Вечный шах - Мария Владимировна Воронова
Полазав по стройке, Настя нашла открытый колодец, девочки опустили туда тело и забросали ветками, после чего отправились по домам.
Оперативникам они говорили, что вернулись все вместе и расстались у Василисиного дома. Девочка пошла домой обедать, а потом собиралась ехать в изостудию.
Поскольку лгали они слаженно и уверенно и никто из окружения не упоминал о каких-то конфликтах, то не было оснований им не верить.
Кроме того, Настина мама вполне логично рассудила, что если девочки окажутся последними, кто видел Василису живой, то менты с них не слезут, станут без конца таскать на допросы, интересоваться, чем школьницы живут и дышат, кто их родители, а ей, заслуженному работнику торговли, это совсем ни к чему. Из этих соображений Смирнова-старшая солгала, будто видела, как девочка около четырех часов дня бежит к метро с папкой для рисунков, и, как на грех, ее показания подтвердила чья-то бабушка, которой просто нравилось быть в центре внимания. Окончательно в мысли, что точка отсчета — Дворец пионеров, оперативников укрепили показания преподавателя и ребят из изостудии. Их опрашивали только через три дня после того, как Василиса пропала, и они не могли точно вспомнить, была она на занятии или нет, а преподаватель посещаемость не отмечал, но почему-то всем казалось, что скорее была, чем нет. Такая рассеянность объяснялась просто: последнюю неделю их группа рисовала с натуры Невский проспект. Ребята брали мольберты и расходились по своим точкам, а преподаватель формально курсировал между ними, а на самом деле мирно потягивал пивко в Катькином садике.
Таким образом, в районе завода даже не искали, и бог знает, сколько бы еще тело Василисы пролежало на заброшенной стройке, если бы одна девушка не захотела отомстить подруге, пусть и навесив на себя новый срок за соучастие в убийстве. Видимо, сознание, что подруженька вместо свадебного путешествия пойдет в тюрьму, стоит нескольких лишних лет за колючей проволокой.
Следователям предстояла тонкая ювелирная работа по доказыванию вины каждой девочки, только это Ирины пока не касалось. Разве что процесс в суде поручат вести ей, вот тогда и можно думать. А сейчас главное выяснить, бомба это под приговор Кольцову или ничего?
С одной стороны, вроде бы да, ведь именно на внешнем сходстве Москаленко и Барановой строилась версия Альбины Александровны о маньяке. А теперь, когда выясняется, что Василиса в серию точно не входит, не логично ли предположить, что серии нет? Нет, это было бы логично до того, как Кольцов показал трупы. Ирина немного схитрила, дала себе поблажку по беременности и не стала углубляться в записи Дубова, касающиеся отчетов судмедэкспертов, но заключение гласило, что повреждения идентичны. Насколько это можно определить, учитывая давность наступления смерти. Почерк один, стало быть, и преступник один. Или нет?
А если Кольцов убил кого-то одного, а остальных дали ему в нагрузку, как ни цинично это звучит? Надо понимать, что свежепойманный преступник, если он не матерый рецидивист и не вор в законе, находится в крайне нестабильном состоянии психики. Вчера он — респектабельный и свободный гражданин, сегодня — жалкий убийца, узник, который не может даже оправиться по своей воле. Жизнь его делает вираж, давят центробежные и центростремительные силы, заставляющие его мозг смещаться очень далеко от оси здравого смысла. Только сознание собственной невиновности способно как-то укрепить дух, и то далеко не всегда, а уж если человек реально преступил закон, то психика едет по всем осям и параметрам. В этот период, пока задержанный еще не приспособился к новым условиям, можно его заставить признаться в том, чего он не совершал, а если оперативник талантливый и опытный, то способен заставить даже в это поверить. Вдруг на терапевта просто и незатейливо повесили глухари в обмен на сносные условия содержания? В любом случае тебя ждет расстрел, какая разница, за сколько трупов, а так хоть поживешь по-человечески, пока суд, апелляция, то-се…
Ведь когда милиционер раскрыл серию, он молодец, а если установил, что серии, признания которой вы столько лет добивались у руководства, не существует и вместо двенадцати раскрытий получил одно плюс одиннадцать глухарей, то он, видимо, зря кушает народный хлеб.
Ирина так задумалась, что не сразу поняла, что подошла ее очередь.
— Три литра, пожалуйста, — она протянула бидон продавщице в белом фартуке и докторском колпаке, надвинутом на самые брови. Та, звякнув крышкой огромной алюминиевой фляги, трижды опустила туда половник цилиндрической формы, вмещавший ровно один литр.
Расплатившись и получив бидон, Ирина заглянула внутрь, прежде чем закрыть. Так и есть. Ради интереса она как-то замерила — уровень жидкости, если налить точно три литра, достигает горлышка вплотную, а сейчас до него оставался еще целый, как выражаются врачи, поперечный палец.
Сколько это, интересно? Миллилитров тридцать? Ерунда какая, все-таки человек не робот, если будет каждому отмерять молоко с аптекарской точностью, то до вечера не управится. Вон какая очередь змеится к цистерне, и никому не хочется весь день в ней простоять. Если сейчас Ирина заявит свои претензии на недолитые тридцать грамм, то мамочки ее просто разорвут и до конца лета будут шарахаться как от зачумленной.
Скажут, вы что, сумасшедшая, из-за такой ерунды задерживать людей? Сегодня вам не долили, а мне дали лишнего, а завтра будет наоборот. Получите вы свое, не надо тут выступать, крохоборка несчастная.
Володя с Лешей выясняли, можно ли катать бабочку в грузовике, и не хотели пока уходить с истоптанной полянки возле правления. Ирина краем глаза наблюдала, как ловко продавщица орудует своими мерными поварешками на один, половинку и четверть литра. «Нет, рука мастера дело знает, — улыбнулась она, — в нашу сторону ты ни за что не ошибешься, зато в свою уже на автомате. Чуть-чуть по чуть-чуть — и никто не заметил. И все довольны, потому что ты чистенькая, вежливая и работаешь быстро. И разбавляешь в разумных пределах. Ладно, какая мне разница! Попадешься, не дай бог, тогда и будем думать про твои преступные делишки, если мне процесс распишут. А пока и без тебя есть о чем поразмышлять».
Володя тем временем выудил из травы ржавый гаечный ключ и в восторге тянул его к лицу, вероятно, чтобы расцеловать.
— Тихо, тихо, это можно только глазками смотреть, — сказала Ирина, отбирая у сына инструмент, — домой придем, я помою и дам.
Володя скуксился, но, подумав немного, решил все-таки не плакать.
Тронулись в
