Виктор Пронин - Остров
И сейчас, в безопасной темноте купе, он первый раз подумал о том, что жизнь его не бесконечна. Что пройдет не так уж много времени, и он, Сашка, исчезнет. Останутся Остров, бураны, останутся люди, которые будут ездить в поездах, валить деревья, целоваться, ловить сайру, но все это уже без него. Не просто он будет стоять в сторонке, нет, его вовсе не будет на земле. И нигде его не будет.
Раньше Сашка даже не пытался окинуть взглядом свою жизнь, но сейчас вдруг увидел ее так, словно это был ярко освещенный отрезок дороги, по которой беспрерывно идут люди. Одни вдруг возникают, идут вместе со всеми, другие – сходят на обочину и исчезают в траве. И Сашка идет, с тревогой всматриваясь в столб на горизонте, у которого ему нужно сойти на обочину и исчезнуть.
Вот так живешь, не болея и не страдая, без любви и без ненависти, но вдруг однажды замечаешь, что жизнь, которая прет мимо, набита любвями и ненавистями, набита смертями, рождениями, страданиями... А тебя все это вроде и не касается... И тогда то, чем ты жил до сих пор, покажется тебе таким убогим... А что останется после тебя на дороге, когда ты сойдешь у своего столба? Кто заревет по тебе? Кто обрадуется твоей смерти? Можно, конечно, жить, не заставляя никого ни радоваться, ни огорчаться, можно умереть, никого не обрадовав и не огорчив, но... Но ведь это неинтересно.
Эти бичи... Потеряв интерес к собственной жизни, они иногда вдруг ощущают страшную жажду самоутверждения, им необходимо доказать самим себе и всем, кто подвернется под руку, что они не только существуют, но и кое-чего стоят. И доказывают. Методами, которые кажутся им самыми убедительными.
Неужели, чтобы понять это, нужно прожить тридцать лет?
Или нужно влюбиться?
Сашка осторожно приподнялся, чтобы не зацепить рану, вышел в коридор. Подойдя к седьмому купе, постучал. Дина взглянула на него спокойно, но постепенно глаза ее наполнялись ужасом. Она увидела кровоподтек на щеке, пропитанные кровью волосы...
– Что с тобой?!
– Слушай, ты едешь в Тымовское, а потом возвращаешься в Южный?
– Ну да, я же говорила!
– Я вот что... если ты хочешь... если напишешь мне, я приеду в Южный... Поняла? И останусь. Я всерьез.
Сашка сам задвинул дверь, словно отгородился от ее взгляда, от ее вопросов и сомнений.
ЕЩЕ НЕМНОГО СНЕГА. Ты и до этого знал, что такое снег, знал его коварство. Случилось так, что тогда же ты узнал и настоящую цену человеческой взаимовыручки, той самой, которая всегда существует между людьми, как тяготение между планетами. Может быть, даже более сильное, потому что осознанное.
Немного есть существ, способных убить себе подобного. Человек может. Но вряд ли найдется хоть одно существо на земле, способное, подобно человеку, рисковать всем, включая собственную жизнь, ради спасения другого существа.
В опасности с тебя, как шелуха, как короста с богатыря, спадают имя, привычки, характер, спадают, потому что все это становится вдруг мало тебе, все это трещит на тебе и опадает лохмотьями. Ты вырастаешь до невообразимых размеров, становишься Человеком, который попал в беду, и все люди на земле – твои соплеменники, готовые бросить все и немедленно идти спасать тебя.
Вас было двое.
Вам надо было из Лесогорска попасть в Бошняково – это что-то около двадцати пяти километров. Машины после бурана по горным дорогам еще не ходили, и вы решили добираться пешком. Когда поселок остался позади и по дороге вокруг сопки вы поднялись на один виток, шел редкий, но быстрый снег. Он повалил гуще, едва поселок скрылся из виду, потом еще усилился, но к тому времени вы прошли больше десяти километров и возвращаться не было смысла. Видимость к тому времени почти исчезла. Врезанный в склон уступ дороги был виден метра на два, не больше.
Справа шли лысые сопки с торчащими из снега черными острыми пнями. Деревья, которые когда-то росли здесь, сгорели при пожарах, а оставшиеся – вырубили. Слева от дороги шел край Острова. С высокого уступа хорошо было слышно, как внизу грохотало о камни задыхающееся в снегу море.
