Михаил Черненок - Сиреневый туман
Встретила Черноплясова незваных гостей приветливо. Здороваясь, несмотря на возрастную разницу, назвала Донцова Сашей и на «ты». Голос у нее был глубокий, грудной, будто у актрисы, изображающей чревовещательницу. Когда Донцов представил Голубева племянником Софии Лазаревны, смерила Славу пристальным взглядом и чуть скривила губы в загадочной джокондовской улыбке:
— У столь тяжеловесной бабы, как София, такой легонький племянник?
— Так точно, мы с тетей были в разных весовых категориях, — быстро пролепетал Слава, мысленно отметив, что под пронизывающим взглядом Оксаны чувствует себя не совсем уверенно.
Черноплясова словно пропустила его ответ мимо ушей.
— Саша, ты, как всегда выпить хочешь? — спросила она Донцова.
— Я, Оксаночка, конечно, не против бы, но друг мой ни капли не пьет, — вздохнул Донцов.
Оксана скосила глаза на Голубева:
— Почему?..
Слава щелкнул себя по горлу:
— Лечился от этого.
— На леченом коне далеко не уедешь, — вроде бы со скрытым смыслом изрекла Черноплясова. — Чай, кофе — будете?..
— От чая не откажемся, — сказал Донцов. — Завари-ка, Оксаночка, по своему рецепту.
— Идите в зал, пока я займусь на кухне.
Донцов кивнул Голубеву — пошли, дескать. Следом за ним через просторную прихожую Слава вошел в большую светлую комнату и по выработавшейся привычке оперативника сразу огляделся. Чистота и порядок здесь были безупречными. Дорогая мебель сияла полировкой, на полу — яркий ворсистый ковер. Оклеенные розоватыми импортными обоями стены украшали небольшие иконки, гравюры и пейзажные фотографии в бронзовых рамочках. На одной из стен в золотистой багетной раме висел большой, написанный масляными красками, портрет хозяйки с распущенными по плечам, будто у русалки, волосами и сурово сосредоточенным взглядом, как у телевизионного Кашпировского, когда тот с экрана выравнивал у зрителей рубцы.
Чтобы лучше рассмотреть довольно выразительное полотно, Голубев сделал шаг назад и вдруг услышал за собой угрожающее рычание. С недоумением оглянулся — в метре от него стояла огромная темно-серая овчарка. Вроде заигрывая, Слава улыбнулся собаке, но та зарычала еще агрессивней.
— Мы в ловушке, — сказал Донцов. — Теперь ни сесть — ни встать, пока хозяйка не придет.
Держа перед собою на подносе чайный сервиз, хозяйка пришла скоро. Увидев немую сцену с овчаркой, она нисколько не удивилась. Почти не шевеля губами, глухо сказала:
— Айна, на место. Это свои.
Овчарка послушно отошла в угол комнаты и улеглась на ковре. Оксана подошла к стоящему посередине комнаты столу, переставила на него с подноса принесенную посуду и, показав на стулья возле стола, предложила:
— Садитесь. Через пять минут будет заварка.
Усадив гостей, поставила на стол пепельницу с желтой коробкой сигарет «Кэмэл» и красной газовой зажигалкой. После этого тоже села, спиной к овчарке, и закурила. Выпустив густое облако дыма, обратилась к Донцову.
— Саша, завтра утром за мной приедут из Кемерова. Проведу там три сеанса — это целый день. А ты съезди на «Тойоте» в Новосибирск за сигаретами. Запас курева у меня кончается.
— Какой разговор! — ответил Донцов.
Голубев краем глаза наблюдал за овчаркой. Собака, словно окаменев, ни на секунду не отводила от него настороженного взгляда. Сама же Черноплясова не обращала на Славу никакого внимания, будто его и не было за столом. То ли от этого безразличия со стороны хозяйки, то ли от пристального взгляда овчарки Голубев чувствовал необъяснимую скованность, вроде бы неведомая сила прижимала его к стулу.
Неожиданно на кухне раздался тонкий писк. Оксана сразу поднялась и вышла из комнаты. Донцов подмигнул Славе:
— Импортная техника. Чайник вскипел. Может, по рюмке коньяка все-таки засветим?..
Слава отрицательно закрутил головой. Донцов вздохнул:
— Понял, молчу на эту тему.
Вскоре Оксана вернулась в комнату с большим фарфоровым чайником и стала разливать по чашкам крепко заваренный душистый настой. Наполнив чашки, предложила брать сахар по вкусу и, опять усевшись спиной к овчарке, чуть улыбнулась Донцову:
— Что-то твоего соседа по даче давно не вижу.
— Максим Вольфович за границей, — помешивая ложечкой, сказал сторож-репортер.
— Как ему там не надоест. В прошлом году я неделю прогостила у знаменитой Ванги в Болгарии. Больше не выдержала — тоска.
