Летний детектив для отличного отдыха - Татьяна Витальевна Устинова
Ухо Плетнева, настроенное на московскую жизненную волну, уловило только словосочетание «за просто так».
Ну да, конечно. «За просто так» ничего не делается, как это я сразу не догадался?..
– Сколько я вам должен, Николай Степанович, за ваши труды?..
Старик замолчал и глянул на Плетнева.
– За труды мои заплачено, – сказал он, пожалуй, с достоинством. – Ты мне каждый месяц деньги присылал, ни разу не обманул, я за домом смотрел, все честь по чести. Я и при покойнике смотрел!.. Он любил жизнь вольготную, спокойную и чтоб с удобствами. Ни огорода ему не надо, ни яблок, ничего!.. Ты, я гляжу, тоже человек умственный. – Плетнев усмехнулся. Он никогда не думал о себе как о «человеке умственном», да еще в некоем… уничижительном смысле. – Я свою работу делаю, ты мне за нее платишь, так что в расчете мы, лапочка моя, язви твою душу!.. А если угостить захочешь, от угощенья не откажусь!.. Угоститься никогда не вредно!..
Плетнев, ругая себя, что не догадался купить водки, вышел к машине, порывшись, достал из багажника почти горячую бутылку виски, упаковку испанского хамона и неувядающий белый батон в пакетике.
Николай Степанович – по крайней мере, старик на это имя откликался – поджидал его на крыльце, «гостинцы» принял с удовольствием, а на хамон взглянул недоуменно и повертел туда-сюда.
– Ну, если чего не разберешься, кричи мне! Я всегда тут рядышком. Напротив. – Деловито сошел с крыльца, привычно закинул крючок на калитке и зашагал через дорогу.
Плетнев посмотрел ему вслед.
Какой-то мальчишка пролетел на велосипеде, затормозил так, что из-под заднего колеса взметнулась белая пыль, остановился, скособочил велосипед на одну сторону и прокричал бодро:
– Здравствуйте!
– Здрасти, – буркнул Плетнев, которому в эту секунду до смерти надоели все люди на свете, молодые и старые, и вознамерился зайти в дом.
– Вы теперь в доме дяди Прохора Петровича живете, да?
– Да, – подтвердил Плетнев, не оборачиваясь.
– Моя мама к нему убираться ходила, а теперь к вам будет ходить, да?
– Да, – сказал Плетнев уже из-за двери.
– А вы теперь всегда здесь будете жить, да?
– Мальчик, езжай отсюда, а?.. – попросил Плетнев. – Завтра поговорим.
Куда-то подевались ключи, которыми Николай… как его… Степанович тряс у него перед носом.
– Так я поеду, да?
– Да, да!
Куда же он их сунул? В двери нет, на подоконнике нет, на вешалке с пристроенным кое-как пыльным зимним треухом тоже нет. Покуда Плетнев тыкался туда-сюда в тесном тамбуре, перед его забором проплыли еще какие-то велосипедисты, вернее, велосипедистки, и тоже поздоровались громко и приветливо:
– Добрый вечер!
А-а-а, чтоб вас всех!..
Не найдя ключей, он захлопнул тяжелую створку – должно быть, покойный Прохор Петрович любил все тяжелое и основательное, – задвинул щеколду, как будто оставил за дверью весь окружающий мир.
Схимничать так схимничать. Анахоретствовать так анахоретствовать. Ну и что?..
Он обошел огромную квадратную комнату, распахивая окна, выходившие на три стороны. Дверь «на терраску» Плетнев решил не открывать, опасаясь, что еще кто-нибудь из приветливых соседей полезет к нему с вопросами и приветствиями. Осмотр владений, упиравшихся дальним краем в узенький ручей, вполне можно отложить до завтра.
Солнца в квадратной комнате, несмотря на вечер, было так много, как будто его плеснули из ведра. Плетнев еще походил – в зеркале отражалось нечто несусветное, то длинное, то круглое, – сел за стол и положил перед собой руки.
…Значит, вот как, да?.. Теперь, значит, так.
Мысль «удалиться от мира» хотя бы на короткое время, просто чтобы подумать и привести в порядок голову, казавшаяся такой соблазнительной еще сегодня утром, когда он излагал ее приятелю Павлику, теперь – в чужом доме, среди незнакомых вещей и запахов – представлялась ему дикой.
Как он собирался тут жить?! Картинок себе напридумывал в духе комсомольской прозы шестидесятых – вот он, Алексей Александрович Плетнев, встает утром и в любую погоду бежит на речку, сигает с мостков, фыркает, плавает, одним словом, наливается здоровьем. Потом, отдуваясь, пьет чай со смородиновым листом, а потом возится на участке, подвязывает огурцы, рассматривает на свет плоды земляники садовой, вытаскивает корни, изучает, не побил ли их «червь мучной», вбивает в гряды металлические палки «от кротов»…
И дальше что-то смутное: деревенские ребятишки потянутся к нему, чтоб выучиться грамоте и всякой алгебраической премудрости, бабы будут обращаться с жалобами на пьющих мужиков, мужики же с вопросами про агротехнику. Он станет частью жизни народа, и крестьяне со временем признают его своим, хотя, разумеется, неизмеримо выше себя!..
Тут Плетнев вдруг засмеялся, тоскливо и ненатурально, по кривому зеркалу пошла волна – должно быть, от тоски, – и дрогнули занавески на окнах.
Он ничего не понимает в загородной жизни, и уж тем более в деревенской! Он покупает воду в пластмассовых бутылках, а «землянику садовую» в деревянных туесках. И туески, и земляника произведены далеко от Тверской губернии, в Израиле или Испании, где-то там. В этой деревне нет никаких крестьян, одни только состоятельные московские дачники – земля в этих местах стоит недешево, ох, недешево!.. Учить кого бы то ни было чему бы то ни было он не способен в принципе, дети его раздражают. Да и потом…
Откуда на его участке возьмутся огурцы, которые он станет подвязывать?!
Он ничего и никогда не делал руками, только головой, как человек… умственный!..
Впрочем, до завтра он в любом случае не уедет, а дом-то как раз его собственный, а вовсе не чужой.
Плетнев купил его «по случаю» года три назад, когда умер этот самый Прохор Петрович, старый хозяин.
– Хорошая земля продается, – сказал ему приятель Павлик, – хотя участок маловат, всего соток сорок, что ли!.. Ну, с домом, конечно. Я бы сам купил, но далековато и возни много! Дом сносить придется, заново строиться, а там не слишком удобно. На каждую машину пропуск надо выписывать – заказник же! Может, поедешь, глянешь?.. Знаю, знаю, ты не любитель дачной жизни, но всем нам запасной аэродром рано или поздно потребуется!..
Плетнев, который тогда еще не задавал себе актуальный, новый и очень простой вопрос, в чем смысл жизни, тем не менее подумал про «запасной аэродром», поехал, посмотрел и тут же купил.
Осень стояла, за заборами горели костры. Серые тучи с хмурыми снеговыми днищами висели над