Идти становилось все труднее. На дороге еще с прошлого бурана лежал глубокий снег. Правда, можно было подняться на сотню метров – там снег сдувало ветром, но вы боялись потерять дорогу. И шли, проваливаясь по пояс, чувствуя, как мягкий пушистый снег обволакивает вас холодком, сковывает движения. Зная свою силу, он будто потешался, прикидываясь слабым и податливым. Он заигрывал с вами, подталкивал, подсовывал твердые участки дороги, когда вы выбивались из сил, но, едва вы обретали уверенность, он неожиданно набрасывался из-за сопки, сталкивал в хитро заметенные ямы и радостно гудел, глядя, как вы барахтаетесь на дне. Вам даже виделась его улыбка – озорная и до ужаса добрая. Когда вы совсем теряли надежду, он втыкал перед вами километровый столб, как бы говоря: смотрите, вы все-таки идете, вот еще километр позади! И тут же, сразу за столбом, наметал сугроб, через который приходилось перебираться ползком. Из этого сугроба он дышал вам в лицо холодом, хватал сквозь промерзшие перчатки за пальцы, за ноги стаскивал назад. Но, уже падая без сил лицом в снег, вы вдруг натыкались на твердую ледяную корку дороги.
Снег играл с вами, как кот с мышью, то набрасываясь сзади, то за выступом сопки поджидая, пока вы приблизитесь, чтобы прыгнуть вам на грудь. Когда ему удавалось опрокинуть вас, смять, он восторженно выл в высоких дырявых пнях.
Вы прошли уже километров тринадцать, но усталость давала себя знать. Наступающая темнота подстегивала, и твердые участки дороги вы почти пробегали, не отдышавшись, падали на сугробы, разгребали снег и чувствовали, как он ледяными кольцами смерзается под отворотами перчаток, над низкими бортами ботинок. Эти кольца были как наручники. Они становились все толще, все сильнее сжимали вас холодом.
– Послушай, – сказал попутчик, – давай через сопку махнем. Километра полтора сразу сбросим... Да и идти легче будет.
– А не заблудимся?
– Не должно... Дорога-то опоясывает сопку. Перевалим – все равно на нее выйдем... Нам не миновать ее.
Вы пошли через сопку. И заблудились. Перевалив через вершину, вы двинулись вниз и занесенный участок дороги прошли, не заметив его. И продолжали спускаться, пока не оказались на дне распадка. По обе стороны от вас поднимались заросшие лесом сопки. Здесь уже была ночь.
Снег теперь доходил вам до пояса, здесь он был еще мягче и податливее. Каждый шаг давался с трудом, ноги неожиданно проваливались, и нельзя было предугадать, как глубоко они провалятся на этот раз. Вы пошли наверх, чтобы выиграть хоть сотню метров, забирая вправо. Вверх и вправо, вверх и вправо. А потом вдруг остановились, одновременно заметив, что идете вниз.
– Отдохнем?
– Нельзя. Замерзнем. Здесь нас и искать не будут.
– Мороза почти нет...
– Не важно. Еще легче замерзнуть можно. Пошли.
– Подожди... Садиться не будем... Постоим...
Вы постояли минут десять, прислонившись спинами к толстому пустому пню, но сил не прибавлялось. Наоборот, они, казалось, растворялись в снегу, в темноте, их словно выдувало ветром. Потом вы двинулись прямо вверх, уже не пытаясь выиграть ни метра. А перевалив через вершину сопки, снова пошли вниз, напрямик к морю, натыкаясь на занесенные снегом пни, проваливаясь, поднимаясь, окончательно потеряв ощущение времени и пространства. Вы спешили. Чувствуя, как все теснее сжимаются ледяные подтаявшие кольца на руках и ногах. О том, чтобы добраться до Бошняково, уже не думали. Была только одна мысль – выйти на дорогу. И когда вы все-таки вышли на нее, облегчение лишило вас последних сил. Как и три часа назад, вам оставалось пройти все те же семь-восемь километров.
Опершись спиной о срез сопки, вы молча постояли несколько минут. Впрочем, вполне возможно, что вы простояли весь час. Ты не замечал, когда наступал сон, просто вдруг ловил себя на том, что просыпаешься. Голова была ясная, ты прекрасно понимал, что может случиться, если вы заснете, но почему-то был уверен, что на следующий раз не заснешь. И опять просыпался. Проходила минута, ты думал о том, как могло случиться, что заснул, выпустил сознание из-под контроля, и... просыпался. Потом это начало тебя забавлять, ты думал, как обо всем этом будешь рассказывать ребятам, и просыпался.
Еще ты как-то очень спокойно и безразлично подумал о том, что вот так, очевидно, и замерзают люди при почти нулевой температуре, тихо и безболезненно. А когда проснулся в очередной раз и повернулся к своему попутчику, чтобы рассказать ему об этом, увидел, что он спал. Слегка осел на дорогу, упершись ногами в сугроб и склонив голову набок. И самое страшное, что тебя встряхнуло, вернуло в эту ночь, на эту дорогу, в эту опасность, – холодный твердый кончик носа спящего рядом человека. Ты встряхнул его, растолкал, заставлял подняться, начал растирать лицо. Он поначалу отбивался, что-то ворчал, но все-таки проснулся и стал на ноги.