— Это, Оксаночка, оттого, что ты гостевала, а Максим Вольфович работает. Ему тосковать некогда. Сам мне говорил, что возвращается домой опустошенным, как выжатый лимон.
— Жениться не думает?
— Нет, сейчас он с головой — в деле.
— Между тем в начале июля видела его с сексуальной бомбочкой.
Донцов улыбнулся:
— Ну, как без этого… Мужчина, можно сказать, в полной силе. Как ни крути, а размагничиваться надо.
— А что за лысый старик у него на даче пасется?
— Отец Софии Лазаревны.
— Недавно был у меня. Не ты ему подсказал?
— О тебе без меня весь поселок знает. К месту сказать, мы с другом тоже насчет Софии Лазаревны пришли… Угадай нам ее судьбу, а?..
Губы Оксаны дернулись в едва приметной улыбке:
— Саша, я не гадалка.
— Другим ведь предсказываешь.
— Предсказывать и гадать — это не одно и то же.
— Ну тогда предскажи, что ожидает Софию Лазаревну.
— Ничего ее не ожидает. Об этом я старику говорила. Неужели лысый думает, что вам скажу иное?
— Понимаете, какая ситуация… — стараясь вырваться из вяжущего оцепенения, заговорил Голубев. — Судьба тети мне очень дорога…
— Чем? — внезапно спросила Черноплясова.
— Она материально мне помогала, и теперь я остался без средств к существованию.
— Разве Максим не может помочь?
— Максим Вольфович — чужой человек. Совесть не позволяет обращаться к нему за помощью.
— Значит, надо самому зарабатывать.
— В меру сил стараюсь, но… Нынче такая дороговизна, а у меня талантов — кот наплакал.
— Да, бесталанным сейчас трудно, — словно согласилась Оксана. — Разбаловала нас уравнительная система. Жили, как у Христа за пазухой, мечтатели.
Слава виновато улыбнулся:
— Так нас учили…
— Пока не поздно, надо переучиваться.
В конце концов при активной поддержке Донцова удалось вроде бы разжалобить Оксану и вызвать у нее сочувствие к «обнищавшему племяннику».
— Фотографию принесли? — сурово спросила она.
— Конечно!..
Голубев торопливо сунул руку во внутренний карман пиджака и заметил, как настороженно следившая за ним овчарка мгновенно вскочила на ноги. Сидевшая спиной к собаке Оксана не могла этого видеть, однако она тотчас сказала:
— Айна, спокойно.
Овчарка покорно улеглась. Слава, достав фотоснимок, осторожно протянул его Оксане. Та положила фотографию перед собой, нахмуренно вгляделась и вдруг заявила:
— О судьбе этой женщины сказать что-то определенное трудно. Отвлекает находящийся рядом с ней мужчина.
— Но Лазарю Симоновичу вы говорили… — робко заикнулся Голубев.
— Старик приносил другую фотографию. Там женщина была одна, без отвлекающих объектов.
— Так ведь это та же самая, София Лазаревна…
— Не подсказывайте упрощенных решений, — с внезапной резкостью сказала Черноплясова. — Для меня не существует ни имен, ни фамилий. Мне нужно видеть безымянное лицо.
— Оксаночка, ты не нервничай, сосредоточься, — попросил Донцов.
— Не мешайте советами!
Черноплясова вновь уставилась взглядом на фотографию. В комнате наступила такая тишина, что стало слышно, как за окном тихонько стрекочет кузнечик. Голубев с Донцовым замерли в напряженном ожидании. Минут через пять Оксана тяжело перевела дыхание. Достала из коробки сигарету и, щелкнув зажигалкой, прикурила. Несколько раз глубоко затянувшись, устало произнесла:
— Нет, кроме изуродованной березы, ничего не вижу.
— Может, там тетя зарыта? — осторожно спросил Слава.
Черноплясова еще затянулась сигаретой:
— Не знаю. Вижу только раздвоенную березу.
— А насчет мужчины, который вас отвлекает, что можете сказать?
Оксана промолчала. Темно-синие зрачки ее глаз, как показалось Славе, вдруг почернели. Большими затяжками она быстро сожгла сигарету, раздавила в пепельнице желтый фильтр и только после этого снова уставилась взглядом в фотографию. На этот раз Черноплясова не отрывала немигающего взгляда от снимка так долго, что Голубеву стало невтерпеж задать очередной вопрос, однако он изо всех сил старался молчать. На чистом без единой морщинки лбу Оксаны выступила испарина. Такие же крохотные бисеринки появились над верхней губой. Наконец, она глубоко вздохнула и, закрыв глаза, словно в изнеможении откинулась на спинку стула. Промолчав чуть не минуту, нутряным голосом произнесла:
