Рена Юзбаши - Скинхед
— Артем, как тебе этот их вариант: струсили и не придут? — Данила презрительно сплюнул.
— Нет, не думаю, что даги дадут задний. Знают: после такого им в Москве не жить. Свои же заклюют, перестанут уважать. Опаздывают просто, хотя в самом опоздании может быть и состоит подвох.
Впрочем, вот они — горные «орлы». Настало время пощипать им перья. Нам уже не до разговоров. Говорить с ними не о чем, как поется в песне о любви: все сказано. У нас диаметрально противоположные желания: они вознамерились жить в Москве, мы хотим того же, но без них. В этом огромном городе и нам, и им будет тесно. На этот раз все пошло не так — видно не зря архары припоздали, заготовка у них была, короче. Где они нашли такое количество борцов непонятно, но даги дрались профессионально, они будто предугадывали наши приемы за секунду до того, как мы пытались их провести. В общем, на этот раз Фортуна была не на нашей стороне. Последнее, что я помню, как на меня обрушился здоровущий кулак, отключивший меня хуком в челюсть.
Когда я очнулся, надо мной стоял, склонившись, мент, очухавшись я разглядел сержанта, выглядел он чуть старше меня:
— Ну, ты, живой? — он потряс меня за плечо и я с трудом подтвердил его догадку.
— Живой, — все тело ныло, челюсть скрутило так, словно стала она железной.
— Раз живой, значит, вставай, пошли, — и сержант двинул как кувалдой — ботинком по ребрам.
— Не тронь, я сам пойду, — еле сдерживаясь от стона, держу марку я.
В ответ меня хватают за шкирку и бросают в «воронок», темный и холодный. Вот и приехали, брат Артем. Маму удар хватил бы — узнай она об этом.
После тряски в «воронке», начинается долгое сидение в «обезьяннике». Общество тут подобралось соответствующее: негры, китаезы, вперемешку с азиатами из постсоветского пространства. Неграм-то в «обезьяннике» самое место, а вот я как попал сюда? Выходит, бросила меня братва. Надо будет разобраться. Пребывание в участковом отделении, должно быть недолгим, ввиду несовершеннолетия. Так, во всяком случае, наставлял Никита. К тому же, это первый привод, как опять же учил помнить хорошенько. Так что, если не считать фингалов под глазами, гуденья в башке, все обошлось. Впрочем, обещанное информирование участкового по месту жительства, сулит достойное продолжение милицейского сериала.
У дома я звоню маме, мол, все в порядке, буду поздно. Реакция мамы не заставила долго ждать — в комнатах гаснет свет — значит легли спать. Покрутившись по двору с полчаса, поднимаюсь к себе. Крадучись, на цыпочках. Перво-наперво, скинув одежонку — джинсы и куртку, убеждаюсь, что прикид восстановлению не подлежит. Далее, с зеркала на меня уставился тип, отнюдь не командирского вида. Что бы такое убедительное придумать по поводу бандажей на лице? Опять тренировка? В бой с тенью не поверит даже бабуля. А вот привет от спарринг-партнера — сойдет. А что остается? Не говорить же, что Ира отделала скалкой… Малышка со скалкой в руках мгновенно предстает предо мной и тип, тот, что с зеркала зырился на меня, скривился — это он так улыбается. Бабуле бы это зрелище — точно свалилась бы в обморок. В общем, принимаю решение: завтра в школу не ходить, не ждать явления участкового, а настигнуть врага в его логове, потолковать с ним по-мужски. Если пол-литра выставить, небось, не дойдет до мамы. А мама, так та, стоило показаться ей на глаза, как она безмолвно опустилась на стол, и тихо простонала:
— Друг мой сердечный, не хочешь объяснить, почему вместо лица у тебя один сплошной синяк?
— Да ерунда, на тренировке спарринг-партнер неудобный попался. Тебе не нравится фиолетовый цветочек под глазом? Так лицо через пару дней именно в этот цвет окрасится, — шучу, так сказать, балагурю, авось пройдет. Нет, не проходит. Мама продолжает гнуть свою линию.
— И сколько у вас этих спарринг-партнеров? Артем, мне совсем не нравится то, что синяки стали такими частыми гостями на твоей физиономии. — Она все еще держится, но до истерики рукой подать.
— Мамулик, ты, самое главное, не нервничай. Подумаешь, ну подрался я и что? Я же не девчонка, чтобы личико беречь.
— С кем и из-за чего? Объяснить не хочешь? — мама растирает запястье, что делает в минуты, когда очень сильно нервничает.
— А я с одним товарищем во взглядах на политику не сошелся.
— Правда? — она скептически всматривается в меня.
— Мам, ну придумай что-нибудь сама, ты же у меня такая умная, — кого из мужчин не спасало чувство юмора хоть раз в жизни?
Лучший способ договориться с мамой пойти не то, чтобы на признание — полупризнание. А если еще разбавить его юмором — вполне можно избежать криков и стенаний. Мирное соглашение, наконец, достигнуто — она улыбается, а я чмокаю ее в щеку.
— И в школу ты не пошел по тому же поводу?
— Нет, просто идет последняя четверть, и у меня это последняя возможность в моей жизни прогулять уроки?
