Анна и Сергей Литвиновы - Ныряльщица за жемчугом
Очень долго я видела ее только по телевизору. Будто назло, как ни включишь «ящик», оттуда тебе улыбается, растягивает бесконечной длины ножки ненавистная Изабель.
Одно утешало: наверное, вся ее красота — это грим и фотошоп.
Но, оказалось, нет.
Однажды мы с ней столкнулись нос к носу на какой-то презентации. И я просто опешила, насколько Изабель выглядит потрясающе. Шикарно одета, уверенно держится. И особенно мне было горько от того, что ноль, бабочка имеет возможность заниматься тем, что ей интересно. А я — образованная, умная, обеспеченная — вынуждена корпеть над скучнейшими продажами, налогами, бухгалтерией.
Она — дрянь! — еще и пожалела меня. Психолог доморощенный!
— Ирочка! У тебя скучные глаза. Тебе обязательно надо развеяться!
И взялась знакомить с интересными и полезными, с ее слов, людьми.
Одним из них оказался смешной толстяк Георгий Золотой.
Я сначала не восприняла его всерьез: слишком потный и слишком сальные шутки.
Но Изабель шепнула на ушко:
— Не суди опрометчиво! Это лучший в Москве фотограф!
И я сразу сменила высокомерное лицо на улыбку. Потому что фотография была моим давним и, увы, совершенно бесполезным с точки зрения бизнеса увлечением.
Я напросилась прийти к Георгию в студию. Он сделал мне снимки — действительно уникальные, ни у кого еще так здорово не получалось. Я поблагодарила. И попросила: можно ли мне сфотографировать его?
— Ты смеешься надо мной, деточка? — хмыкнул он, но свой дорогой «Никон» дал.
А через двадцать минут уже смотрел на меня совсем другими глазами. Никогда не забуду его удивленных слов:
— Ты сумасшедшая. Такая же, как и я!
Что ж. Впервые меня выделили из безликой толпы нормальных.
Хотя как мужчину я Золотого не воспринимала очень долго. Сама, безусловно, не красавица, но хотя бы фигура благодаря спорту осталась идеальной. К тому же финансовая независимость придавала уверенности, что могу себе любого выбрать. Пусть не красавца, но мужика не хуже, чем у других.
Но вот что удивительно: я-то думала, что Золотой своей внешностью и привычками меня все больше и больше раздражать будет. А получилось — наоборот. Будто благородное, многолетней выдержки вино смакуешь. Я только во вкус входила.
Сколько интересного он рассказывал! Как необычно видел мир. И как фантастически фотографировал!
Раньше я не верила, что можно не любить человека за внешность, но любить то, что внутри. А с Золотым поняла — это очень даже возможно! Да еще секс он любил такой, как и я. Необычный. Жесткий. На грани.
И в один из дней я сделала решительный шаг.
Перечеркнула все прежние достижения. Продала свои магазины и полностью отдалась — фотографии. И Георгию Золотому. Несуразному, некрасивому, но такому удивительному человеку.
Он, без преувеличения, открыл передо мной новый мир. Мрачный, красочный.
Больше всего в жизни Золотой ненавидел стандартную красоту. Правильные черты лица, идеальные фигуры, зеленую траву, изумрудное море и ярко-синее небо. Взрывался от вида улыбающихся семей на фоне новенького автомобиля (реклама страховых компаний). Готов был в клочья порвать умилительных младенцев (продвижение детского питания).
— Ирка, ты такая некрасивая! Как я тебя за это люблю! — постоянно повторял он.
Георгию было смертельно скучно в рамках официальной фотографии, и куда он только не лез. Снимал эротику, уродов, нищих, свалки. Обожал пост-мортем. Говорил, что явную красоту нащелкает любой дурак, а увидеть ее в бездомном одноглазом щенке или мертвой старухе — вот настоящее искусство.
Я повсюду с восторгом таскалась с ним. Быстро перестала бояться вокзальной грязи, кладбищ и даже моргов. Ведь Георгий, если смотреть через его объектив, действительно мог показать то, чего другие не видели. Увидеть радость в горе и красоту — в грязи. К тому же он оказался чрезвычайно щедр. Готов был поделиться со мной всеми своими знаниями. Постоянно повторял, что я — ненормальная. И талантливая. Все время бросал мне вызовы: «А слабо сделать репортаж из хосписа? А бомжей на Казанском поснимать не боишься?»
Я из себя выпрыгивала, чтобы доказать: нет, не слабо. И мои фотографии очень скоро тоже стали собирать в Интернете тысячи лайков, получать премии.
Золотой советовал мне вести себя вызывающе, всячески выделяться из толпы, устраивать флешмобы. Я фантазировала, как могла.
