Владимир Орешкин - Камикадзе
Степанов махнул мне приветливо: - Присаживайся. Вникаешь в курс дел?.. Представляешь, что придумали связисты? За информацию о ходе подписки требуют бабки. Ничего себе! Так что сидим в тумане. Его кабинет - такая же комната, как и у нас, только здесь один стол. Вместо второго - диван и еще пара кресел... У бывшего однокурсника трубка у уха, он набирает какой-то номер, там занято, он бьет по телефонным рычагам и набирает снова. - Слушай, - говорю я, - у тебя случайно нет домашнего телефона Прохорова? Он смотрит недоуменно на меня и, не прекращая своего занятия, спрашивает: - Зачем тебе? - Из лаборатории принесли его фотографии. Говорят, завалялись у них... Может, родным пригодятся? Мне они не нужны. Он думает, словно пытается отыскать подвох в моих словах. Я понимаю: Степанову не сладко было с этой историей. Она никак не укладывается в оптимистичность редакционной атмосферы. Моя сердобольная прыть, понятное дело, кажется ему излишней назойливостью... По его мнению, я расплываюсь мыслью по древу. Отвлекая себя от глобальной задачи. Но жизнь приучила его скрывать чувства. Он сосредоточенно роется среди бумаг, находит нужный листок, на нем - домашние телефоны сотрудников. - Бери. Может, потребуется еще кому вернуть фотографии... Но мой тебе совет: лучше бы ты туда не лез. Там у них, понимаешь, и без тебя тошно. Он с укоризной смотрит на меня, и я начинаю чувствовать себя виноватым. Мелким эгоистом, готовым ради того, чтобы вскипятить себе кружку чая, поджечь дом соседа. И я вспоминаю невзначай: Степанов теперь - мой начальник...
Прохорову было за сорок. Снимали его в Моссовете, должно быть, он брал интервью у мэра Попова, потому что на некоторых снимках тот стоял рядом. С десяток фотографий, выполненных холодным редакционным профессионалом. Одну из них, сольную, я вытащил из пачки и оставил себе. Так вот он какой, Прохоров... Обыкновенное лицо человека, занятого работой. Никаких драм прочитать на нем я не смог... Его жена сразу, едва я вошел, пригласила меня на кухню и предложила чаю. Я не отказался. Мы заранее договорились о встрече, но она и не думала к ней готовиться, была в домашнем стареньком халате, без всяких признаков косметики на сером, измученном лице. В проходной комнате два мальчика-подростка сидели на диване, уставившись на магнитофон. Их развлекала Мадонна... Они посмотрели на меня, но без всякого интереса. Я огляделся. Обычная была квартира. Жилище рядовой советской семьи со средним достатком. - Вы меня простите, - начал я осторожно, - никак не могу понять... Жена Прохорова молча налила чай. Было ей лет под сорок, и по всему чувствовалось: она давно уже посвящает жизнь только детям. Какие там любовники! Большей чепухи, глядя на нее, и представить себе трудно. - Мальчишки хорошо учатся? - спросил я. - По-всякому, - сказала она. Было видно - она тяготится моим присутствием, ей даже где-то неприятно оно. Но она подчиняласв условностям, которые говорили - ЕГО НЕКОТОРОЕ ВРЕМЯ НУЖНО ТЕРПЕТЬ. - Владимир Федорович мастерил что-нибудь по дому? - спросил я. - Вы простите... - Что вы все время извиняетесь, - сказала Прохорова устало. Она понимала: я задаю идиотские вопросы, чтобы поддержать беседу. Ей, некрасивой толстеющей женщине, хватало своих проблем. Тысячу раз был прав Степанов, когда предупреждал меня, что тут и без меня тошно. - Ничего он не мастерил. Он марки собирал, до самого последнего дня... Я так и не допил чай. На фотографии она при мне даже не глянула. - Простите, - сказал я напоследок, - мне передали дела Владимира Федоровича... Не осталось ли у него дома каких-нибудь материалов? Если можно, конечно... Чтобы разобраться. - Да... - сказала она. - Меня спрашивали. Я тогда забыла. Возьмите, нам они не нужны. Она принесла старенькую папку без тесемок и протянула мне. Ожесточение проглянуло в этот момент в ее лице, словно протягивала мне змею, по праву принадлежащую мне. Я понимал одиночество этой женщины и постарался поскорее избавить ее от своего присутствия...
