Роль жертвы - Топильская Елена Валентиновна
Я кивнула.
— Когда делали фильм по его книге «Сердце в кулаке», — продолжила посетительница, — он поставил условие, чтобы я играла главную роль.
— Тогда у вас были хорошие отношения? — уточнила я, не веря в такое благородство.
— У нас и сейчас хорошие отношения, — сказала Климанова. — Но тогда мы уже фактически разошлись. Я, конечно, очень переживала наш разрыв, а когда фильм смонтировали и озвучили, я попала в клинику неврозов. Версия для всех — переутомление. А я просто любила Андрона и места себе не находила.
Она надолго замолчала, уставясь в одну точку, а я, воспользовавшись паузой, наблюдала, как меняется ее лицо, становясь мечтательным и страдальческим одновременно. Со стола упала отложенная мной ручка, и Климанова вздрогнула.
— Извините, — снова сказала она. — Но в последнее время меня кто-то преследует.
— Объясните, — попросила я. Пока что она больше сказала про отношения с бывшим мужем, чем про преследования маньяка.
— Я не знаю, как объяснить. Может, я неправильно выразилась. Надоедает, скорее.
Надоедает — это не по адресу, подумала я. Что ж я из нее клещами тащу каждое слово? Дежурные прокуроры так себя не ведут. Задача дежурного прокурора — сделать так чтобы у прокуратуры было поменьше работы. Если человеку кажется, что его кто-то преследует, а он не может толком объяснить что происходит, — это в клинику неврозов.
— Знаете, я сейчас живу одна. Квартира огромная, а мне в ней неуютно. Чудится все время что-то...
— Что именно? — я все-таки не теряла надежды выяснить, что же с ней приключилось.
— Ну... Стуки какие-то... Ходит кто-то над головой...
— А на каком этаже вы живете? — спросила я на всякий случай.
— На последнем. Мне слышно, как по чердаку кто-то ходит...
— Ну, это неудивительно, там рабочие могут ходить, сантехники или кровельщики.
— Да, конечно... Но рабочие не крадутся. Они топают. А эти шаги... Они такие... Как будто кто-то на цыпочках ступает. А кому надо по чердаку ходить на цыпочках?
В этот момент сквозняком прихлопнуло дверь, и моя посетительница вздрогнула так, что и я невольно вздрогнула вместе с ней. Она оглянулась и судорожно вцепилась в стол: и я поняла, что она действительно смертельно напугана. Все-таки она не долечилась в клинике неврозов.
— Татьяна Викторовна, и это все?
— Нет, — еле слышно сказала она. — Еще мне звонят.
— Кто?
— Не знаю. Звонят и молчат.
Она подняла на меня умоляющие глаза.
— Я понимаю, что я глупо выгляжу... Ничего конкретного сказать не могу, но поверьте, когда ночью, в пустой квартире, раздается телефонный звонок и в трубку ничего не говорят, молчат — это страшно.
— Вам просто звонят? Ничего не требуют, не угрожают?
Она покачала головой.
— Татьяна Викторовна, а от вас никому ничего не нужно? Может быть, вас так пытаются заставить сделать что-то?
— Я ума не приложу, — тихо сказала она.
— Вы имущество не делили с бывшим мужем? Кому принадлежит квартира, в которой вы проживаете?
— Никому, — прошептала она. — Вернее, государству. Это квартира моих родителей, они уже умерли. Квартира неприватизированная. А у Андрона есть жилплощадь.
— Вы ни с кем не судитесь? Никому не должны денег?
— Что вы! Нет!
— Дети у вас есть?
— Нету, — тихо ответила она, опустив голову. Но вдруг подняла ее и умоляюще посмотрела на меня. — Я никому ничего не должна, не представляю, чего можно от меня добиваться... таким способом...
— Татьяна Викторовна, а как в театре? Вы ведь ведущая актриса?
— Ну... Можно и так сказать.
— Может быть, кто-то хочет выжить вас из театра? Или просто подвинуть? Может, вы кому-то дорогу перешли?
— Да нет же, — сказала она почти с отчаянием. — У нас в театре все очень милые люди. Я всех люблю.
— Но может быть, вас не все любят?
— Может быть, — неожиданно твердо ответила она. — Но такими способами никто из наших действовать не будет. Вы мне поможете? — ее голос дрогнул.
— Татьяна Викторовна... — Я помолчала, потому что мне нечего было ей сказать. — Вынуждена вас огорчить, но прокуратура здесь бессильна. Не исключено, что это звонит кто-нибудь из ваших поклонников. Узнал телефон по справочному, а поговорить с вами не решается, вот и молчит.
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-390', c: 4, b: 390})— Что же мне делать?
— Поставьте на телефон определитель номера.
— И... что?
— Если выясните, кто звонит... — тут я замолчала. Даже если она выяснит, кто звонит, что дальше? Максимум, что могут сделать прокуратура и милиция это вызвать нахала и строго с ним поговорить. И отпустить, потому что в нашем уголовном кодексе не предусмотрена ответственность за такие действия. Да что там говорить, даже по административному кодексу его не наказать. — Если выясните, кто звонит, попросите ваших знакомых поговорить с этим человеком. Пусть ему объяснят, что он ведет себя неправильно.
— И... это все?
— Татьяна Викторовна, к сожалению, все. Наше законодательство не позволяет привлекать к ответственности за такие поступки.
Она опустила голову и стала водить пальцем по горошинкам на подоле платья. Потом вздохнула и встала.
— Спасибо, что выслушали меня, — промолвила она еле слышно. Я развела руками.
— Я бы и рада помочь вам, но не представляю, как это можно сделать. Может быть, если вы определите, кто звонит, вы к сами разберетесь с этим человеком. По крайней мере, поймете, что ему нужно.
— Спасибо, — еще раз повторила она, повернулась и вышла из кабинета.
Я стала бесцельно перелистывать журнал приема, а перед глазами у меня стояло миловидное лицо актрисы Климановой. Неужели она и вправду не долечилась?
Одна в пустой квартире, наверняка все время думает о бывшем муже, которого, похоже, до сих пор любит; так действительно можно свихнуться. Но развить эту мысль мне не дали. На этот раз стук в дверь был решительным, не успела я ответить, как в дверь протиснулась крупная дама и объявила, что ей нужно поговорить с дежурным прокурором.
— Садитесь, пожалуйста, — пригласила я. Дама осталась стоять.
— Мне нужно поговорить с дежурным прокурором, — настаивала она.
— Я вас слушаю.
— Я вам должна рассказывать?
— Ну да.
— Хорошо.
Она наконец присела.
— Видите ли, у меня дело государственной важности. У меня по стенам от соседей давно уже течет серная кислота. К этому я уже привыкла, дома хожу в защитном противохимическом костюме и респираторе. Но сегодня утром я выпила стакан кефира и обнаружила, что это не кефир.
— А что? — поинтересовалась я.
— А серная кислота в чистом виде. Хорошо, что я не допила литровую упаковку...
Утром следующего дня ко мне заглянула Лариска, чтобы узнать, как прошел прием.
— Ларис, как я выгляжу ? — спросила я, оторвавшись от постановления о назначении экспертизы.
Лариска честно вгляделась в мое утомленное лицо.
— Да не страшнее, чем обычно, наконец ответила она.
— Я не в этом смысле. Очень молодо или все-таки нет?
— Маша, — осторожно проговорила Кочетова, — это на тебя вчерашний прием так подействовал? Если бы ты молодо выглядела, я бы тебе сказала.
— Спасибо, Ларисочка, — засмеялась я. — Кто мне еще правду скажет? Но я не об этом.
— А о чем? — разочаровалась Лариска.
— Вчера пришла тетенька с серной кислотой...
— А-а, Тороповец у тебя была! Как у нее дела, она еще держится?
— Держится, вчера гады ей в кефир кислоты налили.
Лариска улыбнулась.
— Но я это к чему, — продолжила я, поскольку это меня вчера весьма задело. — Она пришла и спрашивает — где дежурный прокурор? Я ей предлагаю мне рассказать про свои проблемы; она повздыхала и согласилась. Рассказала свою леденящую душу историю, а потом спрашивает: ну, а теперь я наконец могу пройти к дежурному прокурору? А я все-таки сидела в форме, между прочим, с майорскими погонами, и выгляжу я, как ты любезно заметила, на свои.
— Не обижайся, — утешила меня Лариска. — Она привыкла ко мне ходить, а других она и за прокуроров не считает. Даже если бы вчера шеф на приеме сидел, она и ему бы что-нибудь ввернула, лишь бы ее до меня допустили. Ну, а еще чего хорошего было?