Мануэль Скорса - Гарабомбо-невидимка
– Я больше не просвечиваю насквозь, – улыбнулся Гарабомбо. – Вылечили меня в тюрьме, дон Хуан.
И склонился над миской.
– Это еще не все, Фермин. Многих и в Искайканчу не пускают. Тех, кто недоволен, гонят прочь. Повсюду одно – и в Учумарке, и в Пакойяне, и в Чинче, и в «Эль Эстрибо», и в «Дьссмо», у всех хозяев. Совсем они озверели после Ранкаса. Сеньоры Проаньо узнали, что кое-кто из Учумарки возил еду уцелевшим. Знаешь, что было?
Гарабомбо оторвался от жирного супа.
– Пока они ходили, Мансанедо со своими наездниками разорял их дома. За одно утро сняли крыши с двадцати хижин, а семьи выгнали, на улицу. Да что там, они сотни семей выгнали! Тамбопампа беженцами просто кишит.
– А что наш выборный?
Старик положил ложку на газету, служившую ему скатертью.
– Ремихио Санчес продался! Мы думали, он и сам из местных, и жена у него из Чинче, будет он за нас. Но бог наказал нашу корысть. В недобрый час мы выбрали его! Режет нас хуже ножа. Он, сучий сын, сносит от них все. А пока он не подпишет, бумаги наши никуда не годятся. Так все и стоит на месте.
– Что ж вы его выбирали, дон Хуан?
– Сдуру, Гарабомбо. В галстуке ходит, мы и думали – станут нас уважать.
– А вышло не то?
– Куда хозяева, туда и он. С Проаньо и с Лопесами детей крестил. Захочет кто-нибудь жалобу подать, а он: «Шавке со псом не драться. У хозяев денег закрома. Мы с гроша на грош перебиваемся. Нельзя нам!»
– Никто ему не перечит?
– Кто перечит, с тем у него разговор короткий.
– А вы, дон Хуан?
Старик воздел к потолку руки.
– Что я могу один?
Глава четвертая
О том, как лошади собрались на вершине Конок
Когда я еще был невидимкой, вышел я как-то из пещеры Хупайканан. Распогодилось немного, и я хотел набрать помету. Хожу я, собираю, и вдруг из-за скал выходят шесть лошадей. Путники этих ущелий не знают. Очень я удивился. Лошади сами до себе шли на скалу Конок, она вдается в ущелье, как мыс. Потом еще появились, прямо табун, все сытые такие, а ведет их вороная лошадь с белыми пятнами. Идут себе и идут! Еще смотрю, табунок, ведет уже серая в яблоках, быстрая такая, потом я узнал, что ее зовут Молния, а там и белоногая, и буланая, и степенные мулы. Идут себе! Сами поднимаются в Конок. Одна заржет, другая ответит. Все утро шли. К полудню смотрю, помогают они идти одной, у нее бока натертыми жеребцу род седлом. Ближе к вечеру едут два всадника в толстых пончо, на лице у них то ли снег, то ли маска. Ветер дует вовсю. Всадник в маске пожелтее заржал – ну что же это! – а лошади услыхали и ему ответили. Те, что добрались до скалы Конок, встали я сбились в кучу. Он, знай свое, ржет по-лошадиному и поднимается по склону. Тут ружья сверкнули. Воры! Я спрятался. Всадники гладят лошадей, а те не боятся, лижут им руки. Так они ласкались, пока тот, что повыше, не натянул поводья и не стал спускаться. Лошади послушно пошли за его серым конем. Дружок его ехал сзади. Перед скалами, почти что около меня, он вынул бутылку из сумы, поднял маску, чтобы легче было пить, и кого же я увидел? Самого Скотокрада! Я уж давно людей не встречал и кричу ему:
– Эй, друг!
Скотокрад бросил свою бутылку, и она еще не разбилась, а он уж в меня целится.
– Что, не помнишь?
Скотокрад опустил карабин и засмеялся.
– Чуть не помер ты, Гарабомбо! Так бы я тебя и застрелил.
Второй за скалами ездит. Скотокрад помахал ему рукой. Тот высокий, тощий, лицо длинное, глаза печальные, щеки ввалились. Едет к нам, улыбается, а карабин не опустил.
Скотокрад ему говорит:
– Наверное, ты знаешь Гарабомбо из Чинче. Я тебе говорил в Ойоне, у него болезнь такая – не видно его.
– Мы еще не знакомы. – Высокий нагнулся и пошептал что-то лошади. – Я говорю, что это свой, пускай подождут нас.
Так познакомился я с Конокрадом, и он мне очень помог. Они как раз обокрали поместье Учумарка. Лошади ждали здесь, чтобы всем вместе уйти в Ла Уньон, там любят хороших коней.
Скотокрад вынул из сумы еще одну бутылку.
– Холодно. Выпей, Гарабомбо.
Я и глотнул на славу! Потом обтер горлышко краем пончо, передал бутылку Конокраду, он тоже отпил и вернул ее по принадлежности.
– Что ж ты, и впрямь невидимка?
– Да! Перешел я по мосту в Чирчуак – и стал прозрачным. Тут Скотокрад открыл коробку сардинок.
– Шел в Янауанку, думал жалобу подать, и заболел!
– А на что жалобу?
– Хозяин меня обижал, дон Гастон Мальпартида, Ты его знаешь.