Дома я пью чай из другой кружки, домашней. И при помощи кипятка из чайника. К чаю-конфетка ириска. В папке Прохорова полно вырезок из газет, набросков, отпечатанных и подчеркнутых листов. У меня тоже есть похожая, я уложил ее на подоконник, там - кислые плоды моих высоких стремлений. Владимир Федорович работал над повестью или романом, трудно было понять, во всяком случае, это было что-то художественное. Про нелегкую долю газетчика. И вырезки свидетельствовали об этом. Из нашей и зарубежной прессы. О журналистских потерях, о смертях при выполнении долга. Лет этак за пять-шесть. Никому теперь не нужны эти переписанные по многу раз страницы. Ни жене. Ни детям. Ни мне. Ни от одного из них не веяло внутренней тревогой. Это была спокойная вечерняя работа человека, уставшего от ежедневой беготни. Нечто сродни собиранию марок. Про какую-то Сонечку, редакционную "Волгу" и председателя колхоза. Никакого отношения к бурлящей нашей повседневности. Перекладывал странички с внутренним облегчением. Пока не наткнулся на одну бумажку... Мне знакома привычка записывать телефоны и адреса на вырванных из блокнотов обрывках. Уж такая наша профессия, вся в телефонах и адресах. И можно было отложить ее в сторону, если бы не одно обстоятельство. Быстрым почерком на обрывке было выведено: "Кравчук В. А." А следом цифры: 424-67-32. Где-то я уже видел эту фамилию. Это "где-то" еще не стерлось в моей памяти. Вместо имени и отчества-инициалы... Так обычно выглядят данные людей, с которыми не предполагают общаться, но держать в поле зрения которых в какой-то степени необходимо. Передовиков каких-нибудь, чьи фамилии должны появиться в статье. В противном случае имя и отчество - на первом месте. Кравчук В. А. Это же... Точно! Его могилу я видел на Кунцевском кладбище. Валентин Анатольевич, 1959 года рождения... Бедолага, выпрыгнувший, как и Прохоров, из окна и тоже оставивший на стуле розочку. Теперь я знаю его телефон. Но он-то мне зачем, этот Кравчук?.. Он нужен был Прохорову. Только ему. Я не знал, что делать... Штор на окне у меня нет, я подошел к нему, решая философский вопрос: до каких пор со мной будет случаться всякая ерунда? Потом стал прислушиваться. У меня появилось предчувствие, что в коридоре вот-вот затрезвонит телефон. Наверно, бывшая жена сейчас набирает номер, желая перекинуться со мной парой слов. Просто так... У нее была привычка напоминать о себе в моменты, когда я переставал о ней думать, Но телефон молчал. Все-таки моя интуиция ни к черту.
