Сокровища Петра Первого - Виктория Лисовская
Безбрежная поняла, что эту тему надо еще раз поднять, но позже, наедине с Михайловым, поэтому решила задать другой вопрос:
— Кто обнаружил отсутствие картин и когда?
— Я обнаружил. Когда Потапов не вышел на дежурство, мне Сергей позвонил, доложил обстановку, я сам лично подъехал. Дежурил с ним. Утром в пять утра после обхода зашел по инструкции сюда в зал — а тут уже пусто. Сразу позвонили руководству, вызвали полицию, — ответил Сидорчук.
— Что ночью было необычного? Что вы слышали? Видели?
— Все было как всегда. Тихо, спокойно.
— Я в два часа ночи проводил обход, картины в этом зале были на месте. В пять уже пустые рамы, — сообщил Михайлов.
— То есть кража произошла с двух до пяти ночи приблизительно, — Дарья записала время в блокнот.
— В других залах что-нибудь пропало? Здесь же, как я понимаю, есть другие бесценные картины, произведения искусства, раритеты — что-нибудь еще похищено?
— Нет, в том-то и дело, что украли только эти семь картин! В другие залы никто и не заходил! По камерам видно! — ответил начальник службы безопасности. — Мы обход по всему музею провели.
— А что с камерами, что с сигнализацией?
— С камерами? — улыбнулся начальник безопасности. — А вы можете сходить, полюбоваться на пульт.
— Хорошо, пройдемте, — энергично кивнула Дарья.
Они прошли в кабинет на первом этаже, где была оборудована каморка охранников. Возле внушительных мониторов вовсю колдовали спецы из технического отдела полиции.
— Гоша, привет. Ну, что скажешь? — следователь поздоровалась с высоким русоволосым парнем.
— Привет, Дарья Николаевна. Отчет будет завтра у тебя на столе, — не переставая ковыряться в подключенном к монитору ноутбуке, ответил он.
— Отчет отчетом, а сейчас в двух словах, почему сигнализация не сработала и почему охранники ничего не видели, не слышали? — тихо спросила Дарья.
— Потому что кино у них красивое крутили, интересное кинцо. Вот, полюбуйся. — Зотов нажал несколько кнопок, и на мониторе появился слабо освещенный зал.
— И что? — вглядываясь в изображение, спросила Дарья.
Это, несомненно, был зал выставки, тот самый зал, где пару минут назад она наблюдала пустые рамы. Сейчас картины были на своих местах. Причем зал скрывался в полутьме, сами картины разглядеть было сложно.
— Что это значит? Картины на своих местах? — спросила следователь.
— Именно. Причем это же видео крутилось и в тот момент, когда проходило ограбление.
— То есть ты хочешь сказать, что охранники видели эту картинку и были уверены, что все на месте?! — удивленно заключила Безбрежная.
— Ага! — подошел к ним Сидорчук. — Мы смотрели на мониторе, но, как вы видите, в зале все спокойно.
— И вы ничего странного не заметили? Как и кто вам это кино настроил? — озабоченно спросила Дарья.
— В том-то и дело, что не заметили. У нас по инструкции каждые три часа обход. В два ночи все было нормально, в пять картин уже не было.
— А как им это кино подключили, я сейчас и разбираюсь, — ответил Зотов. — Так что мне не мешайте, я работаю. — Он снова защелкал клавишами ноута.
— А сигнализация? Каждая картина же должна быть защищена? — снова спросила Дарья.
— А они и защищены были… — ответил Зотов. — Но кто-то тихонечко все отключил, так что, гражданка следователь, не мешайте, все в отчете напишу, — он демонстративно вернулся к своей работе.
Дарья задумчиво кусала колпачок ручки и возле слова «сигнализация» вывела в блокноте два жирных вопросительных знака.
Страницы старой книги… 18 марта 1314 года. Пятница
На маленьком острове Иудеев в центре Парижа вовсю шли приготовления к казни. Уже была поставлена деревянная площадка для казни, вбит столб для приговоренного, принесены большие охапки соломы для костра.
— Ох, и жарко будет сегодня, соседка, — худая остроносая дама кивнула пухленькой девушке в большой широкополой шляпе.
— И поделом им, отродьям Сатаны, — пухлощекая боязливо перекрестилась. — Поговаривают, эти нечестивцы, тамплиеры, вовсю издевались над святым распятием, плевали на иконы, ужас какой… и даже, — девушка понизила голос и боязливо взглянула на свою соседку, — они поклонялись… ну… этому… Рогатому… — последнее слово было произнесено шепотом.
— Рогатому? Дьяволу? Самому настоящему? — ахнула худая. — Не может быть! — всплеснула она руками.
— Конечно, не может, — влез в разговор двух соседок толстый лавочник в перемазанном мукой переднике. — Не может, потому что они Дьяволу не поклонялись. Глупости все это. Глупости и чепуха! Брешут люди!
— Не Дьяволу, а Бафомету, — вспомнила наконец-то имя дама в шляпке. — Но он тоже рогатый.
— Рогатый! — передразнил ее лавочник. — Наговаривают все на них, на рыцарей! — сообщил он, понизив голос.
— Не наговаривают! Они во всем признались, во всех своих преступлениях против Господа Бога нашего! — величественно и надменно ответила остроносая.
— За семь лет пыток и не в таком можно признаться! Умеют парижские палачи признания выбивать! — не согласился с ней лавочник. — А Магистр за семь лет ни в чем не сознался, и всячески отказывается от всех обвинений.
— Так, суд короля уже осудил его! Все равно! А вы, сеньор Жульбур, что-то слишком сочувствуете рыцарям! — подозрительно прищурилась пухленькая. — Может, вы тоже один из ордена?! — ахнула девушка и приложила руки к пылающим щеках.
Лавочник насупился и сквозь зубы прошипел проклятия.
— Пойдем отсюда, Луиза, — потянула она соседку за собой, недовольно оборачиваясь на остолбеневшего лавочника, который принялся оправдываться на ходу.
— Да вы что, дамы… Да не в жизнь… — верещал он, но его уже никто не слышал.
В грязной вонючей клетке, установленной на старой телеге, на площадь привезли замученного и исхудавшего бывшего Великого Магистра ордена тамплиеров Жака де Моле. За семь лет тюрьмы, пыток и мучений от былого величия магистра мало что осталось, только гордый взгляд карих глаз и упрямо вздернутый вверх подбородок говорили о непреклоненной воли магистра.
Несмотря на все пытки, Жак де Моле не признался, где спрятаны сокровища ордена, он гордо смеялся в лицо палачам и всячески отвергал все глупые и беспочвенные обвинения. Но суд короля все равно приговорил его к сожжению на костре, но Жак был спокоен, есть еще высший суд, который котируется выше королевского.
Де Моле без страха взглянул в лица своих палачей, он, Великий Магистр, он ничего и никого не боится, он пройдет через все, что ему предназначено.
Тюремщики шептались, что костер для Великого Магистра был сложен таким образом, чтобы продлить муки умирающего как можно дольше.
Когда языки безжалостного пламени уже лизали ноги осужденного, терпеть адскую боль не было сил, Жак де Моле закричал что было мочи, вложив в последние проклятия всю силу древнего могущественного ордена:
— Господь знает, что я умираю несправедливо осужденный.