— Ладно, что-то я устала, пойду-ка полежу, — исчезла легкость ее движений, она стала тяжелее двигаться.
Она неспешно уходит в свою комнату, а я еще долго растерянно разглядываю ее чашку, так и оставшуюся на столе. Не вымытой. Совершенно не в ее духе… И на кухне непорядок. Но с этим я уже без женщины научился справляться. Мне не терпится засесть за книгу «Русь просыпается», переданную Никитой. Не книга — а дума о родине и о том, как надо любить ее. От книги отрывает телефон. Кто бы это мог? Может Ира? Не похоже…
— Алло, — книжка зажата подмышкой, на тот случай, если мама придет на кухню и увидит обложку, то вопросов не избежать.
— Артем Иванов?
— Так точно! — Придаю голосу уверенность, хотя все и так ясно, подтверждаются худшие опасения. Внутри у меня что-то ёкает. Успеваю, однако, порадоваться тому, что мамы не оказалось у телефона. То-то ей радости было бы.
— Значит так, на тебя поступила жалоба из соседнего района. Сегодня же зайдешь в отделение — в сто двенадцатый кабинет, то есть ко мне, понял? И чтоб ровно в три был на месте.
— Понял, что тут непонятного. — на другом конце провода положили трубку, а я стоял и слушал короткие гудки.
Хорошо бы, конечно, спросить владельца сто двенадцатого кабинета как зовут-то его, да не стоит. Еще обидится, себе же дороже. А может, позвонить Учителю? А вот это уже, кажется, приступ паники. Его надо пресечь на корню. Глубже вздохнуть, выпрямиться и действовать спокойно. Итак, ровно в три стою перед обитой черным дерматином дверью с табличкой «Моржов К.Е.». Хорошо хоть русский, а то пока шел, читал фамилии на дверях, получилось, что на все отделении милиции только трое русских… Все остальные Мамедовы да Шарафатдиновы. Теперь послушаем своего, родимого.
— Здравствуйте, можно войти? — крупный мужик в форме, сидевший за столом, при виде меня, как-то неопределенно хмыкает и кивком приглашает присесть. У него рыжие усы и это еще больше придает ему сходства с тараканом. Мне мерзко и противно, да еще и в комнате пахнет протухшими овощами и гнильем.
— Иванов, значит? — он заглянул в бумажку, лежавшую перед ним.
— Так точно! — к четким ответам меня приучили в братстве.
— А звать тебя Артемом? — то ли спрашивает, то ли подтверждает он, пристально разглядывая меня и, не дожидаясь ответа, продолжает: — Че хулиганишь?
— Да я не хулиганил. Так, подрался.
— Ну, пацанам драться не зазорно, хороший фингал, что первый орден. И он, глядя в окно, как бы, между прочим, спрашивает: — А ты случайно не у Михаила тренируешься?
— У какого Михаила? — я на мгновение опешил, а потом выпалил. — Вы имеете в виду Учителя?
— Пускай будет Учитель, — мент опять хмыкнул. А я молча злюсь на себя: вот идиот — надо бы в таких случаях называть Учителя как принято, по имени-отчеству… — Молчишь? Ладно, можешь молчать и дальше, но я должен проинформировать твоих родителей.
— Не надо информировать родителей, — я чувствую, что у меня против воли в голосе зазвучали просительные нотки. Как у первоклашки…
— С дагами базарили?.. — вот тут он скорее утверждает, чем спрашивает, и я, как бы соглашаясь, опускаю голову.
— Ну, и я дрался в молодости, с кем не бывает, — усмехается мент. — Давай пропуск, подпишу, чтобы выпустили, а в будущем будь поаккуратнее. Ты меня понял?
— Понял, — на сердце отлегло и мент сразу смотрится иначе, ясноглазый, с хитринкой мужицкой, нашенской. Русский, одним словом.
— Знаешь, что значит поаккуратнее? Это значит не попадаться! — Не знал, если правду говорить, но теперь буду знать. — Ладно, бери пропуск и вали отсюда, пока я добрый.
Ясно, что не стоит злоупотреблять милицейским доверием. На улице вдыхаю полной грудью весенней свежести воздух. Ну что? Отделался, можно сказать, легким испугом. И как всегда, спас Учитель. А менты видно его знают, уважают. Запомним и это! А теперь — в клуб. Пора разобраться, как так получилось, что наши смылись, можно сказать, бросив меня на произвол судьбы. Приступ страха после милиции сменяется приступом голода. Бутерброды с колбасой, перехваченные в ближайшем гастрономе, что мертвому припарка. Бабуля сейчас наверняка наготовила целый котел пельменей. Но мне сейчас не до бабушкиных пельменей. К тому же бабуля, почище любого участкового фиксирует время ухода и возвращения домой. И аккуратно информирует мать: что да как. Пока старушка не появилась, мать не знала, во сколько я домой прихожу, а раз не знает, то и не нервничает. Ей сейчас и переживать нельзя. В общем, пельмени подождут. Что я за мужик, если голод перебороть не могу? А живот-то ворчит и с моими идейными доводами не согласен. Мне перво-наперво разобраться в клубе надо бы. И начинать надо с Даньки. Он в раздевалке:
