Елена Михалкова - Восемь бусин на тонкой ниточке
Как ни грустно было признавать, но эту нелюбовь к романтике Воронцову привила она сама.
В начале их отношений Иван решил устроить для Маши незабываемый вечер. Условное название – «Шоколад и Роза». Нежной Розой должна была выступить Маша, а роль горячего черного Шоколада Воронцов предназначил себе.
Когда вечером Маша вошла в квартиру, уровень романтизма на один квадратный метр площади зашкаливал. На полу в стеклянных подставках стояли свечи, их мечущиеся огоньки отражались в стекле. Иван, очень привлекательный в белой рубашке, обнял уставшую после концерта Машу и шепнул ей на ухо:
– Иди по цветочному следу!
Успенская взглянула вниз и увидела, что пол усыпан лепестками роз. «Цветочный след» вел в ванную комнату.
Лепестки, свечи, дразнящий запах шоколада, доносящийся из кухни… Все это было очень красиво. Правда, Маша мечтала, придя с работы, забраться в любимую безразмерную пижаму и съесть на кухне кусок хорошо прожаренного мяса, заедая его сочной помидориной… Даже не съесть, а слопать: жадно, урча, роняя помидорные капли на край тарелки и подбирая их кусочком хлеба. Но она отогнала эти неуместные мысли. Какое мясо, какие помидоры, когда ее ждет волшебный вечер?
Маша сбросила туфли и прошла в ванную, где тоже колебались огоньки свечей. Ванна была наполнена водой, в которой плавали розовые, белые, красные лодочки лепестков.
– Ты устала, – нежно сказал Иван, любовавшийся делом своих рук. – Прими ванну, а потом… Потом увидишь.
Он раздел ее. Машу не оставляло ощущение, что фотосессия с кадрами этого вечера прекрасно смотрелась бы в каком-нибудь женском журнале. Все происходящее было чуть-чуть ненатуральным… Но она твердо решила наслаждаться действом. В конце концов, не для каждой женщины ее возлюбленный готовит ванну с лепестками роз и варит горячий шоколад.
С этими мыслями Маша погрузилась в воду. К ее сожалению, вода успела остыть, и ей тут же стало холодно. Воронцов, улыбаясь, спросил:
– Как тебе?
Маша из-под лепестков пробулькала что-то невнятное, что можно было расценить как пылкое выражение восторга. Иван удовлетворенно кивнул, бросил: «Я скоро!» – и исчез в направлении кухни.
Маша торопливо добавила горячей воды и почувствовала себя лучше. Некоторое время она лежала, размышляя о том, что ванна с розами ничуть не хуже любимой пижамы… Но потом запах шоколада стал совсем нестерпимым, и Успенская решила, что с купанием можно заканчивать.
Она выбралась из воды и обнаружила, что вся облеплена белыми и розовыми кляксами. Пришлось снимать их и складывать на краешек ванны, а противные лепестки не хотели отлепляться, как будто Маша была обмазана клеем. И они были везде! Даже там, где, казалось, не могли находиться! Словно макака, избавляющаяся от блох, Маша крутилась и вертелась, отдирая чертовы лепесточки.
Наконец последний лепесток перекочевал на бортик ванны, и Маша перевела дух.
Но сюрпризы на этом не закончились.
В дверь просунулось оживленное лицо Вани.
– Надень, пожалуйста, вот это! – попросил он, и на коврик к Машиным ногам упал комплект ее любимого нижнего белья. – Люблю, когда на тебе кружево.
Через пять минут Маша вышла из ванной комнаты. Белье сидело прекрасно, но ее не оставляло ощущение, что она сняла с себя не все лепестки.
Воронцов уже ждал ее с чашкой, в которой благоухал расплавленный шоколад. Маша с подозрением покосилась на чашку. В животе бурчало. Хотелось есть. Ах, если бы в чашке был горячий куриный бульон!..
Впрочем, сойдет и шоколад за неимением другой еды.
– Можно выпить? – чуть натянуто улыбаясь, спросила Маша.
Но Иван с улыбкой покачал головой и многозначительно сказал:
– Он предназначен для другого…
Обмакнул палец в шоколад и провел длинную черту по Машиному телу – от плеча до пупка.
Маша взвилась, как лошадь, которую укусила пчела. Воронцов отскочил в сторону, опрокинул чашку, и шоколад разлился по полу.
– Ты что?! – возмутился он. – Что такое?!
– Ы-ы-ы, – объяснила Маша, с отвращением рассматривая себя.
На коже остался противный липкий след, а белье, чудесное белье фисташкового оттенка, было испорчено жирной шоколадной линией.
– Что – «ы-ы»? – рассерженно передразнил Иван. – Что не так?
Маша вздохнула, села на пол рядом с блестящей лужицей шоколада и задула свечу, которая начала чадить.
– Милый, прости! – огорченно сказала она. – Наверное, я не очень романтична. Ты все замечательно придумал, просто потрясающе!
– Тебе не понравилось, – мрачно констатировал Воронцов.
– Нет-нет, что ты! Мне понравилось! Просто… – Маша вздохнула, собираясь признаться в постыдном желании, – просто я очень хочу есть. И еще мне не очень нравится, когда меня пачкают теплым шоколадом.
– Пачкают? – оскорбленно переспросил Иван. – Может быть, тебе и ванна не понравилась?
Маша хотела неискренне воскликнуть, что очень понравилась. Но почему-то покачала головой и сказала извиняющимся тоном:
– Не очень. Понимаешь, эти лепесточки такие липучие…
Воронцов оборвал ее на полуслове.
– Я понял, – сухо сказал он. – Понял и сделал выводы.
Не обращая внимания на смущенное бормотание Маши, он вытер шоколадную лужицу и ушел в свою комнату.
– Дело во мне! – попыталась исправить положение Маша. – Мне не хватает романтичности…
Но Ваня не ответил. Спина его излучала возмущение и обиду.
Маша осталась одна в окружении десятка горящих свечей. «Ну вот, – укоризненно сказала она себе, – ты все испортила. Неужели так трудно было промолчать и дать ему обмазать тебя этой несчастной коричневой пакостью? Он так старался: готовил шоколад, общипывал розы, зажигал свечи… А ты! Эх…»
Но где-то в глубине души таилась предательская мысль, что все это Воронцов делал, думая больше о себе, чем о ней.
«Могла бы проявить великодушие и дать ему покрасоваться», – заметил внутренний голос.
«Не кажется ли тебе, что не совсем правильно красоваться за мой счет? – возразила Маша. – Между прочим, шоколад чертовски плохо отстирывается. И, в конце концов, я хочу есть!»
«Могла бы и потерпеть, – сообщил внутренний голос и подытожил: – Нечуткая ты женщина, Успенская. И бестактная».
С этим спорить не приходилось.
«Надо убрать свечи, – грустно подумала Маша. – И слить ванну».
Под ней чувствовалось что-то скользкое. Маша поерзала и вытащила то, что и следовало ожидать – сморщенный лепесток красной розы.
После неудавшегося вечера Иван и объявил, что больше – никакой романтики. Ни-ни. Ни грамма.
Маше оставалось только согласиться.
Но в глубине души ей было немножко смешно. Он часто вел себя как большой ребенок: обижался по нелепым поводам, лелеял свою обиду и капризничал. «Незаурядный человек, – объясняла подруга Олеся. – Ему простительно. Подумай о том, что у медали есть и оборотная сторона: с такими людьми никогда не скучно».
Когда-то Маша влюбилась в него именно за детскость, сохраненную до тридцати с лишним лет. Веселый, увлекающийся, экспрессивный Воронцов готов был на любую авантюру, ввязывался в любое приключение – только позови. Он поднимался на Гималаи с альпинистами, увлекался дайвингом, путешествовал автостопом и даже спускался в какие-то пещеры, из которых еле выбрался живым. Его тянуло во все стороны сразу, словно ребенка, который никак не может выбрать, в какую игру ему играть.
Его увлеченность была заразительной. А Маша к тому времени так устала от неудачного брака и послеразводного уныния, что Иван был для нее как глоток свежего воздуха.
Поначалу его недостатки казались ей забавными: такой высокий, такой красивый мужчина – и обижается, словно маленький мальчик. Иван обнаружил полную беспомощность во всем, что касалось бытовой стороны жизни, и Маша умилялась: надо же, такой взрослый – и не знает, как вызвать сантехника, не говоря уже о том, чтобы самому что-нибудь починить. В его квартире вечно что-нибудь было отломано и висело на одном гвозде, ящики падали в самый неподходящий момент, с грохотом подламывались ножки у столетнего стула, а Воронцов только обаятельно улыбался и разводил руками: что поделать, вот такой он, неприспособленный.
И упрямство в нем было совершенно детское, «назло маме отморожу уши». Свернуть Воронцова с выбранного пути было невозможно. Маша уже не раз прочувствовала это на себе.
Она не хотела признаваться, но на нее все чаще накатывала усталость. И все сложнее становилось умиляться обидчивости своего друга.
Когда Маша сообщила, что едет знакомиться к тетушке, она опасалась новых обид. К ее удивлению, Воронцов одобрил Машины намерения.
– Старые родственники – это перспективно, – заметил он, потягивая через соломинку мохито.
– В каком смысле? – не поняла Маша.
– Не будь наивной. У них может быть куча недвижки, оставшейся от помершей ранее родни.
– Какой недвижки?
– Господи… Ну, недвижимости! Хата, флэт, метраж на Кутузовском!
