Дональд Уэстлейк - Дурак умер, да здравствует дурак

Будь иначе, я, наверное, ни разу в жизни не отъехал бы от места своего рождения дальше, чем на десять кварталов.

Мои отношения с женщинами тоже терпели ущерб, да еще какой. После окончания средней школы я вообще всячески старался избегать знакомств с представительницами противоположного пола, за исключением самых невинных и ни к чему не обязывающих. И все — из-за своей доверчивости. Во-первых, любая девушка, сводившая со мной дружбу, рано или поздно (чаще — рано) становилась свидетельницей моего унижения, когда меня походя надувал какой-нибудь ловкий обманщик. Во-вторых, стоило мне испытать к девушке чувство более серьезное, чем простое расположение, и я начинал терзаться сомнениями: ведь у меня не было никакой возможности узнать ее мнение о моей особе. Она вполне могла заявить, что-де любит меня, и я бы ей поверил, но спустя день… Или час…

Нет. Может, одиночество и имеет свои мрачные стороны, но хотя бы избавляет от самоистязания.

И поприще свое я избрал, руководствуясь теми же соображениями. Ходить на работу в битком набитое людьми присутствие, сидеть бок о бок с такими же, как я, сотрудниками, облаченными в белые сорочки, и писать, печатать на машинке или предаваться размышлениям в обстановке товарищества — это не для меня. В работе я тоже предпочитаю уединение и вот уже восемь лет занимаюсь изысканиями на вольных хлебах. Среди потребителей моих услуг немало писателей, ученых и телевизионных продюсеров, по заказам которых я обшариваю местные библиотеки в поисках тех или иных необходимых им сведений.

Итак, в тридцать один год я — убежденный холостяк, полузатворник, страдающий всеми недугами, проистекающими из сидячего образа жизни. У меня округлая спина, округлое брюшко, округлый лоб и круглые очки на раз и навсегда округлившихся глазах. Кажется, сам того не ведая, я нашел способ коротать десятилетия и дотяну таким манером от двадцати до пятидесяти, а уж там пусть себе серые годы тихо текут мимо, и ничто не потревожит этого спокойного хода времени, разве что мошенники, то и дело обувающие меня на десятку и бредущие дальше своей дорогой.

Так думал я до пятницы 19 мая, когда мне позвонил стряпчий по имени Добрьяк. И звонок этот круто изменил всю мою жизнь, едва не положив ей конец.

Глава 3

В рамках усилий по сведению на нет или хотя бы сокращению объема моего брюшка я, в частности, увлекся пешими прогулками и при каждом удобном случае старался передвигаться на своих двоих. Поэтому в субботу утром я вышел из дома на Западной девятнадцатой улице с твердым намерением прошагать всю дорогу до Восточной тридцать восьмой, где располагалась контора человека, назвавшегося стряпчим по имени Добрьяк. По пути я сделал одну остановку и заглянул в аптеку на углу Западной двадцать третьей и Шестой авеню, где приобрел кисетик трубочного табаку.

Прошагав примерно полквартала на север по Шестой авеню, я вдруг услышал за спиной: «Эй, вы!» и обернулся. Ко мне размашистой поступью приближался рослый и довольно мощно сложенный человек. Он знаком велел мне оставаться на месте. Человек был облачен в черный расстегнутый пиджак и пузырившуюся на поясе белую рубаху, на шее у него болтался тисненый бурый галстук.

Незнакомец напоминал отставного морского пехотинца, только-только начинавшего обрастать жирком.

Подойдя ко мне, он спросил:

— Это вы только что купили табак в лавке на углу?

— Да, — ответил я. — А что?

Человек извлек из заднего кармана бумажник, раскрыл его и показал мне бляху.

— Полиция, — объявил он. — От вас требуются только добрая воля и готовность к сотрудничеству.

— Буду рад помочь, — ответил я, испытав внезапное чувство вины, столь хорошо знакомое всякому, кого без причины останавливает на улице служитель закона.

— Какой купюрой вы расплатились? — спросил он меня.

— Какой? Вы имеете в виду… Э… пятеркой.

Человек извлек из кармана пиджака мятую купюру и протянул мне.

— Этой?

Я посмотрел на бумажку, но, разумеется, никому еще не удавалось отличить один денежный знак от другого того же достоинства, так что в конце концов я был вынужден ответить:

— Полагаю, что да, но точно не знаю.

— Посмотри-ка хорошенько, браток, — велел мне полицейский, речь которого тотчас сделалась заметно грубее.

Я посмотрел, но откуда мне было знать, что продавец принял у меня именно эту бумажку?

— Извините, — нервно ответил я, — но я ничего не могу сказать наверняка.

— Продавец говорит, что это вы всучили ему такую, — сообщил мне полицейский.