– Как не знать, оттуда идем! – говорит, жеребец Подсолнух.
– Не лезь, когда не спрашивают! – говорит Конокрад.
Такой уж он, Подсолнух, всегда вставит слово. Часто Конокрада подводил. Его бы и не брали, но он любил побродить, а лошади его очень слушались, приходилось с ним считаться.
– Чего он? – говорит Скотокрад и вынимает из сумы жареное мясо. – Ешь, Гарабомбо!
– Сам не знает, что порет. Он вечно так. Рассказывай дальше.
– Дон Гастон завел обычай – как исполнится девушке пятнадцать лет, она идет служить в усадьбу. Хотел он, чтобы и моя жена пошла, Амалия Куэльяр. А я не пустил.
– И правильно.
– Старик бы еще ничего, но у него зятья. Не пустил я, значит Я еще на службе узнал, какие мои права. Читал законы!
Скотокрад смеется.
– То-то и оказался тут! Не все надо знать!
– Я сержант, свое отслужил. Не пустил ее. Пошел субпрефектуру, жаловаться.
– И что же они?
– Не увидели меня.
– Так я ж тебя вижу!
– Ты нашей расы, а белокожие не видят. Целую неделю у дверей сидел. Идет начальство туда-сюда, а меня не замечает.
Конокрад даже заржал.
– Сперва я не понимал. Думал, очередь не дошла. Сама знаете, как начальство живет – ничего не замечает. Идут, не глядят на меня. Ну, думаю, заняты. А на вторую неделю стало до меня доходить. Субпрефект Валерио был один, я и вошел к нему. Не видит! Говорил я, говорил, а он и глаз не поднял. Ну, а заподозрил я неладное. К концу недели свояк мой, Мелесьо, посоветовал, спроси ты Викторию Ракре.
Скотокрад и Конокрад перестали жевать.
– Что же сказала донья Виктория?
Все так боялись ее, что никто из общины не посмел бы назвать ее непочтительно.
– Что меня не видно! Сглазил кто-то.
– И очень даже просто, – сказал суровый Скотокрад. – Не впервые мне встречать невидимку. Белые видят то, чего мы не видим. Проезжал я как-то Ла Уньон и видел ученого одного из Управления земледелия и скотоводства. Никто ему не верил, все его сторонились, как шелудивого. Сидим мы как-то в кабаке, он ко мне подходит и говорит: «Слушай, друг, выпьем-ка пива!» – «С удовольствием». – «Давно я с вами хотел потолковать». – «Прошу вас». – «Я замечаю, вас тут очень любят». – «Не мне судить». – «Вот что, друг, меня послали бороться с болезнями картофеля. Я могу помочь, средства есть, но люди мне не доверяют. Не найду к ним подхода. Что, если сделаем так: вы мне соберите народ для беседы, а я вам дам по солю за каждого?» Что же, дареному коню в зубы не смотрят! Собрал я вечером человек тридцать, по солю за голову! Он в грязь лицом не ударил. Хорошо разъяснил. Говорит; все болезни от зверюшек таких, микробов. Мы уж было поверили, а он и скажи: «Сейчас вы их увидите!» И вынимает он карточку, на ней страшный зверь о тысяче ног и с рогами. «Вот, – говорит, – кто портит ваши поля!» Ну, народ чуть не помер со смеху, и разошлись кто куда. И я ушел. На другой день он спрашивает: «В чем дело? Почему они ушли?» – «А потому, что таких зверюг не бывает. Были бы они, мы бы их видели, верно?»
И Скотокрад заключил свой рассказ:
– Такие они люди, Фермин: видят, чего мы не видим. А что видим мы, не видят они. Вот и с тобой то же самое!
– А можно меня вылечить? – печально спросил Гарабомбо.
– Собаки воют на привидения. Они их видят. Ты не мазался собачьим гноем? – спросил Конокрад.
– Нет еще…
– Помажься.
Подсолнух насмешливо заржал.
– Чего ржешь?
– Ая вижу невидимку! – отвечал Подсолнух.
– Ты не человек, ты зверь!
– Что он говорит? – спросил Скотокрад, не понимавший по-лошадиному, но догадавшийся, что идет какой-то спор.
– Ну что за лошадь, все ей нужно! – пожаловался Конокрад» – Ой, и болтает! Посадят меня по ее милости.
– Что же ты ее берешь?
– С ней худо, без нее хуже!
– Скоро снег, – сказал Скотокрад. – Трудная эта дорога.
– Да, снега тут много бывает, – сообщил Гарабомбо.
– Ты сам где живешь?
Гарабомбо показал на одетую туманом вершину.
– В ущелье Хупайканан.
Конокрад со Скотокрадом удивились.
– Кто ж там живет? Очень высоко.
– Снег идет и идет. Сыро в пещере. Целую ночь таскаешь шкуру с места на место, все посуше ищешь, а то не заснуть.
– Я в этой пещере прятался, – сказал Конокрад. – Летучие мыши там хуже холода.
– Пометом можно выкурить, – сказал Гарабомбо. – Сырость хуже всего.
– С каких пор ты там?
– Полгода, вместе с женой. Как выгнали нас из поместья.
– Да, несладко тебе. Что ж не спустишься вниз?
– Нельзя мне. Запретили вступать на земли Чинче. Духу моего не выносят. «На поминки свои захочешь, тогда приходи». Это мне Сиксто Мансанедо сказал.
