Розамунд Лаптон - Разгадай мою смерть
— Согласна.
— А вы знаете, что утренний концерт проходит в строгой последовательности? — улыбнулся старик. — Сперва черные дрозды, потом малиновки, крапивники, за ними зяблики, славки и певчие дрозды. Когда-то я даже слыхал соловья.
Как только Эмиас заговорил про рассветный птичий хор, я поняла, что найду твоего убийцу.
— Вам известно, что в репертуаре соловья имеется до трехсот любовных песен?
Я определила свою главную цель; кружить обходными путями раскаяния не было времени.
— Один композитор записал песню жаворонка, воспроизвел ее в замедленном темпе и обнаружил близкое сходство с Пятой симфонией Бетховена.
Это мой долг перед тобой. Сейчас даже больше, чем прежде, ты заслуживаешь того, чтобы справедливость была восстановлена.
Эмиас продолжал рассказывать о волшебстве утренних птичьих трелей. Чувствовал ли он, как успокаивает меня его речь? Думаю, да. Он позволял мне размышлять, но не в одиночестве; его слова мягким фоном скрадывали мои безрадостные эмоции. Я прислушалась: не поет ли птица? Тишина. В темноте и безмолвии трудно было представить яркий весенний рассвет, наполненный пением птиц.
Ровно в девять утра я сняла трубку и набрала номер участка.
— Будьте добры, соедините с сержантом Финборо. Это Беатрис Хемминг.
Разбуженный Тодд посмотрел на меня со смесью удивления и недовольства:
— Что ты делаешь, дорогая?
— Мне полагается копия протокола о вскрытии. Констебль Вернон снабдила меня кучей бумажек, среди прочего там было написано и про это.
Я вела себя слишком пассивно, слишком верила той информации, которую мне преподносили.
— Дорогая, ты только напрасно потратишь чужое время.
Тодд не сказал «это напрасная трата времени», а подчеркнул, что я напрасно трачу время чужих людей — тех, кого он даже не знает! Как и я, Тодд всегда старается не доставлять никому лишних хлопот. Я тоже раньше старалась.
— За день до смерти Тесс звонила мне домой и на работу ежечасно и Бог знает сколько раз набирала номер моего мобильного. Тогда же она оставила Эмиасу запасной ключ, объяснив, что опасается держать его под цветочным горшком.
— Может, твоя сестра наконец задумалась об элементарной безопасности.
— Нет. По словам Эмиаса, Тесс принесла ему ключ после одного из тех звонков. В день убийства она звонила мне в десять утра — должно быть, по возвращении от психиатра — и затем продолжала звонить до половины второго, то есть до того времени, когда отправилась на почту и на встречу с Саймоном в Гайд-парк.
— Дорогая…
— Она рассказывала психиатру о своих страхах. Кроме того, если верить Саймону, Тесс тряслась от ужаса. Она говорила, что нуждается в круглосуточной защите и что какой-то человек пришел в парк следом за ней.
— Допустим, Тесс все это говорила, но ведь она страдала от послеродового…
Сержант Финборо снял трубку. Я сообщила ему о твоих многочисленных звонках.
— Понимаю, это очень тяжело — чувствовать на себе ответственность…
Сочувствие в голосе детектива меня удивило. Не знаю отчего, ведь он всегда относился ко мне по-доброму.
— Конечно, вряд ли мои слова вас утешат, — продолжил сержант Финборо, — однако, по заключению психиатра, Тесс, вероятнее всего, осуществила бы свое намерение, даже если бы вы поговорили с ней по телефону.
— Осуществила свое намерение?
— Думаю, звонки Тесс были, так сказать, криками о помощи. И все же это отнюдь не означает, что кто-то действительно смог бы ее спасти, даже самые близкие родственники.
— Она нуждалась в помощи, потому что ей угрожали.
— Безусловно, ваша сестра так считала. Однако в свете прочих обстоятельств новость о звонках не меняет нашего убеждения в том, что Тесс совершила самоубийство.
— Я бы хотела получить копию протокола вскрытия.
— Зачем вам лишний стресс? Я изложил вам основные выводы и…
— У меня есть право ознакомиться с протоколом.
— Разумеется. Меня беспокоит лишь, что вы опять расстроитесь.
— Мне самой решать.
Я видела, как твое тело в пластиковом мешке выносили из вонючего туалета. После этого зрелища понятие «расстройство» стало для меня весьма относительным. Сержант Финборо неохотно пообещал, что попросит сотрудников следственного отдела выслать мне копию протокола.
Я положила трубку и наткнулась на взгляд Тодда.
— Чего именно ты этим хочешь добиться?
