Дик Фрэнсис - Предварительный заезд
— Хотите поесть?
Глава 11
Место, куда привез меня Шулицкий, называлось Домом архитектора. Там, в большом ресторане, находившемся в подвале, он угостил меня прекрасным обедом. Я и представить себе не мог, что в Москве могут подавать такую еду.
Замечательная копченая лососина, восхитительная ветчина без костей, нежная розовая говядина. Яблоки и виноград. Для начала мы выпили водки, а потом перешли к отличному красному вину. Завершилась трапеза прекрасным крепким кофе. Юрий ел и пил с таким же удовольствием, как и я.
— Изумительно, — с благодарностью сказал я. — Превосходно.
Юрий откинулся на стуле, закурил и объяснил, что специалисты всех профессий объединены в союзы. Например, все советские литераторы входят в Союз писателей. Тех, кто не является членом союза, просто-напросто не издают. Писателей, конечно, могут исключить из союза, если власти считают, что они пишут не то, что следует. По тону, которым Юрий рассказывал, я смел предположить, что он был не в восторге от этой системы.
— А какое положение у архитекторов? — поинтересовался я.
Из объяснений я понял, что для участия в союзе архитекторы должны активно поддерживать государственную политику. А тот, кто по каким-либо причинам не входит в союз, не может рассчитывать на получение заказов. Естественно.
Я воздержался от замечаний и продолжал прихлебывать кофе. Юрий посматривал на меня и меланхолически улыбался.
— Я дам вам информацию, — вдруг сказал он, — о лорде Фаррингфорде.
— Спасибо.
— Вы умный человек. — Он вздохнул, сокрушенно пожал плечами и принялся выполнять свою половину сделки. — Лорд Фаррингфорд — дурак. Он бывал с Гансом Крамером во всяких дурных местах. Сексуальных притонах. — На его лице отразилось отвращение, и верхняя губа вздернулась сильнее, чем обычно. — В Лондоне торгуют отвратительными картинками. Прямо на улице так, что все могут их рассматривать. Отвратительные. — Он замолчал, подыскивая подходящее английское слово. — Грязные.
— Да, — согласился я.
— Лорд Фаррингфорд и Ганс Крамер три-четыре раза бывали в этих местах.
— Вы уверены, что они ходили туда больше одного раза? — спросил я.
— Уверен. Мы видели. Мы... мы следили. — Эти слова Юрий произнес чуть слышно, словно его вынудили сознаться в неблаговидном поступке.
«Вот это да!» — подумал я. Вслух же спросил без всякой интонации:
— А почему вы следили за ними?
Юрий ответил не сразу. Похоже, что ему было стыдно говорить об этих своих занятиях. Но то, что он в конце концов рассказал, было очень похоже на правду.
— Со мной был товарищ... В Англии и многих других странах он выискивает дураков. А когда эти дураки приезжают в Советский Союз, то он делает... устраивает...
— Ваш товарищ умудряется извлекать пользу из пристрастия к порнографии?
Шулицкий коротко вздохнул.
— И если Фаррингфорд приедет на Олимпийские игры, ваш товарищ предпримет против него какие-то действия?
Ответом было молчание.
— Но какой смысл цепляться к Фаррингфорду? Он не дипломат... — Я остановился, немного подумал и неторопливо продолжил:
— Вы хотите сказать, что под угрозой обнародования скандала, который мог бы шокировать британскую общественность, ваш товарищ потребует от британского правительства каких-то компенсаций?
— Повторите, пожалуйста, — попросил Шулицкий.
Я повторил, на этот раз гораздо прямее.
— Ваш товарищ ловит Фаррингфорда на каких-то грязных делишках, а потом обращается к британскому правительству и говорит: «Дайте то, что я требую, или скандал станет известен всему миру».
— Товарищи моего товарища, — поправил меня Юрий.
— Да, — согласился я, — те еще товарищи.
— Фаррингфорд богат, — заявил Юрий, — а к богатым наши товарищи испытывают... — Он не нашел слова, но я, был уверен, что речь шла о презрении.
— Ко всем богатым? — решил уточнить я.
— Конечно. Богатые — плохие люди. Бедные люди — хорошие.
Он сказал это с искренней убежденностью, без всякого цинизма. Наверняка, подумал я, это одно из самых главных убеждений человечества. Верблюд через игольное ушко, и тому подобное. Богатые никогда не войдут в царствие небесное, и поделом им. Это убеждение не оставляло Рэндоллу Дрю абсолютно никакой надежды на вечное счастье, так как он владел изрядной долей земных богатств... Я решительно отогнал посторонние мысли и подумал, достаточно ли будет просто предупредить Джонни Фаррингфорда. А, может быть, самым мудрым решением будет остаться дома?
— Юрий, — сказал, я, — как вы посмотрите на другую сделку?
— Объясните.
— Если мне удастся здесь разузнать что-нибудь еще, то я обменяю это на обещание, что ваш товарищ не станет охотиться на Фаррингфорда во время Олимпийских игр.
Он пронзил меня взглядом.
— Вы просите о невозможном.
— Письменное обещание, — добавил я.
— Нет, это невозможно. Мой товарищ... совершенно невозможно.
— Да... Ну, что ж, это было только предложение. — Я немного подумал. — А смогу ли я обменять то, что узнаю, на информацию об Алеше?
Юрий изучал скатерть, а я изучал Юрия.
— Я ничем не могу вам помочь, — наконец сказал он.
Он тщательно погасил сигарету, поднял голову и встретился со мной взглядом. Я был уверен, что за этим тяжелым пристальным взглядом кроются напряженные размышления, но понятия не имел о чем.
— Я отвезу вас к «Интуристу», — сказал Шулицкий.
На самом деле он высадил меня за углом, около «Националя», на том самом месте, где мы встретились. При этом молчаливо подразумевалось, что совершенно ни к чему привлекать внимание неизбежных наблюдателей.
Уже темнело. Наш ленч затянулся — прежде всего из-за того, что в соседнем зале происходила свадьба. Невеста была облачена в длинное белое платье и крохотную белую вуаль — ее называли фатой.
— Они венчались в церкви? — поинтересовался я.
— Конечно, нет, — ответил Юрий. Оказалось, что церковные обряды в России не разрешались.
Ледяная крупа, сыпавшаяся с неба утром, сменилась крупными снежными хлопьями; правда, снегопад нисколько не был похож на снежную бурю. Ветер стих, но и температура заметно понизилась. Мороз угрожающе кусал лицо. В толпе торопливых пешеходов я прошел короткий отрезок пути, отделявший одну гостиницу от другой. Слава Богу, поблизости не оказалось никаких черных автомобилей с людьми, желавшими насильно увезти меня прочь.
Я вошел в гостиницу одновременно с туристической группой, в которую входили Уилкинсоны. Они только что вернулись из автобусной экскурсии в Загорск.
— Это было очень интересно, — сказала миссис Уилкинсон, храбро протискиваясь через переполненный вестибюль. — Я плохо слышала гида, но мне показалось, что не следует водить туристов в церкви, когда там находятся молящиеся. Вы знаете, что в русских церквях нет никаких сидений? Там все время стоят. Ноги ужасно разболелись. За городом очень много снега. А папочка проспал почти всю дорогу, так ведь, папочка?
Папочка мрачно кивнул.
Миссис Уилкинсон, как и почти все прибывшие экскурсанты, несла в руке белый пластиковый пакет, украшенный зелеными и оранжевыми разводами.
— Там был магазин для туристов. Представляете, торгуют на иностранную валюту. Я купила там такую симпатичную матрешку.
— Что такое матрешка? — спросил я. Мы стояли около стойки портье в ожидании ключей от номеров.
— Это кукла, — сказала пожилая леди. Она выудила из пакета сверток и сорвала бумагу. — Вот такая.
На свет явилась почти точная копия ярко раскрашенной деревянной толстухи, лежавшей в авоське, которую я держал в левой руке.
— Я думаю, что матрешка символизирует материнство, — сказала миссис Уилкинсон. — В одну куколку вложена другая, в другую — третья и так далее, а в середине самая крошечная. В этой матрешке их девять. Я отвезу ее внукам.
Миссис Уилкинсон сияла от радости, озаряя своим сиянием и меня. Ну почему весь мир не может быть таким здоровым и безопасным, как Уилкинсоны?
Здоровье и безопасность. Именно такой девиз следовало бы написать над дверью моего номера. Я вновь обследовал стены при помощи магнитофона и на этот раз услышал вой. Резкий, режущий уши звук раздался, когда я дошел до точки, находившейся примерно посреди стены над кроватью, в пяти футах от пола. Я выключил магнитофон и попытался представить себе человека, который подслушивает меня — если, конечно, в этот момент меня кто-то слушал.
При более внимательном рассмотрении матрешка, которую передала мне Елена, оказалась далеко не новой. И розовые щеки, и ярко-синее платье, и желтый передник были исцарапаны. Матрешка должна разбираться пополам, сказала миссис Уилкинсон. На моей матрешке была хорошо видна линия экватора, но половинки были очень плотно подогнаны одна к другой. Возможно, что Миша ила Елена склеили их между собой. Я дергал куклу и пытался повернуть половинки. Наконец деревянная мать со скрипом открылась и разродилась над диваном своими тщательно упакованными секретами.
