Правила Мерджа - Остап Иванович Стужев
Следующей ночью все повторилось с абсолютной точностью, за малым исключением: русский не встал по команде в строй, а остался невозмутимо лежать на верхней койке.
– Я зарежу его, суку! – завизжал один из «черпаков» странным фальцетом.
– Ты, гад, кито такой? – «дедушка»-узбек со смуглым лицом, усыпанным такими же фиолетовыми, как все его тело, фурункулами, дергаясь на нижней койке, начал ногой снизу толкать лежавшего как ни в чем не бывало салабона.
– Оставьте пацана в покое, – голос Магомед-Алиева звучал немного хрипловато, он чувствовал себя простуженным, несмотря на теплые летние дни, и ему было трудно говорить громко. – Да и вообще, хватит на сегодня. Завтра утром «физкультур» делать будем, – продолжил он после недолгой паузы, в течение которой все участники замерли, как восковые фигуры, не смея пошевельнуться. После последних слов все молча и быстро разошлись, стараясь не шуметь и забравшись под суконные солдатские одеяла, попытались быстрее заснуть, помня зловещее обещание «делать физкультур». Значит, завтра в шесть часов утра вместо обычного километра они побегут десять, и так как Магомед страдал плоскостопием, он не побежит, а поедет рядом на рыжем мерине, задавая довольно быстрый темп всем остальным.
Утро следующего дня выдалось хмурым и неприветливым. Разбуженный, как и все, командой «Рота, подъем!», Магомед-Алиев посмотрел в окно на затянутое тучами небо и решил, что лучше пойдет в санчасть, чем будет мокнуть под дождем, натирая зад о широкую спину полковой клячи. Его освободили от службы на три дня и, вернувшись в казарму, он, первым делом поменяв сапоги на тапочки, спустился на первый этаж и потопал в столовку, где дневальный быстренько соорудил ему чайку.
– Этот русский как вернется со службы, приведи его ко мне, – сказал Магомед дежурному по роте сержанту. Не было смысла уточнять, о ком идет речь, все и так было понятно.
– Он в комнате для инструктажа, его отделение сегодня на сутки на жилую зону заступает, как выйдут, приведу его, – ответил сержант, пока дневальный расставлял на столе масло, хлеб и тарелку с карамельными конфетами.
– Иди сейчас на кухню, попроси повара, пусть даст пару котлет или что там на обед сегодня, – сказал Магомед собравшемуся было исчезнуть дежурному и сделал маленький глоток из алюминиевой кружки, покрытой изнутри смолистым темно-коричневым налетом от бесконечного количества заваренного в ней чифиря.
Появившийся минут через сорок рядовой Кольцов прервал его невеселые размышления о своем будущем: служить оставалось еще больше года, а уйти в первой партии он не надеялся; неминуемая северная зима не сулила ничего хорошего его постоянно нывшим суставам.
– Чего хотел? – сказал «молодой», бесцеремонно усевшись на противоположную скамейку. Он взял хлеб и начал намазывать на него толстый слой масла.
– Поговорить с тобой хотел, объяснить тебе хотел, как вести себя надо со старшими, как уважать их надо, – сказал Магомед-Алиев, неожиданно для самого себя с какими-то мямлящими интонациями. Встреча началась не так, как он себе ее представлял. Приходилось менять тактику на ходу, и он по наитию предпочел осторожность.
– Ну, говори, давай не тяни только, – перебил его вконец оборзевший первогодок. Откусив несоразмерно большой кусок хлеба с маслом, он потянул к себе кружку с чифирем и, долив туда из чайника кипяток, сделал два глотка.
– Слушай, Кольцов, мы год прослужили, ты год прослужишь, и мы уйдем, придут «молодые», будут тебя и твой призыв слушаться. Понимаешь, о чем я тебе толкую? – снова затянул свою волынку Магомед, глядя на сидящего напротив и как ни в чем не бывало жующего хлеб рядового.
– Вот что, мужик, ты давай не переживай за то, что будет, когда тебя не будет, занимайся своими делами – и доживешь до дембеля. Он у тебя через год вроде? – ответил русский, возвращая кружку на место.
Магомед почувствовал себя как-то неуютно, какой-то внутренний голос подсказал ему, что разговор закончен и все останется вот так и никак иначе. «Молодой», который легко и просто расставил все на свои места, встав из-за стола и зацепив длинными узловатыми пальцами, как хищная птица цепляет добычу, смачную горсть карамелек, сунул их в карман своего х/б.
«Ну давай, выздоравливай» – это была последняя фраза, которую Магомед услышал от него в этом разговоре.
Дни потянулись идущими один за другим караулами без всяких там ЧП и эксцессов. «Молодые» бойцы все как один, за исключением русского, усердно мыли полы и очки туалетов. А наглый новичок, как-то найдя общий язык с сержантами и старшиной, вертелся то возле каптерки, то возле комнаты хранения оружия, болтая с ними обо всем на свете. Все шло обыденно и незамысловато, пока десятого июня старшина роты не застрелился из табельного автомата у себя в каптерке. Этот старшина был здоровенный дядька, который на спор поднимал за задний бампер милицейский уазик и разворачивал его в обратную сторону, ни разу не ставя на землю. Тем утром он засунул ствол «калаша» себе в рот и, придерживая его левой рукой, правой дотянулся до курка и снес себе полбашки всего одной пулей. Дальнейшие события развивались так же стремительно, как рушится карточный домик. Были арестованы их командир роты и несколько старших офицеров войсковой части. Ночью их увезли в неизвестном направлении, а группу старослужащих, включая ничего не понимающего Магомеда, отобрав у них ремни, отправили на губу. Им повезло с погодой, стояли летние дни, и в камерах гауптвахты, где зимой стены обрастали льдом, как в давно не чищенном холодильнике, можно было как-то находиться. Слухи поползли на третьи сутки, и от дежурного прапора сидельцы узнали о сути происходящего. Группа офицеров полка, в том числе их ротный и старшина, уже несколько лет промышляли продажей «калашей» и «макаровых». Начатое дело в виде безобидной продажи патронов, списываемых на плановых и неплановых стрельбах, переросло, несмотря на сумасшедший риск, в продажу стволов. И продано-то было немного, и номерные знаки тщательно спиливал тот самый старшина, мозги которого забрызгали парадные кители дембелей, развешанные по всей каптерке. Просто из одного злополучного автомата покрошили мусоров где-то под Ростовом-на-Дону, и участь незадачливых негоциантов была решена. Каким образом это относилось к нему и остальным арестантам, борец-собаковод не понимал, как не понимали и остальные. Однако общее настроение было отчаянным. Кормили их два раза в день какой-то дрянью, и спали они не больше трех часов в сутки. После отбоя начинались бесконечные проверки, и это длилось до самого подъема. Наконец на четвертые сутки ночью Магомед-Алиева под конвоем отвели в особый отдел. Он почему-то совсем не удивился, увидев Кольцова в форме старшего лейтенанта. По крайней мере, какая-то часть происходящего становилась понятна.
– Долг платежом красен, – сказал Кольцов и жестом пригласил его сесть. – Давай, похавай. Я смотрю, ты не