В словах «именно» и «этим» я четко расслышала всю убогость наших отношений. Нас связывали искусственные ниточки мелкого и обыденного, но сокрушающий факт твоей смерти раз и навсегда разорвал их. Я сказала, что должна съездить в больницу Св. Анны, и ушла, радуясь предлогу, избавлявшему меня от необходимости оставаться рядом с Тоддом и начинать разговор, к которому я пока не была готова.
Мистер Райт склоняется над толстой папкой с документами — одной из многих, помеченных неизвестным мне шифром. Зато в отличие от остальных на ней крупным корявым почерком написано «Беатрис Хемминг».
За этой накорябанной подписью ощущается что-то человечное; глядя на нее, я думаю обо всех людях, стоящих за механизмом правосудия. Кто-то написал мое имя на папках — может быть, та же самая секретарша, что печатает на машинке, жужжащей где-то за стенкой, точно гигантский комар.
— Какое мнение у вас сложилось о сержанте Финборо после этого разговора? — спрашивает мистер Райт.
— Он показался мне умным и добрым. К моему глубокому огорчению, я понимала, почему он интерпретировал звонки Тесс как «крики о помощи».
— Вы упомянули, что направились в больницу Святой Анны?
— Да, за разрешением похоронить малыша вместе с Тесс.
Я была обязана не только восстановить справедливость, но и организовать тебе достойные похороны.
Я позвонила в больницу в половине седьмого утра. Несмотря на ранний час, на мой звонок ответили. Дежурная женщина-врач, снявшая трубку, поговорила со мной очень доброжелательно и предложила приехать чуть позже, в рабочие часы.
По дороге в больницу я подключила гарнитуру для разговоров за рулем и позвонила отцу Питеру, приходскому священнику и новому маминому духовнику, которого она попросила провести похоронную службу. В памяти смутно всплывали первые уроки закона Божьего и осуждение самоубийц как великих грешников («Самоубийцам в рай вход воспрещен!»). С самого начала разговора я встала в защитную стойку:
— Все считают, что Тесс покончила жизнь самоубийством, хотя лично я в это не верю. Но даже если и так, не надо ее судить! — Не давая отцу Питеру шанса возразить, я решительно продолжила: — Ребенок должен лежать в могиле вместе с ней. Я не допущу дурных слухов о моей сестре.
— Поверьте, мы давно не хороним людей на перекрестках и не забиваем им в сердце осиновый кол, — спокойно отозвался отец Питер. — Безусловно, младенца следует похоронить с матерью.
Несмотря на мягкий голос священника, моя подозрительность не уходила.
— Мама сказала вам, что Тесс не была замужем?
— Как и Дева Мария.
Ответ священника поверг меня в изумление. Он серьезно?
— Верно. Только ведь Мария была… девственницей и Богоматерью.
Отец Питер рассмеялся. После твоей смерти я впервые показалась кому-то забавной.
— Моя работа заключается не в том, чтобы осуждать людей налево и направо. Священники призваны учить любви и прощению — для меня это и есть суть христианства. А способность видеть любовь и всепрощение в себе и окружающих — это цель, к которой нужно ежедневно стремиться.
До твоей гибели я бы сочла проповедь отца Питера пошлой. Глобальные истины — тема щекотливая, лучше ее избегать. Однако теперь, когда тебя нет в живых, я предпочитаю максимально прямую манеру общения. Давайте говорить по существу. Давайте открыто выражать свои чувства и убеждения, не прикрываясь любезной светской болтовней.
— Хотите произнести речь во время службы? — спросил отец Питер.
— Нет, предоставлю эту возможность маме. Я знаю, она хотела бы сказать несколько слов.
Она вправду об этом говорила? Или я выдавала желаемое за действительное?
— Что-нибудь еще? — уточнил священник.
— Если честно, я вообще против того, чтобы хоронить Тесс в земле. У нее всегда был свободный дух. Конечно, это избитая фраза, но по-другому объяснить не могу. Я не имею в виду, что для Тесс не существовало рамок, и все-таки мне представляется, что сейчас она парит высоко в небе. Ее стихия — воздух, а не земля. Мне претит мысль о том, что Тесс закопают…
Я еще ни с кем не разговаривала о тебе вот так откровенно. Слова поднимались откуда-то из глубины, совсем не из тех тонких поверхностных слоев, где они обычно формируются и откуда попадают в речь. Наверное, это главное занятие священников — пробиваться в тайники души, где обитает — если она вообще есть — вера. Отец Питер молчал, однако я знала, что он внимательно слушает. Проезжая мимо магазина бытовой техники, я продолжила наш несуразный разговор:
