Елена Михалкова - Пари с морским дьяволом
По мне, так правильнее было бы предать его земле здесь. Но меня никто не спрашивал.
Эх, Антоха, Антоха…
Бабкин сам вызвался нам помогать. Остальные были совсем в растрепанных чувствах, включая команду. Темир вроде держался, а как пришла пора грузить тело, расклеился так, что Козулин его увел к себе. Про Нафаню и говорить нечего. Артема мы оставили с пассажирами. Так что помощь этого смурного мужика оказалась очень кстати.
Когда в больничке мы закончили с печальными нашими обязанностями, то, не сговариваясь, пошли до причала пешком. Брели в полном молчании по пыльной дороге. Не знаю, о чем Муромцев с Бабкиным думали, а у меня почему-то вертелись в голове обрывки из разговора двух местных полицейских, подслушанного в участке.
Я ведь говорил, настоящий моряк на любом языке пару слов поймет. А эти парни еще и руками махали, облегчая мне задачу. Видать, их не на шутку поразило то, что случилось. Только относилось это вовсе не к нам с Антохой.
«– Пять миль вплавь… – Задержать бы! – А основания? – Если не врет, надо дело заводить… – Может, псих?»
«Трэлос» – сказал один из них, это я хорошо разобрал, а трэлос – это и есть сумасшедший. Второй ему возражал, что, мол, не слишком тот похож на безумца.
Пять миль вплавь – это получается чуть меньше десяти километров. Даже если бравые парни преувеличили, все равно выходит изрядно. Что же это за спортсмен такой?
За этими мыслями я не заметил, как Муромцев срезал путь. Мы завернули за угол потрепанной гостиницы и сразу оказались напротив причала.
Море к вечеру вобрало в себя всю синь, которая щедро разлита богом в этих краях. Небо над ним было светлое, и облака растворялись в нем, как в воде. И под этим нежным белым небом на самом краю дощатого причала спиной к нам стоял человек.
Бабкин сделал несколько шагов, вступил на пирс – и окаменел.
Он не издал ни звука. Просто молча смотрел на эту спину. Но я знал, чем хотите могу поклясться, знал, что он кричит про себя. Потому что я уже слышал один раз этот крик.
Так что я знал и то, как зовут этого парня.
Макар, вот как».
Глава 11
Сидеть в каюте оказалось выше Машиных сил, хотя Артем Диких попросил всех оставаться у себя. Старпом сказал перед ними правильные слова, полные одновременно сожаления о произошедшем и ободрения. Она не смогла бы повторить ни одной из его гладких обтекаемых фраз, но судя по тому, что Кира перестала плакать, речь Артема все-таки возымела действие хоть на кого-то.
Оказавшись в четырех стенах, Маша сначала безуспешно пыталась подремать. Потом ходила туда-сюда. Затем села у столика и смотрела в иллюминатор. Там подпрыгивали и перекатывались толстые гладкие волны. Маша провожала их взглядом, пока ее не начало тошнить.
Тогда она встала и вышла из каюты.
На палубе никого не оказалось. Все остальные пассажиры, очевидно, выполнили просьбу Артема. Она прошла на бак и встала на носу, одной рукой держась за туго натянутые ванты, не замечая слез, текущих по щекам.
Мальчик был самым юным из них всех, даже моложе Стефана. Немножко бестолковым, немножко ленивым, очень славным, добрым и услужливым. Вместе с Боцманом учил их безопасности на судне. Как же могло получиться, что он сам так грубо нарушил правила?
Как вообще могло получиться, что он мертв?! На долю секунды в воображении Маши мелькнула мысль, что все это – розыгрыш, злая шутка команды, как поначалу предполагал Сергей о покушениях. Захлопает в ладоши капитан, все выйдут из-за мачт, и Антоша, алея от неловкости, будет кланяться и срывать аплодисменты за отличную игру.
Но стоило ей вспомнить, что Сергей отправился на остров вместе с капитаном и Яковом Семенычем, и эта успокоительная иллюзия растаяла как дым. Юноша умер, и сколько бы она ни твердила себе, что не верит в его смерть, это ничего не изменит.
Маша села на палубу, уткнулась лицом в колени и заплакала. Она оплакивала бедного мальчика, оплакивала себя и Сергея, оплакивала Макара Илюшина.
Бригантина «Мечта» несла ее вовсе не к далеким берегам теплых островов – она несла ее к тихой, робкой надежде, что все понемногу наладится, восстановится, и если и не будет так, как раньше, то хотя бы лучше, чем сейчас.
Не будет, теперь это стало ясно. Смерть матроса перечеркнула ее мечты. Их плавание закончилось, не успев начаться, на самой трагичной ноте, какая только могла прозвучать в этой музыке ветра и снастей.
Все вернется на круги своя, и опять пойдут дни, разведенные с молчаливым горем пополам. Будь ты проклят, Илюшин, плакала Маша, как ты мог его бросить? Как ты мог умереть?! И ведь даже умер ты бессовестно, в своем стиле, не оставив ни намека, ни подсказки! Ушел, как гость, по-английски. А несчастные хозяева бродят по саду и выкрикивают твое имя, не веря, что ты давно закрыл за собой дверь.
Маша выпрямилась и вытерла слезы. Горе сменилось гневом при мысли об Илюшине. «Ты, самодовольный жлоб, – сказала бы она Макару, если бы могла дозваться его, – пожалей его хотя бы сейчас! Ты в жизни его не жалел, ты вообще никого не жалел, потому что ты бездушное чудовище! Но хватит, хватит уже издеваться над нами!»
Ветер высушил влагу на ее щеках. Маша чувствовала себя совершенно опустошенной, как будто с потоком слез из нее вылились все чувства, оставив после себя только слабую горечь. Вдалеке нарастало гудение, и, не поворачиваясь, она знала, что это моторка, привезшая из городка Сергея, капитана и боцмана.
Загудело совсем близко, будто к кораблю подлетал огромный шмель. Маша перевела дыхание и обернулась.
На носу моторной лодки стоял ее муж, а рядом с ним, плечом к плечу, Макар Илюшин.
Несколько секунд Маша смотрела на них обоих без всяких мыслей. А затем ее накрыло четкое, неумолимое осознание того, что она сошла с ума. Сумасшествие к ней пришло крепкое, качественное: без размытых призраков, теней и ускользающих голосов. Макар Илюшин в ее видениях был живой, сильно исхудавший, в драной серой футболке, лохматый и небритый, и одна скула у него обгорела на солнце до красных волдырей, а другая почему-то нет.
Маша покачнулась, попыталась ухватиться за борт… Но все вокруг потемнело и пропало: сначала Макар, потом бригантина, а после и она сама.
– …Машка! Ну, Машка же!
Запах нашатыря выстрелил ей в мозг. Темнота начала стремительно расчищаться.
– Приходит в себя, – послышался смутно знакомый голос. Кажется, это был корабельный доктор. – Ты, мужик, в другой раз предупреждай супругу заранее о таких сюрпризах.
– Это был первый и последний, – тихо сказал кто-то из угла.
– А ты вообще молчи! – раздался рык Бабкина. – От тебя всего можно ожидать. Сначала чуть сам не сдох, теперь чуть жену мне не угробил.
– С вами, молодой человек, мне бы тоже разобраться поподробнее, – деловито заметил Козулин. – У вас ожоги.
– А, ерунда!
– Предплечье ободрано.
– Пустяки.
– И говорят, вас из моря вытащили. Брешут али правда?
– Брешут! – так искренне заверил Илюшин, что Маша сразу поняла: врет.
Она приподнялась и уставилась на него.
Это был Макар, вне всяких сомнений. Сероглазый, похожий на студента, отощавшего во время сессии, но вечно неунывающего. На губах у него играла виноватая улыбка.
– Маш, прости дураков! – пробасил сбоку Сергей. – Надо было тебя подготовить.
– Вату… – прошептала Маша, стараясь не дышать. – Вату с нашатырем уберите. Я в порядке.
Муж поддержал ее за плечи, помогая сесть. Она во все глаза смотрела на Макара, и очень скоро улыбка сползла с его лица.
– Маша, прости меня, пожалуйста, – очень серьезно сказал Илюшин. – Я не мог вас предупредить. Я вообще ничего не мог. Дело в том, что…
Он покосился на врача и замолчал.
У Козулина даже борода встопорщилась от любопытства. Но доктор сказал «грахмм», откашлялся и сделал вид, что его совершенно не интересует, что новый пассажир собирается поведать женщине, при виде его потерявшей сознание.
– Минуточку внимания попрошу! – Он постучал невесть откуда взявшимся молоточком об стол. – Пока я пациентку не обследую, все разговорчики – за дверью.
И сурово сверкнул глазами на Бабкина, попытавшегося было протестовать.
Илюшин с Сергеем вышли, Иван Васильевич склонился к Маше.
– Обморок у вас, моя голуба, был непродолжительный. Однако пока надо полежать. Не волноваться. Вы не волнуетесь?
– Я не волнуюсь, – машинально подтвердила она.
– Грах-хм… Ну, хорошо. В ушах шумит? Нет? Головку вот так наклоните. Теперь выпрямите. А посмотрите-ка, моя хорошая, сюда. Затылок болит? Височки? А здесь?
Обследовав Машу и убедившись, что она может сидеть, ходить и даже внятно говорить, доктор с трудом, но согласился отпустить ее.
– С условием, что ближайший час вы лежите. Без острых потрясений.
Взгляды их встретились, и Маша заметила, как за последние несколько часов осунулся и сник живчик Козулин.
– Я вам очень сочувствую, Иван Васильевич, – тихо сказала она. – Примите мои самые искренние соболезнования.
