Четыре писаки - Владимир Евгеньевич Бородин
– Прекрасный сюжет для рассказа! – живо воскликнул Десмонд.
– Я уверена, что Вы уже написали его, Мэйсон, – очаровательно улыбнулась Линда. –Но, полагаю, Вы ещё не завершили образование и имеете мало времени?
– Осваиваю юридические науки. Так хотел мой покойный отец, и я поступил на юридический, хотя душа не лежала…
– А я скоро закончу экономический, – поддерживала беседу Линда.
– Вам нравится? – лаконично спросил Мэйсон, понимая, что надо проявить к ней хоть какой-то интерес, показаться вежливым.
– Скукотища… Но, приходится ради достижения чего-то в жизни. А мама Ваша живёт с Вами?
– Конечно же, нет. Мы не сошлись характерами. Стареющая бабка же, стала оскорблять мои эстетические чувства своим внешним видом. Отец оставил мне большую часть состояния, и я не нуждаюсь в материнской помощи. Отец был крупным правительственным чиновником, – Мэйсон хотел добавить «и единственным человеком в мире, который меня не раздражал… Во всяком случае, в том возрасте…», но прервал себя вовремя.
– Какой Вы счастливчик! Мне бы кто оставил всё состояние, – Линда вздохнула.
– А вот моя прабабушка, – начал Мэйсон, словно все только и ждали продолжения его рассказа из истории семьи, постоянно попрекала прадеда тем, что он потеет, усматривая в том нечто совершенно непристойное. Со временем, это стало её навязчивой идеей, и бедный муж был совершенно затравлен. От природы полный и потливый он начал худеть, недоедать и окончательно слёг.
– Удивительно! – Линда выразительно посмотрела на собеседника. – А Вы не занимаетесь фотографией?
– В какой-то мере да…
– Наверное, Вы владеете лучшими программами по обработке фотографий и творите своего рода загадочные шедевры?
– Вовсе нет. Я признаю только плёночный аппарат. В этом плане я – ретроград.
«Почему бы и нет, пижонство, конечно, но в меру» – подумала Линда и сказала:
– Но и на фотобумаге можно творить чудеса, разве не так?
– Дело в том, – замялся Мэйсон, – что я никогда не проявляю плёнки. Никогда… Просто складываю их в шкаф. Мне неинтересен результат, но лишь процесс…
– В этом и заключена гениальность нашего юного дарования! – воскликнул Айзек.
– Я в фотографии мало смыслю, но мне кажется, что это… словно я рисовала бы с закрытыми глазами, чтобы ненароком не увидеть, что получилось… – удивилась Линда, подумав, что это уже чистейший, вопиющий снобизм, но сделала вид, что она тает от восторга, глядя на Мэйсона. «Такая экстравагантность может очаровать лишь совсем юное создание без малейшего опыта», – подумала Линда, – «Так – жалкое пижонство, не более. Не от большого ума. Достойно рассказа с сюрреалистическим душком. Если Айзек привлекает больше всего остротой ума, то этот сосунок – лишь своей идеально смазливой мордашкой».
Развеселившийся от подобных откровений студента, Десмонд откупорил бутылку виски и начал всем разливать. Мэйсон наотрез отказался, заявив, что никогда не употребляет спиртное.
– Он, в самом деле, очень печётся о своём здоровьишке, – ухмыльнулся Айзек. – Даже напоминает немного героя Гюинсманса из «Наоборот» – герцога дез Эссента, который питал очень своеобразные пищевые пристрастия. Но в них он пёр супротив природы – насыщался одним шоколадом с ликёрами.
– Не надо только меня с ним сравнивать, – недовольно заметил Мэйсон. – Это же какой-то вздор потреблять только шоколад. А ликёры – уж никак не для меня. Я употребляю исключительно здоровую пищу. Я – даже не вегетарианец, но веган.
– Тут и Макса Нордау уместно вспомнить, – усмехнулся Эрон.
«Словом, парень даже не оригинален», – мелькнуло в голове Линды. «Лишь бы не быть таким, как вырожденцы Нордау, Сван у Пруста, или дез Эссент! Нет! Ни за что! Но перейти исключительно на ликёры с шоколадом мне не грозит – никакого здоровья не хватит. А что касается очищения организма – со мной всё в порядке. Дурак этот Айзек. Мускулы откачал, а толку-то? Скоро состарится и подурнеет от своего виски» – с брезгливым чувством подумал Мэйсон.
Внезапно прозвучал дверной звонок и Десмонд недовольно-вопросительно взглянул на Айзека.
– Да, тут должен подойти один тип, – сказал Эрон, переглянувшись с владельцем квартиры.
«Словно к себе домой приглашает, меня, не спросив» – проворчал про себя Хатчинсон. За порогом стоял невзрачный человечек, резко контрастирующий с собравшимися здесь, своей мало приглядной внешностью.
– Дастин Элрой Рафлсон – свободный историк и литератор, – весьма любезным, бодрым тоном представился неказистый, незначительного росточка, человек лет, наверное, далеко за сорок лет. Казалось, что ему остаётся лишь добавить к этому «эсквайр» и, при его чопорном выражении ассиметричного, но тоскливого лица, поросшего редкой, неопрятной щетиной, он бы сошёл за истинного британца прошлого, вернувшегося из колоний после продолжительной малярии.
Мэйсон проворно отошёл за стол, чтобы избежать приветствия нового человека рукопожатием. Казалось, что он опасался делать это даже будучи в перчатках, но также и дышать рядом с этим, неряшливо одетым малым, с нечёсаными патлами и трёхнедельной бородёнкой.
– Мой приятель Дастин – историк по образованию и выживает журнальными статьями, – сказал Айзек.
– А спрос на подобную продукцию, увы, невелик. Что уж говорить о моих художественных опусах, – развёл руками Рафлсон, пробегая своими тёмными, внимательными, чуть близорукими глазами по лицам собравшихся.
– Наш Дастин пребывает в мире грёз. Мне кажется, что ему гораздо милее и ближе Англия шестнадцатого века, – улыбнулся Айзек.
– Ведь это так естественно, – несколько жеманным тоном отозвался Рафлсон. – Во времена Тюдоров жизнь была более сочной и красочной. Разве не так? – взгляд его остановился на Линде, и она поспешила ответить:
– Полностью разделяю Ваше мнение, Дастин.
Линде Клэр никак не мог приглянуться этот человек внешне, как самец. Он полностью мерк рядом с двумя атлетически сложёнными красавцами и утончёнными чертами третьего. Но в этом незнакомце был некий стержень, напрочь отсутствующий в тоскливом красавчике Мэйсоне, или в самодовольном и, пожалуй, несколько ограниченном братце. Айзек оставался в её глазах недосягаемым, но что-то притягивало и завораживало в неприметном историке. Завязался оживлённый разговор с Дастином, принесшим свежесть в тоскливую атмосферу, созданную странноватым Мэйсоном. Рафлсон поведал о том, что углубляться в историю небезопасно. Его отец, будучи крупным медиевистом – не чета сыну, к семидесяти годам окончательно рехнулся, и бегал по вечерам в тяжёлом шлеме тринадцатого века,
