Дик Френсис - Миллионы Стрэттон-парка
– Вы подразумеваете, – заключил Дарт, – что он подорвал трибуны ради того, чтобы получить заказ на строительство новых?
– Боже, – произнес Роджер, – как вы торопитесь с выводами.
– Так думает Кит. Он так сказал.
– Думаю, они знают, что вы строитель, – задумчиво сказал мне Роджер, – и, если быть честным, сейчас вы им и выглядите.
Я взглянул на свою свободную рубашку в клетку и застиранные с пузырями на коленях джинсы и не мог не согласиться со справедливостью его слов.
– А он не узнает вас, – спросил Роджер, – если вы учились в одном колледже?
– Нет. Я года на три был младше, к тому же не очень на виду. Он же прослыл талантливым. Можно сказать, мы были в разных измерениях. Мы даже ни разу не говорили друг с другом, мне так кажется. Небожители, подобные ему, были слишком заняты собой и своими проблемами, чтобы запоминать лица и фамилии мелочи с младших курсов. К тому же это было не на прошлой неделе, а семнадцать лет назад, как я поступил туда.
Когда встречаются два архитектора, первым делом задается вопрос: «Где вы учились?» Ответ дает вполне определенное представление о том, с кем ты имеешь дело.
Изучавший архитектуру в Кембридже, например, скорее всего склонен к осторожному консерватизму, учившийся в Бате предпочитает структуру красоте, слушавший курс в Макинтоше в Глазго наверняка является приверженцем шотландского стиля. Незнакомого человека понимали, потому что с ним объединяет общее прошлое.
Архитектурная ассоциация, альма-матер и Ярроу, и моя, имела тенденцию выпускать ультрамодернистов-новаторов, смотревших в будущее и строивших подавляющие людей здания из стекла. Здесь царил дух Корбюзье, несмотря даже на то, что сама школа физически находилась на Бедфорд-сквере в Лондоне в изумительно пропорциональном георгианском особняке с колоннами, вид которого противоречил витавшему внутри лекционному духу.
Всегда сверкавшие ярким светом на фоне погрузившейся в ночную тьму площади окна школьной библиотеки славили обладание знанием, и если у самодовольных студенческих звезд вдруг проявлялась известная надменность или заносчивость, то ее можно было списать за счет отличного образования и всесторонности преподавания.
Ассоциация стояла почти за рамками государственной системы образования, что выражалось в незначительном количестве стипендий для студентов, из чего, в свою очередь, вытекало преобладание платных студентов. Контингент год за годом изменялся от англичан с богемными наклонностями к отпрыскам богатых греков, нигерийцев, американцев, иранцев и гонконгских китайцев, и я считаю, что это пестрое смешение многому меня научило и дало мне много друзей.
Что касается меня, то я прошел изнуряющую школу, преимущественно практическую, но подчас и метафизическую под знаком технологии Ле Корбюзье и тяготения к классике, и никогда я не буду почитаться под сводами залов, где меня выпестовали: восстановление руин не оставляет после себя монумента в памяти потомков.
Дарт с любопытством поинтересовался:
– У вас есть какая-то степень, ну, аббревиатура, какую указывают после своей фамилии?
Я сказал:
– Да, есть. ДАА. Это означает Диплом Архитектурной Ассоциации. Для внешнего мира, для непосвященных, как правило, это ничего не значит, но для других архитекторов, и для Ярроу, это говорит о многом.
– Звучит как Общество Анонимных Алкоголиков, – произнес Дарт.
Роджер рассмеялся.
– Никому не повторяйте этой шутки, – взмолился я, и Дарт сказал, что подумает.
К нам подошел Марк, шофер Марджори, и с укором сказал, что я заставляю миссис Биншем ждать. Она сидит в кабинете Роджера, притопывая ногой.
– Скажите, что я сейчас буду, – сказал я, и Марк с этим отправился назад.
– Этот мужественный человек заслуживает Креста Виктории, – ухмыльнулся Дарт, – за выдающуюся доблесть, проявленную в тяжелых условиях.
Я двинулся следом за Марком.
– И вы тоже! – крикнул Дарт.
Сидевшая с прямой, как палка, спиной, Марджори и в самом деле была недовольна, но вовсе ни Марком и ни мной. Шоферу было сказано пойти прогуляться. Мне кивком указали на стул.
– Я лучше постою.
– Ах да, совсем забыла. – Она бросила быстрый взгляд на мои рубашку с джинсами, словно раздумывая, как ко мне следует обращаться в столь демократическом наряде.
– Насколько мне известно, вы по профессии строитель, – начала она.
– Да.
– Так вот, как строитель, теперь, когда вы достаточно хорошо ознакомились с ущербом, нанесенным трибунам, что вы можете сказать?
– По поводу того, чтобы все восстановить, как было?
– Конечно.
– Насколько я понимаю, вы хотите именно этого, а я, откровенно говоря, думаю, что это было бы ошибкой.
Она не сдавалась.
– Но это возможно?
– Все сооружение может оказаться неустойчивым. Здание старое, хотя, могу вас заверить, построено прекрасно. Но трещины, которые пока еще не обнаружились, могут в любой момент заявлять о себе, и появятся новые аварийные места. Как только будут убраны следы разрушения, может произойти обвал здания. Все это придется обносить подпорками. Мне очень жаль, но мой совет – снести все полностью и на этом месте построить заново.
– Я и слышать об этом не хочу.
– Знаю.
– Но можно отстроить все заново, как было?
– Конечно. Все оригиналы планов и чертежей здесь, в этой конторе. – Я помолчал.
– Только не говорите мне, что вы на стороне Конрада.
– Я ни на чьей стороне. Честно говорю вам, что старые трибуны можно здорово улучшить, если перепланировать их с учетом современных удобств.
– Мне очень не нравится архитектор, которого Конрад навязал на нашу душу. Я и половины не понимаю из того, что он говорит, и, поверите ли, этот человек держится снисходительно, прямо-таки свысока!
Поверить в это мне было совсем нетрудно.
– Ничего, он поймет свою ошибку, – улыбнулся я. – Да, кстати, если вы в конце концов примете решение модернизировать трибуны, было бы правильно объявить конкурс в журналах, которые читают архитекторы, предложив представить рисунки и чертежи назначенному вами жюри. Тогда у вас будет выбор. В таком случае вы не окажетесь в ситуации, когда вынуждены будете принять все, что даст вам Ярроу. А он, как уверяет меня полковник, ни ухом ни рылом в скачках.
Даже стул не покупают, не посидев на нем. Трибуны должны быть не только красивыми, но и удобными.
Она в раздумье качнула головой.
– Вы намеревались навести справки об этом Ярроу. Вы это сделали?
– Делается.
– А как насчет долгов Кита?
– Работаю над этим.
Она недоверчиво хмыкнула, и не без оснований.
– Вам, наверное, – добавила она, стараясь быть справедливой, – трудно двигаться.
Я пожал плечами, подумав: «Сегодня уик-энд праздника, это еще одна из проблем», – и спросил:
– Где живет Кит?
– Выше собственных запросов.
Я рассмеялся. Марджори с достоинством улыбнулась собственной остроте. Она сказала:
– Он живет в Дауер-хаузе на территории поместья. Здание построили для вдовы первого барона. И, так как она была особа, не страдавшая от скромности, дом огромный. Кит прикидывается, будто он хозяин дома, но на самом деле это не так, он его арендует. Поскольку мой брат умер, собственность на дом переходит к Конраду.
Я осторожно спросил:
– А… какие у Кита источники дохода?
Марджори вопрос пришелся не по вкусу, но, подумав, она ответила (уж если на то пошло, то она сама запустила меня в дело).
– Мать хорошо обеспечила его. Он был маленьким красавчиком ребенком, а потом красавцем молодым человеком, и она души в нем не чаяла. Прощала ему все на свете. Конрад с Айвэном всегда были нескладными простаками и никогда не могли рассмешить. Умерла она, по-моему, лет десять назад. Тогда Кит получил свои деньги и, скажу вам, промотал их.
Подумав немного, я решился спросить:
– Кто отец Джека?
– Это не ваше дело.
– Не имеет отношения к нашим делам?
– Конечно, нет.
– Кит играет на бегах? Или еще как-то? Карты? Трик-трак?
– Может быть, вы это и выясните, – проговорила она. – Сам он, конечно же, мне ничего не скажет.
Мне в голову приходил только один способ пробить окно в делишки Кита, но и он казался весьма проблематичным. Мне придется взять у кого-то автомобиль и сесть за руль, начать с этого, а мне с трудом давался каждый шаг. Два-три дня, думал я. Скажем, во вторник.
– Чем вообще занимается Кит? – спросил я.
– Говорит, у него работа в Сити. Может быть, когда-то так и было, но уверена, теперь он врет. Он вообще лжец по натуре. Во всяком случае, ему шестьдесят пять. Мне говорили, что это пенсионный возраст, – она чуть заметно хмыкнула. – Мой брат говорил, что тот, у кого есть неоплаченные обязательства, никогда не уходит на пенсию.
На пенсию уходят не всегда по собственной воле, но какой смысл вступать в спор? Не у всех есть наследственный баронский титул и желание держать под своим крылышком достопочтенных родственников. Не у всех есть деньги, чтобы подмазывать шестерни и улаживать бури.
