Рекс Стаут - Искатель. 1992. Выпуск №6

— Она предложила вам пойти посидеть в машине… Хороший сыр. Угощайтесь.

— Она сказала, что если бы я не захотел это сделать, вы бы мне посодействовали. Этот эпизод по взаимному согласию теперь предай забвению. Сейчас я повторю вам признание, которое сделал ей. Только не для цитирования. По-моему, я все испортил. Мне давно следовало бы понять, что конфликт между Хейтом и мной может быть разрешен только путем политической смерти одного из нас, и мне надо бы воспользоваться тем, что он неумело расследует убийство Филипа Броделла. Я сказал, что я заодно с вами и с мистером Вулфом, и рад, что это так. Если мы проиграем, мне конец, но я не думаю, что мы проиграем.

Он взял сыр.

— Вы сказали это мистеру Вулфу?

— Нет. Я сказал это мисс Роуэн. Его манеры… Он как-то не располагает…

— Я знаю его уже давно. Вы очень точно выразились — он не располагает к себе. Скажите ему и мисс Роуэн, что, коль уж они так хорошо без меня обходятся, можно и не вызволять меня под залог, тем более что Досон мне не нравится. Хейт, вероятно, выпустит меня, только когда они доставят к нему Икса. У вас в холодильнике найдется место для того, что осталось?

— Разумеется. Но тут весь день будут толпиться люди.

— Подождем, пока они уйдут. К тому же я, наверное, теперь не скоро проголодаюсь. Пахнущая дезинфекцией камера, похоже, не способствует пробуждению аппетита. — Я взял консервный нож. — Сливы или ананас?

Без двадцати шесть за дверью раздались шаги. Я лежал на койке без туфель и гадал, неужели у Джессапа в кабинете до сих пор толпятся люди? Признаю, свою роль тут сыграла остававшаяся снедь, и все же я больше изголодался по новостям, чем по еде. То, что шаги затихли у двери в мою камеру, еще ничего не означало: надзиратель частенько останавливался посмотреть, не перепиливаю ли я прутья решетки или не мастерю ли бомбу, но, услышав, как поворачивается в замке ключ, я пошевелился. Опустил ноги и сел на койке. Дверь отворилась, вошел человек и сказал:

— Вы немного прогуляетесь. Наденьте туфли и прихватите пиджак.

Это был Эверс, еще один заместитель шерифа. Он стоял п смотрел, как я одеваюсь и обуваюсь, а когда сказал мне, чтобы я ничего не оставлял, и наклонился и заглянул под койку, я понял, что наверх меня не поведут: я выйду на волю и больше сюда не вернусь. Наручники оп мне не надел, и, когда мы шли по коридору к боковому вестибюлю здания суда, ему было все равно, где я иду — впереди или сзади него. Эверс открыл дверь приемной шерифа и пальцем указал мне, чтобы я вошел. В приемной никого не было. Он открыл дверь в кабинет и сказал:

— Войдите туда.

Я последовал его совету. Он направился за мной.

За столом сидел Хейт и копался в бумагах. Выдающийся адвокат, больше смахивающий на гуртовщика, Лютер Досон, стоял спиной к нему и разглядывал большую карту Монтаны. Увидев меня, он направился мне навстречу с протянутой рукой и радушно поприветствовал:

— Ну, здравствуйте! — Рукопожатие у него оказалось крепкое. — Пришел освободить вас из рабства. Все улажено и подписано.

— Прекрасно. В следующий раз выберу любой другой день, но только не субботу. — Я показал на стол, где лекала кучка всевозможных предметов. — Полагаю, это мое. — И забрал свои пожитки. Там было все, включая содержимое коробочки для визитных карточек, которую я ношу в нагрудном кармане. Когда я взял ключ зажигания от автомашины Лили, Эверс сказал: «Распишитесь», — и положил передо мной на стол лист бумаги и ручку.

— Позвольте-ка взглянуть! — Досон протянул руку, чтобы взять бумажку.

— Я ее не подпишу, — заявил я. — Я ничего никогда не подписываю.

Досон спросил:

— Когда у вас отбирали вещи, вам выдали квитанцию с перечислением всего изъятого?

— Нет. Но, даже если бы и выдали, я бы ничего не подписал.

Я направился к выходу, не удостоив Хейта даже взглядом. У меня за спиной послышались шаги — очевидно, Досона. В вестибюле он поравнялся со мной и сказал:

— Мисс Роуэн в машине перед домом. Я хочу вам кое-что сказать, Гудвин.

Я остановился и повернулся к нему. Наши глаза оказались на одном уровне.

— Только не мне, — заговорил я. — Десять дней назад, в пятницу, второго августа, я сказал вам, что некий Сэм Пикок, судя по всему, знает что-то такое, что могло бы помочь выявить истинного убийцу. Со мной он был нем как рыба, но, вероятно, известный монтанский адвокат вроде вас мог бы заставить его разговориться. Вы же заявили, что чересчур заняты. Зато теперь уже никто не сможет…

— Я этого не говорил. Я лишь сказал…

— Что вы сказали, я помню. Теперь уже никто не сможет заставить его разговориться. И убил его не Харви Грив. Вы беседовали с мистером Вулфом?

— Нет. Он отказался меня видеть. Я намерен…

— На ваши намерения мне наплевать, но, если в вашем сценарии упоминается моя фамилия, можете ее вычеркнуть. Там, — я кивнул на кабинет шерифа, — мне пришлось пожать вам руку только потому, что дело было при свидетелях.

Я отошел от него и направился к машине. Мне казалось, я дал ясно понять, что хочу остаться один и насладиться свободой. Меня поняли: шагов у себя за спиной я больше не услышал. В вестибюле толклось несколько человек, кто-то из них сказал: «Вон тот самый Арчи Гудвин», по я не остановился и не отвесил поклона. Оказавшись на дорожке перед выходом, я посмотрел направо и налево, но Лили заметил лишь со второй попытки, поскольку она ждала меня за полквартала от входа в темно-синем «додж-коронете». Ее внимание привлекло что-то в другом конце улицы, и она сперва услышала мой голос, а уж потом увидела меня. Я открыл дверцу и сказал:

— Ты не постарела ни на один день, хотя мы не виделись целых два дня.

Она посмотрела на меня, прищурившись.

— А ты постарел.

— Я постарел на два года. Есть какие-нибудь поручения?

— Нет. Садись.

Она села на переднее сиденье.

— Тебе лучше пересесть назад, — предложил я. — И открыть оба окна. От меня не пахнет, от меня просто воняет дезинфекцией. Сомневаюсь, что ты выдержишь.

— Я буду дышать ртом. Поехали.

Я обошел машину, сел, завел двигатель, подал ее немного назад и направился на восток. Я спросил, взята ли эта машина напрокат, и Лили ответила «да». Ее автомобиль все еще был у шерифа, к тому же он теперь ей все равно не нужен. Не нужна ей машина, в которой убили человека.

— Я устроил Досону разнос и не спросил, во сколько оценили мою голову? — сказал я.

Это имеет какое-то значение?

— Для меня — имеет. Для моей коллекции. Самая маленькая сумма до сих пор была пятьсот долларов, а самая большая — тридцать тысяч. Во сколько же меня оценивает народ Монтаны?

— В десять тысяч долларов. Досон предложил пять тысяч, Джессап попросил пятнадцать, а судья назначил среднюю сумму. У меня они не спрашивали.

— А какую бы сумму назвала ты?

— Пятьдесят миллионов.

— Вот это я понимаю! — Я похлопал ее по коленке.

Мы ехали уже по открытой местности. Лили сказала:

— Ты что, даже не собираешься ни о чем меня спросить?

— Очень о многом, только не между этими ухабами. Чуть дальше есть одно местечко.

Оно находилось как раз за лощиной, где дорога сворачивала на север. Я сбавил скорость и, съехав с асфальта в тень деревьев, остановился, выключил двигатель, повернулся к Лили.

— Почти два дня и одну ночь мне хотелось услышать ответы на некоторые вопросы, и теперь наконец я получил такую возможность. Поэтому начну с тебя. Когда я примерно в четверть двенадцатого, вскоре после появления Сэма Пикока, ушел из зала, ты танцевала с Вуди, Фарнхэм — с миссис Эмори, Дюбуа — с какой-то женщиной в черном платье, а Уэйд — с девушкой, которую я прежде видел, но не знаю ее имени. А ты видела Пикока?

— Два раза издали. Спустя некоторое время огляделась по сторонам, но уже не увидела ни тебя, ни его. Я подумала, что вы пошли к Ниро Вулфу.

— Нет. Мы решили этого не делать, поскольку там торчали Хейт и Уэлч. Теперь скажи, когда ты закончила танцевать с Вуди, не видела ли ты, разговаривал ли с кем-нибудь Пикок?

— Нет. Я видела его лишь издали.

— Не заметила ли ты, чтобы кто-нибудь из знакомых тебе людей выходил из танцзала?

— Не помню.

— Это важно. Исключительно важно. Порой люди не могут объяснить, что они видели. Если ты присядешь, а еще лучше — приляжешь, закроешь глаза и мысленно переберешь в памяти, что видела и делала, начиная с того момента, как пошла танцевать с Вуди, тебе, возможно, что-нибудь вспомнится. Попробуешь?

— Сомневаюсь, но, разумеется, попробую.

— О’кей. Теперь несколько слов от имени моего желудка. Ты не любишь расточать или выслушивать благодарности за вещи, которые считаешь само собой разумеющимися, я тоже не люблю это делать, но не в силах молчать! Шесть бананов. Целый пирог. Лучшая икра и лучший паштет из гусиной печени. Называть это легкой закуской было излишней скромностью. Ты спасла мне жизнь!