С четвертого этажа лужи на улице отдавали свинцом, и не было на ней ни души. К ребятам я уже стал привыкать. Каждое утро, когда встречаю Степанова, он смотрит на меня с надеждой, вместо приветствия с придыханием спрашивает: - Ну? Я отрицательно качаю головой. - Телевизор смотришь? - Иногда. - В чем, думаешь, секрет Невзорова? Мужик ничего не боится... Был каскадером, пел в церковном хоре, еще что-то делал... Между прочим, всем нам не мешало бы внимательнее к нему присмотреться, кое-что перенять. Несмотря на наше с тобой высшее образование. - Что же? - интересуюсь я. Мне на самом деле интересно. - Вчера показывали расчлененку. Не видел?.. Молодая девица. Разрезана на куски и упакована в картонный ящик из-под мыла. Впечатляет?.. После такого не хочешь, а включишь телек на следующий день... Пик демократизма. - Ты думаешь? - сомневаюсь я. - Конечно, когда еще такое было? - Нормальному человеку захочется твердой руки, чтобы никогда больше такого не видеть. Очередного железного Феликса. - Черт с ним, - смеется Степанов, хлопая восторженно меня по плечу. Черт с ней, с железной рукой... Работали и будем работать. Мы профессионалы... Меняются обстоятельства, но мы-то с тобой остаемся? Не так ли? - Так, так, - охотно соглашаюсь я. До обеда я несколько раз набирал номер Кравчука. Никто к телефону не подходил. К четырем я все-таки на кого-то попал. - Здравствуйте, - сказал я. - Меня зовут Владимир, фамилия моя Филимонов, я... - Да, - ответил мне спокойный и чуть печальный женский голос, - вы знакомый Валентина. - Некоторым образом... - Мы ждем вас, - говорит печальный голос, - подъезжайте к шести. Дорогу не забыли? - Да как-то... - Запишите: Букшин переулок, дом 2, квартира 82... К шести часам, не забудьте. Мы будем вас ждать. Я даже не успел поблагодарить... Да и не за что. Это - Судьба. Я верю в нее, в злодейку. Я даже в некоторой степени фаталист. Потому что есть много, друг Горацио...
Букшин переулок оказался в центре Москвы, недалеко от метро "Цветной бульвар". Я засек по часам: идти от станции восемь минут. Версия у меня была простая, как правда: я позвонил - меня пригласили - я приехал. Вообще-то товарищ Кравчук прислал письмо в редакцию о проблемах выращивания садовых цветов, ну и захотелось встретиться, поговорить. А тут такая беда. Так что извините. У подъездов - многочисленные машины. Впритык. Попадались и иностранные марки, но с нашими номерами. Когда я вижу подобное роскошество, первое, что ощущаю, - сожаление о неиспытанной мной красивой жизни. А ее финал конечно же - Кунцевское кладбище... - Вы куда? Суровая женщина-страж приподнялась из-за стола. Как легко она почувствовала мою чуждость. Спросить бы ее, почему? У меня на лбу написано что-нибудь? Я пожал плечами, усмехнулся и назвал номер квартиры. - К кому? Пришлось назвать и фамилию. - Пожалуйста, - милостиво разрешили мне. Следом за мной к лифту подошла симпатичная девица, лет этак двадцати пяти. - Какой вам? - спросила она с еле заметным акцентом. С таким разговаривают эстонки, литовки или латышки, в общем, прибалты. - Не знаю, - ответил я. - Восемьдесят вторая квартира. - Это девятый этаж. Она нажала кнопку, двери закрылись, и мы поехали. - Мне сейчас нужно будет сойти за приличного человека, - сказал я. - Ну, такого, из этого дома... Понимаете?.. Как, не ударю в грязь лицом? Не взглянете на меня? И тут я заметил: она и без того не спускает с меня глаз. - Что-нибудь не в порядке? - спросил я. И нарочито суетливо стал проверять, все ли пуговицы на куртке у меня застегнуты. - Скажите, только честно, мне на самом деле нужно знать. - Я еду в ту же квартиру. - Да? - спросил я озадаченно. Она элементарно нащелкала мне по носу, получалось, что