Наследие - Нора Робертс

Он ударился о перила. А потом полетел.

Эдриен видела, как он падает, как машут на лету его руки. Видела, как он рухнул на стол, куда мама обычно ставила цветы и свечи. Услышала жуткий хруст. Увидела кровь, хлынувшую из головы, из ушей, из носа.

Увидела, как…

Тут мама подняла ее, повернула, прижала лицом к своей груди.

– Эдриен, не смотри. Теперь все в порядке.

– Больно.

– Я знаю. – Лина осторожно взяла в ладонь больную руку Эдриен. – Мы это вылечим. Мими! Ох, Мими…

– Полиция уже едет. – Глаз у Мими распух, наполовину закрытый, и наливался чернотой. Мими покачнулась, потом села, обняла их обеих. – Едет помощь.

Поверх головы Эдриен она одними губами, беззвучно сказала:

– Он мертв.

Эдриен всегда будет помнить эту боль и спокойные синие глаза парамедика, который фиксировал ей перелом косточки в запястье. У него и голос был спокойный, когда он светил ей в глаза фонариком, когда спрашивал, сколько пальцев ей показывает.

Она всегда будет помнить полицейских – первых, которые вошли, когда перестали завывать сирены. Они были в темно-синей форме.

Но все остальное, происходившее в тот же момент, казалось размытым и далеким.

Они сидели в гостиной второго этажа, где окна выходят на задний двор с карповым прудиком. В основном полицейские в форме говорили с мамой, потому что Мими повезли в больницу.

Мама им сообщила имя этого человека – Джонатан Беннетт, и что он – профессор английской литературы в университете Джорджтауна. Или был им, когда она его знала.

Мама рассказала, что случилось – то есть начала рассказывать.

Тут вошли мужчина и женщина. Мужчина был по-настоящему высокий, и у него был коричневый галстук. Кожа была тоже коричневая, но потемнее, а зубы – очень белые. У женщины были рыжие волосы, коротко стриженные, и веснушки на все лицо.

И бейджи у них были – как по телевизору показывают.

– Миз Риццо, я детектив Райли, а это мой напарник, детектив Кэннон. – Женщина показала бейдж и прицепила его обратно. – Мы понимаем, что это трудно, но нам нужно задать вам и вашей дочери несколько вопросов. – Она улыбнулась девочке: – Тебя ведь зовут Эдриен?

Эдриен кивнула, и Райли снова обратилась к Лине:

– Вы не возражаете, если Эдриен мне покажет свою комнату, и мы с ней там немножко поговорим, пока вы будете беседовать с детективом Кэнноном?

– Так будет быстрее? Мою подругу – няню моей дочери – увезли в больницу. Сломанный нос, сотрясение. А у Эдриен парамедик нашел на левом запястье перелом с угловой деформацией, и еще она головой ударилась.

– У вас тоже вид слегка потрепанный, – заметил Кэннон, и Лина пожала плечами, вздрогнув от этого движения.

– Побитые ребра заживут, и лицо тоже. Он в основном бил в лицо.

– Мы можем отвезти вас в больницу прямо сейчас, а поговорить после вашего свидания с доктором.

– Лучше я поеду, когда… вы там внизу закончите.

– Понимаю. – Райли снова посмотрела на Эдриен. – Ты не против поговорить у тебя в комнате, Эдриен?

– Допустим. – Она встала, прижимая к груди руку на перевязи. – Я вам не дам увезти маму в тюрьму.

– Эдриен, не говори глупостей.

Эдриен, будто не слыша, глядела Райли прямо в глаза. Они были зеленые, но светлее маминых.

– Не дам.

– Поняла. Но мы только с тобой поговорим, окей? Твоя комната здесь?

– Вторая дверь справа, – сказала Лина. – Давай, Эдриен, иди с детективом Райли. А потом поедем проведать Мими. Все будет хорошо.

Эдриен пошла впереди. Райли, входя в комнату в приглушенно-розовых и весенне-зеленых тонах, снова надела дежурную улыбку. На кровати лежала большая мягкая игрушка – собака.

– Какая просторная комната! И какая убранная.

– Мне пришлось ее убрать сегодня утром, иначе никаких поездок к цветущим вишням и никакого мороженого. – Она вздрогнула, совсем как Лина. – Про мороженое никому не говорите. Нам полагается есть замороженный йогурт.

– Наша тайна. Мама строго следит, что ты ешь?

– Иногда. В основном. – На глазах Эдриен блеснули слезы. – А Мими тоже умрет, как тот человек?

– Ей досталось, но это не опасно. И я знаю, что ее хорошо лечат. Можем мы вот тут присесть рядом с этим другом? – Райли села на край кровати, потрепала собаку по загривку. – Как этого пса зовут?

– Баркли. Мне его Гарри подарил на Рождество. Настоящую собаку мы завести не можем, потому что живем в Нью-Йорке и слишком много ездим.

– Он совсем как настоящая собака. Ты можешь нам с Баркли рассказать, что случилось?

И тут полилось, как плотину прорвало.

– Этот человек пришел к двери, он звонил, звонил, и я вышла посмотреть. Мне нельзя самой открывать дверь, и я стала ждать Мими. Она вышла из кухни и открыла, потом хотела ее обратно закрыть, сразу же, а он толкнул, и открыл, и Мими толкнул. Чуть не сшиб с ног.

– Ты его узнала?

– Н-нет, но Мими узнала, она его назвала Джоном и сказала, чтобы он уходил. А он был сердитый, орал и говорил плохие слова. Мне их говорить нельзя.

– И не надо. – Райли продолжала гладить Баркли, как настоящую собаку. – Я примерно понимаю.

– Он хотел видеть маму, а Мими сказала, что ее нет дома, хотя на самом деле она была. Она наверху была в душе. А он орал и ударил ее по лицу ладонью. А это нельзя. Бить человека по лицу – плохо.

– Он поступил плохо.

– Я на него закричала, чтобы не трогал ее, потому что он хватал ее за руки и ей было больно. И он тогда на меня посмотрел – раньше он меня никогда не видел, но посмотрел, и мне страшно стало, как он посмотрел. Но он мучил Мими, и я рассердилась. Мими сказала идти наверх, то есть мне сказала, а он ее держал. А потом он… он ее ударил. Кулаком. – Эдриен показала здоровой рукой, и у нее слезы потекли по щекам. – И была кровь, и она упала, а я побежала, я хотела побежать к маме, а он меня поймал. И дернул за волосы, очень сильно, и я головой стукнулась, а он меня тащил по лестнице и орал, маму звал.

– Хочешь передохнуть, лапонька? Можем потом закончить.

– Нет. Нет. Мама выбежала и его увидела. И она стала говорить, чтобы он отпустил меня, а он держал. Он все твердил, что она ему жизнь поломала, и много говорил плохих слов. Очень плохих, а она говорила, что не рассказывала ничего и никому и что все можно наладить, только чтобы он меня отпустил. А