с косо стриженой бородой.
— Да кудыть-ты, Матвей! — одергивали его кучера. — Нешто не вишь, яки там погоны? Не ходи, хлопот не оберёшьси…
Кучер покосился на Ершова, но робости не показал.
— Искал, барин? Ну, вот он я. Неглинную знаю вдоль и поперек. Покуда там конку не проложили, часто на той улице и стоял. Клиентов помню наперечет.
Голос у него был невеселый, косоворотка в заплатах. Очевидно, сейчас дела извозчика, как и многих его сотоварищей, шло из рук вон плохо. Конку в трактире обсуждали часто, при этом ненавидели люто. Мармеладов знал, что от безденежья кучера подряжались порой на сомнительные рейсы, сговаривались с бандитами, да и сами нет-нет, да грабили пьяненького пассажира, оставляя того храпеть на пороге дома. А иногда, крайне редко, избавлялись от бесчувственного тела. Ангелов среди них сроду не водилось, но сегодня сыщику нужен был именно такой проводник.
— Доставь нас туда за четверть часа, да укажи одно местечко тайное. Получишь вот это, — он подбросил на ладони золотую монету, выпавшую двуглавым орлом вверх.
— Барин, за полуимпериал тебя любой из нас до Неглинки на собственных закорках потащит, — ухмыльнулся Матвей. — Да только как бы потом в кутузку не загреметь. Там-то мне золото наврядли сгодится.
Брошенный на адъютанта подозрительный взгляд не оставлял сомнений в том, кому именно не доверяет извозчик.
— Не волнуйся, любезный, здесь тебе никакого ущерба не грозит, — успокоил Мармеладов. — Если сомневаешься, так возьми деньги вперед. Только смотри потом, не подведи!
Соседний стол в этот момент решил, что барин не пьяный, а вовсе малохольный — где ж оно видано, так деньгами швыряться. Матвей же с достоинством взял золотой, передал его трактирщику, флегматично жующему крендель: таким образом то ли покрывая имеющийся долг, то ли обеспечивая себе кредит.
— Не боись, барин! Мое слово верное. За десять минут домчим, — и добавил с нескрываемым презрением, — любую конку обгоним!
XIV
Кони рванули с места, будто бы не замечая тяжести четверых пассажиров и кучера. Коляска реагировала на эту компанию иначе — скрипела на поворотах и сильно проседала на осях. Матвей правил по набережной, нахлестывая и постоянно выкрикивая: «Веселей, залетныя!»
— Вот вы все про Пушкина говорите, Родион Романович, а я так, признаюсь, и не читал ничего, — в этом неожиданном заявлении Платона Ершова слышалась даже какая-то странная гордость. — Далек я от всей этой поэтической пошлости.
Мармеладов чувствовал себя неуютно в открытом возке, к вечеру от реки наползала прохлада. Но дрожь его пробила отнюдь не от этого. Представилось, что пройдет всего лет двадцать, — ну пусть тридцать, — и такие вот Платоны, гордящиеся своей безграмотностью, будут управлять империей из высоких министерских кресел. Тогда уж жди беды. Сыщик мог бы сейчас объяснить, почему Пушкин — это наше все: ведь народу нужна не только духовность, но также и душевность. А ей в русской поэзии без Александра Сергеевича просто неоткуда было бы взяться. Однако он не видел смысла тратить время на дискуссию с пустоголовым юнцом. Поэтому просто отвернулся и стал смотреть на купола Василия Блаженного — их еще можно было разглядеть в надвигающихся майских сумерках.
— Хотя Пушкин нашему министерству человек не чужой, — продолжал говорить адъютант. — Известно ли вам, господа, что поэт был допущен в наш архив, тот самый в Хохловском переулке, и изучал там исторические документы, прежде чем писать своего «Бориса Годунова»?!
— Которого вы тоже, надо полагать… — Мармеладов не успел договорить «не читали», поскольку мелькнула мысль, такая яркая, словно молния осветила.
Василий Блаженный…
Василий!
Во всех европейских языках это имя произносится совсем с другой согласной в начале. Французы говорят Базиль, итальянцы — Базилио, немцы — Базилиус. Не правда ли, это звучит удивительно похоже на «базилик»?!
Примем во внимание тот факт, что Пушкин сочинял «Годунова» в архивах дипломатического ведомства. Раз об этом знает даже адъютант, который не любит стихов, стало быть
