Андрей Белозеров - Роскошь нечеловеческого общения
Она взмахивала пушистыми темными ресницами и осторожно поглядывала на Журковского, о достоинствах которого Суханов произнес короткую, но очень вескую речь.
— Познакомься, это Энди, — сказал Суханов Анатолию Карловичу, когда официальная часть встречи завершилась. Он подмигнул девушке. Та словно бы сникла от смущения и протянула Журковскому крохотную детскую ладошку. — А это, Энди, твой непосредственный начальник, Анатолий Журковский.
Суханов говорил по-английски неважно, но вполне приемлемо для неформальной беседы.
— Очень приятно, — сказал Журковский.
— Мне тоже, — ответила девушка.
— Энди, я дам тебе все телефоны господина Журковского. Когда он будет приезжать, то жить будет здесь.
Заметив удивленно поднятые брови профессора, Суханов утвердительно кивнул:
— Да, да, я специально назначил встречу в этом месте. Чтобы вы, Анатолий Карлович, сразу все и всех увидели и попривыкли как-то… Это у нас такая… оперативная, скажем так, жилплощадь. Главный офис — в Бруклине, еще одна квартира на Пятьдесят шестой, возле Центрального парка… Ну, вы все увидите. Сейчас мы едем обедать.
Гости, заслышав сигнал к окончанию приема, вежливо откланялись и быстро разошлись. Последними из дома вышли генеральный директор со своим заместителем и Энди.
— Тебя подкинуть, Энди? — спросил Суханов. — Мы едем к Центральному парку.
— Нет, я в Бруклин. Такси возьму, — ответила Энди и, махнув рукой, исчезла за углом кирпичного дома.
— Красотка, — чмокнул губами Суханов. — Только молода слишком.
— Это быстро пройдет, — заметил Журковский.
— А знаешь, кто она?
— Наш сотрудник, насколько я понимаю.
— Ну, это конечно. А вообще-то она — единственная дочь сенатора Мак-Дауэлла.
— Того самого?
— Ну да. Того самого, что на следующих выборах будет баллотироваться в президенты США.
Журковский остановился возле машины — серого «вэна», принадлежавшего фирме.
— И что же она — вот так запросто?
— Да, — улыбнулся Суханов. — Одна и без охраны. Тут все так ходят и так живут.
— Слушай, я потрясен.
Журковский перешел на «ты», что случалось у них с Сухановым все чаще и чаще, особенно когда они оставались наедине.
— Я потрясен, — повторил Анатолий Карлович. — У нас дети заслуженных артистов, и те ходят как наследные принцы. А уж дочь кандидата в президенты… сенатора… Нет, какая тут все же простота нравов! И она у нас работает?
— Она у тебя работает. И зарплата ее, между прочим, очень невелика.
— Да? — Журковский вдруг нахмурился. — Боже, Андрей, до чего я дошел! До чего меня довела эта страна…
— Какая страна? — ехидно спросил Суханов. — Ты садись в машину, у нас времени мало. Быстро обедаем и едем в офис. На совещание. Так что ты про страну-то?
— Да так, ничего нового… Просто вот эта свобода… Закон один для всех… Когда это слышишь, кажется, что все нормально и правильно, иначе и быть не может, что все вокруг только так и думают. А когда своими глазами видишь… Представь себе, вспомни, как у нас выглядят дети президента. Или кого-нибудь из Семьи? А? Слабо? А эти…
— Ну, не обольщайся, Анатолий Карлович, здесь тоже не все так просто. Поживешь — увидишь.
— Ну когда это будет — «поживешь»?
— А что, хочется?
— Как сказать… Хочется, чтобы у нас дома все было в порядке.
— Как здесь?
— Нет. Как у нас. Как здесь — не получится. Да и не нужно. Другая культура, другие отношения.
Журковский смотрел из окна машины на улицы Манхэттена. Украшенные к Рождеству витрины магазинов сияли какой-то мультипликационной роскошью, прохожие останавливались и, сбившись в небольшие толпы, глазели на двигающиеся за стеклянными стенами автомобили, на манекены, которые кланялись, обнимались, поворачивались к зрителям с застывшей на пластмассовых лицах широкой и белозубой американской улыбкой. Движения их были строго выверены и точны, они повторялись, и было в них что-то неотвратимое, что-то безысходное, наводившее вместо праздничного веселья неожиданную тоску.
— Неправильное у меня отношение к этим игрушкам, — заметил Журковский. Люди смеются, радуются. А мне грустно.
— Ничего неправильного, — ответил Андрей Ильич. — Ты же русский. Как тебе может быть по душе такая предсказуемость? Мы не так воспитаны. Нам предсказуемость не нужна. Нам нужна стихия.
— Надоела, знаешь, стихия-то. Годы не те.
— Да ладно тебе — годы. Годы самые, что ни на есть, те. Мужчина, можно сказать, в полном расцвете сил.
— И потом, ты говоришь — русский. Я еврей, между прочим.
Суханов хотел что-то сказать, но проглотил фразу и уставился на профессора.
— Да? — с сомнением в голосе спросил он. — Серьезно? Интересно… Знаешь, шутка такая есть, модная сейчас. Мол, я ненавижу в жизни две вещи национализм и армян. Смешно?
— Очень, — ответил Журковский. — Ухохочешься.
— Ну хохочи… Значит, еврей ты у нас… Надо же. А я-то думал, татарин…
— Ты что, Андрей? Вы что, — повторил Журковский, становясь серьезным. Что вы имеете в виду?
— Да не напрягайся ты, Толя. Что ты, в самом деле? Ты же знаешь мою национальную платформу. Просвещенный космополитизм. Это единственное, что, на мой взгляд, может сейчас быть ответом на все эти гнилые разговоры о национальных меньшинствах. И большинствах. О старших и младших братьях… Знаешь, когда я об этом начинаю говорить, меня сразу тошнит.
— Да? Однако у нас с тобой проблемы другого свойства. Не желудочного порядка, а скорее…
— У нас? Что ты имеешь в виду? Останови, Гриша…
Шофер Гриша был эмигрантом с десятилетним стажем, одним из немногих сотрудников фирмы, не имеющих российского гражданства. Гриша не желал ни возвращаться на родину, ни даже слышать о ней что-нибудь позитивное.
В России он был кооператором средней руки, неплохо зарабатывал, точнее, как и большинство кооператоров начала перестройки, приворовывал у государства, но в какой-то момент решил, что в мире развитого капитализма сможет подняться на гораздо большую высоту, чем на родине.
Приехав в Америку вместе с женой и пятилетним сыном, Гриша быстро понял, что его навыков криминальной торговли для процветающего бизнеса в США явно не хватает. Гриша стал осматриваться, приглядываться и думать, в какой области ему выгоднее всего начать собственное дело. Деньги у него были, но, привыкнув жить, ни в чем себе не отказывая, он продолжил такой образ жизни и на берегу Гудзона, где снял для своей семьи вполне приличный коттедж. Очень быстро выяснилось, что способов траты денег в США несоизмеримо больше, чем на родине, и, когда капитал Гриши превратился в ничто, он был вынужден пойти работать в такси. Оказалось, что, кроме вождения автомобиля, русский предприниматель Гриша больше ни на что не способен.
Через некоторое время его подобрали люди Суханова, и наконец он обрел спокойное и стабильное место работы. В бизнес Гриша уже не стремился, говорил, что всем доволен и больше от жизни ему ничего не нужно. При этом он всегда имел недовольный, сумрачный вид и постоянно вполголоса ругался — по-русски, конечно, поскольку английским в достаточной степени так и не овладел. Знания языка ему хватало разве что на общение с кассирами супермаркета и беседы с суперинтендантом многоквартирного дома на Брайтоне, где он теперь проживал.
— Мы прогуляемся до парка, — сказал Суханов вечно хмурому Грише. — Пойдем по Сорок второй, потом на Бродвей, через Таймс-сквер, через Коламбус… А ты подъезжай к дому.
— Хорошо, — буркнул Гриша и, что называется, вложив душу, захлопнул дверцу машины.
— Так что ты имел в виду под проблемами не желудочного свойства? — спросил Суханов, сворачивая на Сорок вторую.
Анатолий Карлович улыбнулся.
— Знаешь, — сказал он, — здесь все это кажется таким далеким и малозначительным…
— Ну-ну, не впадай в эйфорию, пожалуйста. Послезавтра мы будем дома.
— Да, конечно. Только… Вот, я смотрю, навстречу идут люди — красивые, веселые… Занятые собой. А не травлей ближнего своего. Хорошо!
— Конечно, хорошо. Кто же спорит?
— А то, что я имел в виду… Я имел в виду проблемы мэра с «памятниками». С нашими националистами.
— Да понял я. Что за проблемы? Я не слышал ни о каких проблемах. То, что они в своих газетках строчат, — так вольно им. Они про всех строчат, кто в России хоть что-то делает. Они же импотенты, завистливые импотенты. У них ничего нет, кроме деклараций о том, что они — русские, а раз так, значит, им все нужно подать на блюдечке. Особенные они, понимаешь… Голодранцы.
— Ты думаешь? А мне кажется, у них и деньги есть, и свои люди наверху. Или я ошибаюсь?
— Нет. Не ошибаешься. Только это ведь не самостоятельная сила. Просто один из рычагов, причем не самый мощный. Если есть идиоты, готовые участвовать в этих мудацких акциях, то почему бы их не использовать? Вполне нормальный ход.
