Кирилл Шелестов - Погоня

— А он жил с ними, обоими.

— Как жил? Как муж с женой? Брось!

— Честно. Этому есть исторические свидетельства.

— Что ж он обоих имел? И отца и сына? Выходит, он их имел, а они — всю Россию?! Фу, гадость какая! И куда ж они потом делись?

— Надоели ему, он их и казнил. Большинство выскочек либо плахой заканчивают, либо тюрьмой. Хотя есть, конечно, исключения. При Иване Грозном за пытки отвечал Малюта Скуратов — любимый царский палач, заплечных дел мастер. Очень творчески относился к своему ремеслу, всегда что-то новое изобретал. Поднялся он, как вы сами понимаете, с самого низа, но власть приобрел огромную и, в отличие от бесчисленных прочих выскочек, мирно помер в своей постели. Его зятем стал Борис Годунов, еще один выскочка, но очень умный, сумевший сделаться русским царем. Правил он в целом достойно, но как-то несчастливо; династию ему не довелось основать — помешал другой выскочка, Лже-Дмитрий, самозванец. Назвался покойным царевичем, захватил трон, годуновских детей убил, впрочем, тому еще меньше повезло: народ его растерзал...

— Ну и поделом гаденышу! Поляков сюда притащил, Москву они разграбили, в развалины превратили. Между прочим, беглый монах, не в обиду тебе будь сказано.

— Не в обиду, — подтвердил я. — И вам не в обиду. Нам всем не в обиду, что мы позволяем собой управлять таким достойным людям. Про Смутное время, которое за тем последовало, и вспоминать не хочется: кровь, грабеж, резня. Поляки, казаки, кто только страну не терзал. Потом царем стал Михаил Федорович Романов...

— Опять, скажешь, выскочка?

— Не совсем, все-таки его всей Русью избрали. Грамоту он, правда, знал плохо, умом не блистал, характером не отличался, так что страной командовали наглые родственники его матушки, женщины религиозной, но на редкость глупой. Впрочем, командовали, пожалуй, сильно сказано: Россия после Смуты в разрухе лежала. Нищета, бессилие власти, разбойничьи шайки. Городов мало, и те захвачены: одни поляками, другие шведами. Дорог нет, производства нет, один только натуральный продукт и спасал. Гонором мы, правда, и тогда отличались: иностранных послов заставляли руки царю целовать, а после он их тут же мыл — брезговал. Хорошо хоть, что трон он сумел мирно передать своему законному наследнику, Алексею Михайловичу.

— Это который Тишайший, что ли?

— Он самый. Большой был книгочей, в отличие от папы. За свою жизнь целую библиотеку собрал: аж тринадцать книг, представляете? В Европе в эту пору уже Возрождение закончилось, Микеланджело, Леонардо, Рафаэль, Петрарка, Шекспир, Монтень, все уже было. Там дворцы строят, соборы, университеты один за другим открывают, Реформация на дворе, а у нас попы на службах отсебятину несут, потому как ни читать, ни писать не умеют. Вы уж извините, я избитые вещи повторяю, которые тысячу раз обсуждались между западниками и славянофилами...

— Ничего, говори, говори, мне интересно. Так что там про Реформацию?

— Реформация, впрочем, и нас стороной не обошла. Задумал Алексей Михайлович с тогдашним патриархом несколько реорганизовать наше богослужение, к единообразию его привести. И через это похвальное начинание произошел великий русский раскол. Половина страны восстала! И опять костры, бунты, казни. И хоть царь был человеком деликатным и добрым, за что его, собственно, и прозвали Тишайшим, но эпоху эту тихой не назовешь; языки несогласным рвали, как это на Руси водится, и на кол их сажали. Дети у Алексея Михайловича были от разных жен, поэтому после его смерти вновь начались распри, за ними бунты и расправы. Наконец, Петр Первый одолел сестру Софью, запер ее в монастырь, оседлал Россию, поднял ее на дыбы и поскакал в Европу...

— Считаешь, зря? Не надо было Петербург строить на русских костях?

— Как раз в отношении Петербурга я так не считаю. Человеческая жизнь у нас искони копейку стоила, а порой и дешевле. Русских костей повсюду много закопано и часто без всякой пользы, так что пусть на них хоть красивый город стоит. Кстати, Русь в Европу не рвалась, так что Петру пришлось очередной бунт кровью заливать. Правда, он и тут новшество ввел: лично головы рубил и своих приближенных заставлял следовать его примеру. Вообразите в роли добровольного палача его современников-королей, скажем Людовика ХIV. Получается? А уж выскочек при нем столько появилось — не перечесть! Лефорты, Меншиковы, Шафировы, Ягужинские! И почти все воровали без стыда и совести. Он их и казнил, и ссылал, и лично дубинкой колотил — бесполезно.

— Отребье, что ты хочешь. Натура низкая, не переделаешь. Но среди петровских орлов были и достойные. Не только грабили, но и России служили.

— А можно служить родине, не грабя ее? Или это не про нас?

— Ладно, дальше что?

— Опускаю периоды смут и неразберихи. Потом воцарилась Анна Иоанновна со своим немецким любовником Бироном...

— Читал я про него. Конюх, полуграмотный, мразь тупая...

— Да, недобрый был господин и русских не любил. Не чета хохлу Разумовскому, который мягкостью характера отличался, хотя Разумовский тоже читал по складам. Певчий из хора, но понравился Елизавете Петровне, следующей нашей царице, и она тайно с ним обвенчалась. Сделала его графом, богатейшим человеком. Потом был Петр, полусумасшедший алкоголик, в солдатики играл и крыс торжественно казнил через повешение. Его свергла Екатерина с помощью гвардии и братьев Орловых. Ну, про екатерининских фаворитов я, наверное, умолчу, про них все знают.

— Слаба на передок была государыня, водился за ней такой грешок. Входили к ней в спальню поручиками, выходили генералами. Но, между прочим, бывало, и голов не жалели за веру, царицу-матушку и Отечество! Сражались храбро, войны выигрывали. Я Потемкина очень уважаю, да и Орловых тоже. Польшу усмирили, Турцию, новые земли покорили...

— ... больше двухсот миллионов государственного долга после себя оставили и ни одной дельной реформы...

— Вижу, историю ты неплохо выучил, — прервал Коржаков недовольно. — Только клонишь ты к чему? Вывод какой?

— А такой, что наша история — это история крови, грабежа и самозванцев. Началось с Рюрика. Откуда он взялся, это варяг? Зачем мы его позвали? Своих не нашлось? А закончилось через тысячу с лишним лет Распутиным, неграмотным сектантом, который правительства разгонял и царю указы диктовал. Так что не с Храповицкого и Либермана это началось и даже не с Ленина и Сталина. Коммунисты, между прочим, всего лишь восемьдесят лет Россию разоряли, в три раза меньше, чем татары. Но они, как и татары, и дня не продержались бы, если бы мы сами их себе на шею не посадили. Всю жизнь случайные люди нами правят: и грабят, и убивают, и насилуют. Выскочат черт знает откуда, возникнут как волки из метели, напьются нашей крови и опять сгинут. Тысячу лет так! Ничего не меняется, мы терпим. Значит, не умеем по-другому жить, не желаем! Значит, не в них проблема, не в самозванцах, а в нас.

Не отвечая, он хмуро выставил шары на стол и деревянным треугольником выровнял пирамиду.

— Но немцев-то мы разбили! — буркнул он.

— Разбили.

— И французов!

— И французов.

— И шведов. И турок. Стало быть, могем кое-что.

— Кое-что могем, — подтвердил я.

— И Пушкин у нас был, и Чайковский. Нет, отец Андрей, не такой уж мы конченый народ, как ты тут стараешься представить. Рано еще по нам панихиду служить! — Он несколько приободрился. — Мы еще себя покажем!

— Не уверен. Если женщине без конца аборты делать да перескоблежки, она рожать не сможет. Мы нашу бедную родину столько раз до крови выскребали....

— Брось! — перебил он. — Не стращай! Не напугаешь. Хребет у нас — дай Бог, сдюжим! Никто нас не подомнет. Закона на Руси нету — это правда, многое у нас от случайности зависит, от чьей-то воли, — тоже не спорю. Работать мы не очень любим, — опять правда. Нам подавай или все или ничего; пан или пропал. Такой уж мы народ, с риском живем, размах уважаем, ничего не боимся.

Но насчет того, чтобы нас в утиль списывать тут ты врешь, отец Андрей! Никогда не соглашусь, никогда!

Он с силой разбил пирамиду и выпрямился.

— Слушай, — воскликнул он, загораясь. — Идея есть! Давай мы с тобой это твое дело по-русски рассудим?

— Это как?

— А так! Предлагаю скатать партию. Выиграешь — вытащу твоего друга, слово даю.

— А если проиграю?

— Проиграешь — не обессудь. Считай, татары пришли. Придется ему самому выбираться. Да ты не бойся, как говорится, где наша не пропадала! — Было заметно, что собственная затея ему ужасно нравилась.

Я колебался не больше минуты.

— Не хочу, — ответил я.

Он был неприятно удивлен.

— Почему не хочешь? Испугался? Я тебе фору дам: три шара и разбивать тоже ты будешь. Давай! Не трусь! По-русски, по-нашему. Орел или решка! Хлопнем по рюмке и вперед! — он принялся выбирать для меня кий, считая вопрос решенным.

— Я не буду играть на чужую свободу.