я на самом деле круглый дурак. Мы позвонили, нам тут же открыли. - Кирочка, - сказала пожилая женщина в темном под горло платье. В ее голосе - печаль и почтительность. Должно быть, родители этой Кирочки уважаемые люди. На меня тут же распространяется ее аура, по крайней мере, хозяйка забывает спросить: кто я и откуда? - Я ненадолго, тетя Варя, - говорит Кирочка. Она пытается сделать вид, что не знакома со мной. - Я поухаживаю, - галатно тянусь к я плащу Киры. - Проходите, - говорит та и идет по коридору. - Слушай, - прошу я, - не бросай меня. Ты же все про меня знаешь. - Все? - удивляется она. - Главное... Остальное - мелочи. Она молчит, я воспринимаю это, как знак согласия, Квартира начинается с холла, слева - громадное зеркало с тумбочками для мелочей. Напротив входной двери - стеклянная перегородка, наполовину сдвинутая. За ней - большая комната, с пальбой и фортепиано в углу. Там составлены буквой "Г" столы со снедью и бутылками. Я понимаю: девять дней... Уже есть друзья и близкие, я слышу из комнат их голоса. А комнат здесь, судя по всему, десятка два, не меньше. У меня в кармане фотография Прохорова. Я захватил ее на всякий случай, она настраивает на деловой лад. - Кира, - прошу я, - возьми меня под руку. - Зачем? - таинственным шепотом спрашивает она. - Так нужно, - шепчу я в ответ. - Объясню, но немного позже. Я все рассчитал. Все должно получиться. Если, конечно, не будет накладок... В гостиной я выбрал место за столом, так, чтобы смотреть за раздвинутую перегородку. Мне не видно зеркала, но до него не больше метра. И путь из туалета, кухни, ванной ведет к нему. В самый последний момент, когда все рассаживались, я вышел и поставил на тумбочку, прислонив к зеркалу, фотографию Прохорова... Каждый, кто будет проходить, - увидит. А я увижу, что он увидит. Народ разместился, позвякивает посудой. Здесь нас человек тридцать. - Кира, - наклоняюсь я к девушке, - а кем ты ему приходишься, Валентину Анатольевичу? - Так, родственница, - отвечает она. - Седьмая вода на киселе. Она отвечает, это удивительно. Незнакомому нахалу. Она доверяет мне... И поневоле в меня начинает вползать излишняя серьезность. Словно я уже должен ей что-то... Думаю о том, как бы мне не пропустить тех, кто будет входить и выходить. Вычеркиваю из списка трех женщин, в том числе тетю Варю, снующих из гостиной на кухню и назад. Видел, как они скользили взглядом по фотографии Прохорова, не подозревая об общей розочке, ни с того, ни с сего связавшей его с Валентином Анатольевичем. - Ты обещал объяснить мне кое-какие мелочи,- негромко говорит Кира, - без них я чувствую себя как-то неуютно. - Хорошо, хорошо... Понимаешь, я человек, который приезжает на поминки чужих людей... Совсем чужих... Читаю объявления в газете... Я его не знаю и не видел никогда... Ну, слабость у меня такая. Некоторым нравится ночевать в гробах, а мне - вот так. Но я проходимец безобидный. Боюсь только, что меня побьют, если ты кому-нибудь расскажешь. Она смотрит на меня, не зная, как реагировать на шутку. Но я серьезен... Ах, какие у нее глаза! Припечатали к месту. В них недоверие и вопрос. Грешно обманывать такие. - Зачем? - спрашивает она. Мужчина в светлом костюме встает и выходит. Не хватало двухстульев. Он появляется почти сразу же в коридоре, со стульями, замечает фотографию Прохорова, равнодушно этак, входит в гостиную и садится. Я вычеркиваю его из списка, он больше не интересует меня. - Тебя легко обманывать, - говорю я, извиняясь тем самым за свою ложь. Она обиделась. Вижу: я достоин ее обиды. Но она не выдаст меня. Это я тоже вижу. И даю себе слово больше не лгать. На фортепиано - портрет покойника. Рядом - рюмка и пустая тарелка. В рюмку наливают водку, в тарелку что-то кладут. Горе у всех одинаково. - Вообще-то мне неприятно сидеть рядом с тобой, - говорит Кира. Но я вижу - это наказание, которое она ПРИДУМАЛА ДЛЯ МЕНЯ. - Ты мне понравилась, - отвечаю я. Я серьезен. И теперь сам смотрю на нее. Мне нечего терять... Но я чувствую чужую беду. Мне тяжело оттого, что я должен быть здесь... Все перемешано в этом мире. Для того чтобы противостоять наваждению женских чар, нужно хоть раз жениться. И промучиться не меньше четырех лет. Это здорово отрезвляет. - У тебя прекрасный акцент. Ты где живешь? - спрашиваю я. Я выпил водки и сижу с рюмкой в руке. Какаято пара тихо говорит с тетей Варей. Я предполагаю, что они уже прощаются. - В Сан-Франциско, - отвечает Кира. Киваю послушно. - Там землетрясения... Не страшно? - Страшно здесь. - Язык учила по самоучителю? - Ага, - соглашается она. - Часто ты так... приезжаешь? - В первый раз... Но долго решался. Жалко его родителей. Я должен побыть здесь... Я тоже с пятьдесят девятого года. Рождения. Пара проходит мимо зеркала, скользит по фотографии равнодушными взглядами, я наблюдаю это - никакой реакции, Сумасшествие, что я оказался в этом доме. Здесь много людей и много слов о Валентине Анатольевиче Кравчуке. В нем нет никакой загадки: закончил авиационный, работал в научно-исследовательском институте, не успел обзавестись семьей и выпал однажды из окна... Все, кто пришел сюда, смирились с его смертью. Кроме, пожалуй, меня. Некую неотчетливую таинственность в происходящем улавливаю лишь я. Лишь я, я один... Это кажется гнусным, будто я приполз к хорошим людям, чтобы облить их грязью. - Хорошо быть обезьяной и лопать каждый день бананы. И ничего не знать, что впереди... У вас, говорят, их много? - Встречаются, - соглашается она. - Мне кажется, ты - мазохист. - Хорошо, - соглашаюсь я, уводя разговор от этой темы. - А чем занимаешься ты? - Я? - переспрашивает она. - Учусь в МГУ. - В аспирантуре? - Что-то в этом роде. Изучаю русскую литературу. - Зачем? - Хочу понять, существует ли великая славянская душа. Или это вымысел? - По книжкам? - удивляюсь я. - Душу можно искать только в живом человеке. Например, во мне... Я был бы рад, если бы ты принялась изучать меня. - Я подумаю, - ответила она. И мне показалось: она сказала это слишком уж серьезно. Так серьезно, что я снова почувствовал себя круглым дураком. Уже, наверное, человек десять посмотрели на Прохорова. И - ничего. Сумасшествие, что я прищел сюда и придумал себе эту забаву. И все-таки он возник! Этот среднего роста и моего возраста мужик вошел в холл и перед тем как повернуть в гостиную, посмотрел на себя в зеркало, потом - на фотографию. Словно кто-то двинул ему по сусалам: сплющилось лицо, застыло судорожной маской. Так продолжалось секунду или две, пока он не совладал с собой. - Тебе хочется верить, - сказала Кира. - Очень странно... Ты, наверное, неординарная личность... Он совладал с собой. Резко повернул голову, я не успел спрятаться - мы встретились с ним глазами. Какое изобилие на столе: от салатов пахнет крабами, водка холодна и прозрачна, соленые грйбочки скользки и сами просятся в рот, у маринованных помидоров кожица тонка, проминается под пальцами, ветчина свежа и истекает специфической слезой. - Вспомним Валентина, - говорю я, наливая полные рюмки. Рука не дрожит, это потому, что я ВНИМАТЕЛЬНО СЛЕЖУ ЗА НЕЙ. - Ты же не знаешь его. - Он мой одногодок. И должно быть, уже не совсем посторонний человек... Так что колокол звонит и по мне. Мы поднимаем рюмки. С каким наслаждением я выпиваю свою... Тот человек уже в гостиной, стоит, прислонившись к фортепиано, и, кажется, не смотрит на меня. Он в темном костюме, в рубашке