Весь мир облетела моя серия про русалок: безобразные, с обвислыми боками старухи выполняют фигуры из синхронного плавания.
А чего стоил флешмоб «Грязные танцы» — когда я загнала, в буквальном смысле, в лужу с десяток рвущихся к славе девиц и фотографировала их — мокрых, перепачканных.
После успеха «Русалок» и «Грязных танцев» Золотой спросил:
— А что тебя все тянет — как бы это выразиться? — на водные виды спорта?
Я усмехнулась.
Георгий, при всех своих замечательных качествах, эгоистичен был до крайности. Как Людовик ХIV: «Государство — это я!» Смешно сказать, он даже мою фамилию долго не мог запомнить. А когда мы бывали в ресторанах, каждый раз искренне удивлялся, что я не ем огурцы и кофе пью только без сахара.
Творец имеет право не интересоваться ничем из внешнего мира.
Но, коли спросил, я объяснила, что в детстве занималась синхронным плаванием.
Его почему-то чрезвычайно заинтересовала эта новость, и он весь вечер выспрашивал о тренировках, об отношениях между подругами, о соревнованиях, о спортивных проблемах.
Я с удовольствием болтала. В том числе упомянула, что наша общая знакомая Изабель Истомина когда-то тренировалась со мной в одной команде. И рассказала про ее поразительное умение сидеть под водой чуть не по пять минут.
— Как интересно! Просто потрясающе! — то и дело восклицал Георгий.
А я была счастлива, что он заинтересовался хоть чем-то, связанным не с работой, не с фотографией, но со мной.
Когда я выдохлась, Золотой внимательно взглянул на меня и произнес:
— Ну, я понял, что ты снимаешь плавание, потому что знаешь его досконально. Расскажи теперь остальное: почему твои фотографии о нем настолько злые?
Я усмехнулась. Какой смысл молчать? Тем более и тайны никакой не существовало. О нашем японском бенефисе даже в свое время в газетах писали. В японской «Емиури Симбун» и в родименькой российской бульварной «ХХХ-пресс».
Золотой, пока слушал, своих желтых глаз с меня не сводил, кулаки сжимал-разжимал — ни дать ни взять, кот, готовый броситься на добычу. Но, в отличие от родителей и немногих знакомых, кому я рассказывала, ни разу у него не вырвалось: «Зачем ты только с ней пошла?!» и «Сама виновата».
Наоборот, снизошел до того, чтобы встать, обнять, прижать к своему жирному телу. Задышал в ухо:
— Девочка ты моя бедная! До чего несправедливо-то, а! Ты вообще ни при чем — а вся твоя жизнь к чертям!
И жалостью своей растравил старые раны — я захлюпала носом, выкрикнула:
— А ведь я могла бы звездой сборной быть, на пьедестале стоять! Ненавижу ее! Ненавижу!
— Ну и как ты отомстила? — с интересом взглянул он на меня.
— Когда Изабель в ванне лежала, фен туда швырнула, — потупившись, ответила я.
— Молодец, — с серьезным видом похвалил он.
— Но гадина успела выскочить. Подняла визг. Мне вызвали психиатра, накачали таблетками…
— И на этом ты остановилась, — хмыкнул Золотой.
— Ну, я еще пыталась на следствии ее валить. Только без толку. За рулем ведь я была.
— То есть, — медленно произнес фотограф, — твоя подруга сломала тебе жизнь, а ты поплакала, да и смирилась? Одному синхронному плаванию мстишь — хотя оно совсем здесь ни при чем?
— Ну…
— Ты до сих пор считаешь, не случись той истории, все бы у тебя совсем по-другому сложилось. Страдаешь, коришь себя — и ничего не предприняла?! Ира, я тебе удивляюсь. Первый закон — даже не психологии, элементарного здравого смысла: зло никогда нельзя прощать, иначе оно сожрет тебя изнутри!
— Ну а что ты мне предлагаешь делать?! Убивать ее, что ли, а потом самой в тюрьму?
— Нет-нет, что ты, милая, — расплылся он в улыбке. — Зачем же так грубо?
— Уговорить ее на голые фотки — а потом разослать всем ее агентам и на работу? Или на порнофильм развести? — с удовольствием взялась фантазировать я.
— Примитивная ты девочка, Ирочка… — вздохнул Золотой. — Но я подумаю, чем тебе можно помочь.
— Гоша, да ладно, давай забудем, — попыталась отыграть назад я. — Все равно ведь ничего не изменишь.
— Как раз изменишь, — усмехнулся он. — У тебя в сердце — иголка. И ее нужно обязательно выдернуть.
…А примерно через неделю после того памятного разговора позвал меня в студию. Я надеялась — будет фотографировать. Или — что интереснее! — позволит смотреть, как сам работает.
