Тайна Желтой комнаты. Духи Дамы в черном - Гастон Леру
Когда главный редактор заполучил драгоценную ступню и понял, благодаря каким остроумным рассуждениям молодому человеку удалось ее отыскать, его охватили два чувства: восхищение проницательностью шестнадцатилетнего мальчишки и ликование по поводу того, что он может выставить на всеобщее обозрение «левую ступню с улицы Оберкампф». «Из этой ступни, – воскликнул он, – я сделаю передовицу!» Потом, отдав зловещий пакет редакционному врачу, он поинтересовался у Рультабийля, сколько тот хочет жалованья, если согласится стать репортером отдела происшествий. «Двести франков в месяц», – скромно ответил молодой человек, едва не задохнувшись от неожиданного предложения. «Получите двести пятьдесят, – возразил редактор, – но если объявите публично, что работаете у нас в редакции уже месяц. Тогда всем станет ясно, что „левую ступню с улицы Оберкампф“ нашли не вы, а газета „Эпок“. У нас, мой юный друг, личность – ничто, газета – все!»
Вскоре новый сотрудник приобрел много друзей, так как отличался услужливостью и веселым нравом, чем очаровывал самых ворчливых и обезоруживал самых завистливых. В кафе, где собирались репортеры отделов происшествий, прежде чем подняться в прокуратуру или префектуру в поисках новых преступлений, у него начала создаваться репутация сметливого парня, для которого даже двери шефа уголовной полиции – не преграда. Если главный редактор поручал Рультабийлю стоящее дело, репортеру не раз случалось утереть нос самым знаменитым инспекторам полиции.
В этом-то кафе у меня и завязалось с ним более тесное знакомство. Адвокаты по уголовным делам и журналисты не враждуют между собой: одним нужна реклама, другим – сведения. Мы разговорились, и я тут же почувствовал глубокую симпатию к этому славному парнишке. У него был чрезвычайно живой и оригинальный ум и весьма своеобразный способ мышления.
Некоторое время спустя я взялся вести судебную хронику в газете «Кри дю бульвар». С моим приходом в журналистику наша дружба с Рультабийлем стала только крепче. Чем больше я его узнавал, тем сильнее любил; под маской веселого сумасбродства он скрывал необычайную для своих лет серьезность. Я уже привык к тому, что обычно он оживлен, порою даже слишком, но мне не раз приходилось видеть его погруженным в глубокую грусть. Я пытался выведать у него причину такой изменчивости, но он всякий раз только смеялся и ничего не отвечал. Однажды я спросил его о родителях – он никогда о них не рассказывал, – но Рультабийль тут же отошел в сторону, сделав вид, что не расслышал.
Тем временем разразилось нашумевшее дело Желтой комнаты, сделавшее его первым не только среди репортеров, но и среди сыщиков всего мира: не следует удивляться сочетанию этих достоинств в одном человеке, поскольку уже тогда ежедневные газеты стали походить на теперешние, то есть на хронику преступлений. Люди мрачные сетуют на это, я же считаю, что нас надо с этим поздравить – ведь чем больше и общество, и частные лица будут бороться с преступниками, тем лучше. Мрачно настроенные люди могут возразить, что, уделяя столько внимания преступлениям, пресса в конечном счете их вызывает. Но на таких ведь никогда не угодишь, верно?
Итак, 26 октября 1892 года Рультабийль оказался у меня в комнате. Он был румянее обычного, широко раскрытые глаза выдавали крайнее возбуждение. Размахивая номером «Матен», он вскричал:
– Ну, дорогой Сенклер, читали?
– О преступлении в Гландье?
– Да, о Желтой комнате! Что вы об этом думаете?
– Думаю, черт побери, что преступление совершил дьявол или Божья Коровка.
– Нет, кроме шуток.
– Знаете, я не очень-то верю в убийц, которые просачиваются сквозь стены. По-моему, папаша Жак совершил ошибку, оставив в комнате орудие преступления, и поскольку он живет над комнатой мадемуазель Стейнджерсон, архитектурная операция, которую собирается провести сегодня следователь, даст ключ к решению этой загадки, и мы вскоре узнаем, через какой лаз или потайную дверь молодчик мог проскользнуть, чтобы тут же вернуться в лабораторию за спиной ничего не подозревавшего господина Стейнджерсона. Что вы на это скажете? Неплохая гипотеза?
