Крест - Равиль Рашидович Валиев
Он откинулся на спинку стула, потянулся. Взгляд его уперся в висящую на стене, среди грамот и дипломов, фотографию отца. Матвей погрустнел. Мать, проследив за его взглядом, опустила глаза. Матвей тихо спросил.
— Как папа?
Светлана Николаевна, как-то уж совсем незнакомо, по старушечьи подперла ладонью щеку.
— Ох-хо-хо, сынок… — так же тихо ответила она, — врачи говорят — на этот раз выкарабкался, но как будет в следующий раз никто не знает… ты когда к нему?
Матвей сгорбился, уставился на свои руки. Затем взял ложечку и начал помешивать почти допитый чай. Магия чудесного утра улетучилась. Все сразу стало слишком резким, громким и тягостным. Сразу вспомнились причины заставившие его приехать- налагающиеся друг на друга, вытягивающие из него последние силы. Болезнь отца, сложности в отношениях со своей семьей, отсутствие смысла жизни, да много еще… Матвей глухо, не поднимая глаз произнес:
— Да сейчас и поеду… позавтракаю и вперед… — он несмело поднял глаза, — мам… я у вас поживу пока?
Мама с легкой грустью посмотрела на него. Вздохнула сочувственно.
— Что, совсем плохо?
Матвей вздохнул и неохотно ответил, глядя в сторону.
— Да не так что бы уж совсем… только нам нужно отдохнуть друг от друга…
Мама слегка наклонилась, ловя его взгляд. Мягко, но настойчиво спросила:
— А Антошка-то как?
Матвей вздрогнул. Этот вопрос разом всколыхнул в нем массу чувств — и обиду, и тоску, и боль, и непонимание. Перед глазами возникла и пропала картинка — маленький, наверное, лет трех Антошка, уронивший на себя детский столик, сидит в углу и тихо плачет. В поднятых на него карих глазенках — неизбывное детское горе. Матвей сглотнул слюну, поднял на мать глаза и, скорее, доказывая себе, чем ей, быстро заговорил.
— Я им денег оставил… там ее мама, родные… не дадут пропасть. А Антошка… я ведь не навсегда, поживу тут, может, работу какую найду… опять же связь есть — по интернету можно общаться… просто мам… там, — он спешил и проглатывал слова, торопясь передать маме всю свою боль, — вообще трудно… работы для меня нет, все косо смотрят — сижу, дескать на шее у тещи… а я не виноват. Культура сейчас никому не нужна, режиссеров как собак нерезаных… а по утренникам работать, душа не позволяет…
Он остановился, наткнувшись на невеселый мамин взгляд. Отвел глаза и глухо закончил:
— Да ладно — справлюсь. Как вы тут поживаете?
Мама еще раз вздохнула и нежно погладила его по руке. Тихо, почти шепотом сказала, покачав головой:
— Ладно, Матюша… ты большой мальчик, думаю, сам разберешься.
Она встала и начала собирать посуду. Матвей исподлобья следил за ней. Но Светлана Николаевна вновь включилась в свой волшебный процесс, и он расслабился. Как ни в чем не бывало мама продолжала:
— Да все так же, сынок — живем потихоньку. Отец все по дому копается — за балкон вон взялся, хочет мне там цветник устроить… Лиза со своим Петькой живут — то дружно, а то и ругаются. Как у всех, в общем… Звонила вчера — завтра приедут, соскучилась, говорит, по брату…
Матвей откинулся на спинку и прикрыл глаза. Журчание маминого рассказа перемешалось со звуками осеннего утра за окном. Стало очень легко и пусто. Что-то, теперь совсем неважное уходило, оставляя внутри полную пустоту. Готовую заполниться чем-то необъяснимым. Это ожидание для него было всегда слаще всего. Однажды, совершенно неожиданно для себя, он испытал подобное чувство придя в церковь.
Внешне набожная семья его жены истово исполняла все обряды православной веры. Ну или им казалось, что все. Периодические попытки заманить его в ближайший храм он отметал, мягко как мог. Он не был атеистом, был даже крещен и по-своему верил в Бога, пускай Он ему казался далеким и не связанным с его жизнью. Как бухгалтерия в театре — Матвей знал, что она есть, но не пересекался с ней никогда… Но вот их, такая показная, вера ему претила.
И вот, как-то в начале зимы, проживая свой очередной неудачный период, он сам не зная как, оказался перед воротами небольшого храма. Не того — огромного и сверкающего, покрытого позолотой, с кучей дорогих машин на парковке, куда так любили ходить его новые родственники, а маленькой, сделанной из частного дома церквушки.
Тоскливо бродя в поисках спокойствия по обледенелым улицам города, он случайно забрел на какую-то глухую площадь. Вокруг стояли покосившиеся двух- и одноэтажные дома, очень старые и обветшалые — такие районы еще чудом и нерасторопностью местных чиновников сохранились на рабочих окраинах города.
Промозглый ветер гнал по пустой улице мусор, кисло пахло печным дымом. Солнце изнеможенно склонилось к закату и в некоторых окнах зажглись тусклые огни. Матвей поежился, поднял воротник и поплотней запахнул плащ. Спросить дорогу было решительно не у кого — рядом не было ни остановки общественного транспорта, ни какого-либо завалящего магазина. Лишь на углу стоял небольшой павильон с надписью «Прием стекла», но и он, как видел Матвей, был закрыт на огромный висячий замок.
Внезапно в боковом проулке мелькнула тень человека, и Матвей решительно шагнул в его сторону. Человек распахнул дверь одного из низеньких домов, стоящих рядком вдоль улицы, и вошел внутрь. Дверь за ним стала закрываться, и Матвей отчаянно и громко крикнул.
— Э-ээ… товарищ, подождите!
Человек остановился и широким, ярко освещенным силуэтом ожидал в наступающем сумраке. Матвей, запыхавшись, подошел ближе и, прикрываясь рукой от бьющего в глаза света, начал сбивчиво объяснять.
— Понимаете, я заблудился! Не могу понять — как мне выбраться отсюда! Подскажите пожалуйста!
Человек помолчал, затем густым басом, непонятно и мудрено, произнес.
— От себя не уйдешь, мил человек! А любой другой путь приведет тебя к Богу.
Матвей поперхнулся и спросил недоуменно.
— Простите, что?
Человек отодвинулся. Приказал.
— Входи!
Матвей, не без сомнения, шагнул в узкий коридорчик и только тут разглядел собеседника. Коренастый мужчина, облаченный в черную монашескую рясу. В дремучих глубинах бороды, лежащей на бочкообразной груди, поблескивал желтизной большой крест. Из-под кустистых бровей на Матвея испытующе смотрели добрые карие глаза. Матвей оторопел и, запинаясь, пробормотал:
— Простите, батюшка… я вот…
Батюшка усмехнулся, развернулся и пошел вперед по коридору. Оглянувшись, добродушно проговорил.
— Бог простит! Заходи коли уж пришел… и дверь запри за собой.
Матвей торопливо закрыл дверь. На улице окончательно стемнело, и порывистый ветер стал невыносимо холодным. Он прошел коротким коридором и вслед за священником вошел в комнату.
К его удивлению, комната оказалась храмом. Прямо перед ним светился в полумраке иконостас, а в ее центре, на поставке, отражала мягкий