Я посмотрел на него, получил в ответ испепеляющий взгляд и переспросил:

— Всучил? Вы хотите сказать, что эта пятерка поддельная?

— Совершенно верно, — ответил полицейский.

— Ну вот, опять, — пробормотал я, удрученно разглядывая купюру. — То и дело получаю сдачу фальшивыми деньгами.

— Где вы взяли эту пятерку?

— Извините, не помню.

Судя по его физиономии, полицейский взял меня на подозрение. Он тотчас подтвердил мою догадку, сказав:

— Не очень-то ты горишь желанием нам помочь, браток.

— Я стараюсь, — ответил я. — Просто я не помню, где мне всучили эту купюру.

— Пошли в машину, — велел полицейский и подтолкнул меня к побитому зеленому «плимуту», стоявшему возле пожарного гидранта. Он заставил меня сесть в пассажирское кресло впереди, потом обошел вокруг машины и скользнул за руль. Радиостанция под приборным щитком трещала и кряхтела, изредка выплевывая какие-то ошметки человеческой речи.

— Давай-ка полюбуемся твоим удостоверением, — предложил сыщик.

Я показал ему читательский билет и страховую карточку. Полицейский тщательно переписал мои имя и адрес в черную книжечку. Он уже забрал у меня злополучную пятерку и занес на ту же страничку ее серийный номер, после чего спросил меня:

— Другие дензнаки при себе имеются?

— Да.

— Предъявите.

У меня было общим счетом тридцать восемь долларов бумажками: две десятки, три пятерки и три «жабьих шкуры». Я вручил их полицейскому, и тот принялся дотошно изучать каждую купюру, просматривая их на просвет, потирая пальцами, прислушиваясь к тембру шуршания. Наконец он разделил деньги на две хилые стопки и положил на приборный щиток.

Сальдо оказалось плачевным: еще три бумажки — десятка и две пятерки были поддельными.

— Эти придется изъять, — сообщил мне сыщик, возвращая остальные деньги. — Я выдам вам квитанцию, но едва ли вы сумеете получить по ней возмещение. Разве что нам удастся поймать и осудить этих фальшивомонетчиков.

Тогда, возможно, вы что-то и вернете, вчинив им иск. Ну, а если нет, значит, вы погорели, как это ни прискорбно.

— Да ладно, ничего, — ответил я и тускло улыбнулся. Во-первых, потому что уже привык быть погорельцем. А во вторых — на радостях: ведь сыщик больше не считал меня членом шайки, пустившей эти бумажки в обращение.

В «бардачке» его машины отыскалась и книжечка с квитанциями. Он достал ее оттуда, заполнил бланк, внеся в него, помимо прочих сведений, и серийные номера купюр, а затем вручил мне со словами:

— Отныне и впредь будьте внимательнее, проверяйте сдачу, не отходя от кассы. Это избавит вас от столь дорогостоящих оплошностей.

— Непременно буду, — пообещал я, выбираясь из машины, и взглянул на часы. Если я хотел попасть в контору Добрьяка к десяти, надо было поторапливаться. Я спорым шагом двинулся на север.

Только на углу Тридцать второй улицы я понял, что меня опять обули. Я застыл посреди тротуара, будто истукан, достал из кармана квитанцию, прочитал ее и почувствовал, как кровь отливает от лица.

Двадцать долларов. Я только что заплатил двадцать долларов за эту бумажку с закорючками.

Я развернулся и опрометью бросился к Двадцать четвертой улице, но кидалы, разумеется, уже и след простыл. Я принялся озираться в поисках телефонной будки, чтобы позвонить Райли в управление, но потом вспомнил, что в начале одиннадцатого увижусь с ним в конторе мнимого стряпчего.

В начале одиннадцатого? Я посмотрел на часы и увидел, что уже без одной минуты десять. Мне давно пора быть там!

Я остановил такси, присовокупив еще доллар к общей сумме потерь, понесенных в результате встречи с самозванным полицейским, влез на заднее сиденье, и шофер, включив счетчик, погнал машину на север, прямиком в одну из вечных пробок, которыми изобилует эта часть города, поскольку тут сосредоточена едва ли не вся торговля готовым платьем.

Только в двадцать минут одиннадцатого я, наконец, добрался до конторы Добрьяка. И коридор, и приемная, и кабинет кишели сотрудниками отдела борьбы с мошенничествами. Они захлопнули мышеловку, так и не дождавшись, когда подвезут сыр. Я протиснулся сквозь толпу, бормоча приветствия при виде знакомых лиц и представляясь всем, кого не знал, и отыскал Райли в кабинете Добрьяка в обществе двоих парней из ОБМ. За письменным столом восседал похожий на голодного волка человечек с остренькой физиономией и глазками цвета оникса. Наверняка это был сам Добрьяк.