Рультабийль уселся в кресло, раскурил трубку, с которой никогда не расставался, и несколько минут молча курил – явно для того, чтобы справиться с возбуждением, – после чего пренебрежительно бросил:
– Молодой человек, вы адвокат, и я ничуть не сомневаюсь в ваших способностях заставить суд оправдать виновного, но если когда-нибудь вы станете следователем, то вы с такой же легкостью сможете заставить суд осудить невинного. Вы поистине талантливы, молодой человек. – Он выпустил несколько клубов дыма и продолжал: – Никакого лаза не найдут, и тайна Желтой комнаты сделается еще таинственнее. Потому-то она меня и интересует. Следователь прав: свет не видывал ничего более странного, чем это преступление.
– У вас есть догадка относительно того, как мог скрыться убийца? – спросил я.
– Нет, – ответил Рультабийль, – пока нет. Но зато у меня есть догадка относительно револьвера. Им воспользовался не убийца.
– Но тогда кто же?
– Ладно, скажу; хотя… Мадемуазель Стейнджерсон.
– Не понимаю. Решительно не понимаю.
– Скажите, в этой статье вас ничто не удивило? – спросил, пожав плечами, Рультабийль.
– Да нет. По-моему, там все одинаково странно.
– Это так, но… А запертая на ключ дверь?
– Самая объяснимая вещь во всей этой истории.
– Вот именно! А засов?
– Засов?
– Да, задвинутый изнутри засов. Мне кажется, мадемуазель Стейнджерсон кого-то опасалась: она приняла меры предосторожности и даже взяла у папаши Жака револьвер без его ведома. Понятно, она не хотела никого пугать, в особенности отца. Но то, чего мадемуазель Стейнджерсон боялась, все же случилось; она стала защищаться, завязалась борьба, и ей удалось довольно ловко воспользоваться револьвером и ранить убийцу в руку – вот откуда взялись кровавые отпечатки ладони на стене и двери: этот человек на ощупь искал выход, – однако выстрелила она недостаточно быстро, чтобы избежать страшного удара в правый висок.
– Значит, мадемуазель Стейнджерсон ранили не из револьвера?
– В газете об этом ничего нет, но мне кажется логичным, что мадемуазель Стейнджерсон воспользовалась им, защищаясь от убийцы. Но тогда каким оружием воспользовался убийца? Ему не удалось задушить мадемуазель Стейнджерсон, и он решил покончить с нею ударом в висок. Он, должно быть, знал, что на чердаке живет папаша Жак, и, видимо, поэтому решил воспользоваться каким-нибудь «тихим» оружием – дубинкой или, может быть, молотком.
– Но все это не объясняет, каким образом убийца покинул Желтую комнату, – возразил я.
– Разумеется, – ответил, вставая, Рультабийль, – а так как объяснить это надо, я еду в замок Гландье и зашел, чтобы взять вас с собой.
– Меня?
– Да, мой друг, вы мне нужны. «Эпок» поручила это дело мне, и я должен как можно скорее выяснить, что к чему.
– Но чем я-то могу вам помочь?
– Господин Робер Дарзак сейчас в замке.
– Да, верно. Он, должно быть, в страшном отчаянии.
– Мне нужно с ним поговорить, – произнес Рультабийль тоном, который меня удивил.
– Вы полагаете, он сообщит вам что-нибудь интересное?
– Да.
Больше мне не удалось вытянуть из Рультабийля ни слова. Он прошел в гостиную, попросив меня одеться побыстрее.
Я познакомился с Робером Дарзаком, когда помогал ему в одном гражданском процессе, будучи секретарем мэтра Барбе-Делатура. Сорокалетний профессор физики в Сорбонне Робер Дарзак был близко связан с семейством Стейнджерсон, поскольку после семи лет прилежных ухаживаний решил наконец жениться на мадемуазель Стейнджерсон – уже не юной (ей было лет тридцать пять), но замечательно красивой женщине.
Одеваясь, я крикнул Рультабийлю, с нетерпением дожидавшемуся меня в гостиной:
– У вас уже сложилось мнение об общественном положении убийцы?
– Да, мне кажется, что он если не человек света, то, во всяком случае, занимает в обществе не самое низкое положение. Но это лишь догадки.
– А почему вы так думаете?
– Об этом говорят засаленный берет, простой платок, следы грубых башмаков, – ответил молодой человек.
– Понимаю: такое количество улик оставляют только затем, чтобы пустить по ложному следу!
– Из вас выйдет толк, дорогой Сенклер, – заключил Рультабийль.
Глава 3
«Он прошел сквозь ставни, как призрак»
Полчаса спустя мы с Рультабийлем стояли на перроне Орлеанского вокзала, дожидаясь отхода поезда на Эпине-сюр-Орж. Прибыла на вокзал и прокуратура Корбейля в составе господина де Марке и его письмоводителя. Вместе