без галстука, коротко острижен. Я расправляюсь с ветчиной, с помидорами я грибочками - отличная закуска. Закуска из закусок... - Добрый день. - День добрый, - говорю я, по возможности четко стараясь произнести слова. - Разрешите представиться. Николай, - Владимир. - говорю я. Я уже прожевал... Его здесь все анают. Его здесь все знают. ЕГО ЗДЕСЬ ВСЕ ЗНАЮТ. Я чуть ли не танцевать готов от радости. Чувствую свою силу... Я улыбаюсь невинно, вокруг идут задушенвые застольные разговоры, почему бы и нам не поговорить с Николаем. Тем более что и он, не только я, кажется мне, неординарный человек. - Простите, - извиняется он предельно вежливо, - мы с вами никогда не встречались, вот мне и стало интересно. Я был приятелем Валентина, хорошо знаю его окружение... А тут вы... Вот я и думаю: неужели у него были друзья, о которых я не слышал? В таком случае его друг-мой друг... Именно поэтому осмелился подойти. Он тоже улыбается, тактично и со значением. Можно подумать, мы готовимся стать закадычными приятелями. Как в детском саду: давай с тобой дружить? Вот здорово, давай, этого-то мне как раз не хватало. - К сожалению, - говорю я медленно и печально, - я не был знаком с Валентином Анатольевичем. В его доме я впервые. Кира полуобернулась к нам. Ее чем-то занимает наш разговор. - Простите, - так же вежливо говорит Николай, - не понял. - Я не имел чести быть знакомым с Валентином Анатольевичем, - несколько по-старомодному повторяю я свою мысль. - Я попал сюда случайно. Можно сказать, по стечению обстоятельств. - Если не секрет, - спрашивает Николай, - что же это за обстоятельства?.. Позвольте вас спросить. На лице нет улыбки, в голосе появляются отблески металла. Я ощущаю кожей его нетерпение. Вижу, как напрягаются под пиджаком тренированные мышцы. Смотрю на Киру, она рассматривает нас. Я размышляю несколько секунд, укладывая их в паузу, полную значения. - Я пришел сюда с девушкой. Позвольте ее представить. Кира. Он озадаченно смотрит на мою соседку. Кира смеется. Она делает это негромко и обаятельно. Она довольна произведенным впечатлением. Николай кивает девушке с тем же почтением на лице, с которым только что обращался ко мне. - Мы, кажется, знакомы? - Да, - с легким обворожительным акцентом соглашается она, - мы несколько раз встречались. Вопрос исчерпан, гусарский наскок не удался. Но я по-прежнему не прочь подружиться с Николаем. И кажется мне, что и он не против поближе познакомиться со мной. Но он тугодум. Проходит не меньше минуты, прежде чем возникает продолжение. - Послушайте, - говорит он простецки, обнимая спинки наших стульев... От добродушной улыбки кожа на его лбу морщится и немного назад подаются уши. Я понимаю: с таким парнем - в огонь и воду. Нигде не пропадешь. Ради приятеля он расшибется в лепешку. И у него единственное желание - чтобы все знали об этом. - У меня предложение. Не поехать ли нам куда-нибудь провести вечер. Вы не против? Я знаю отличное местечко, уверен, не пожалеете. Называется кафе "Орфей". Я-то уверен - не пожалею... Но у меня дела, нужно проводить домой девушку, еще кое-что нужно. Так что я с удовольствием, но только НЕ СЕГОДНЯ. Так что извини, поиши-ка себе другую компанию. - Я согласна, - радостно говорит Кира. Я делаю кислую мину. Я тоже не учился в театральном училище и буквально выдавливаю из себя: - Конечно. - Вот и отлично. Тогда в путь... Кстати, Володя, ты ничего не забывал в холле, у зеркала? Там лежит какая-тй фотография. - Фотография? - переспрашиваю я. - Нет, никакой фотографии у меня не было. Это глупость моя... Очередная. Все глупость, все. Я не люблю врать, ненавижу. Тем более если меня легко можно схватить за руку. Выяснить, где я работаю, пустяк. Тем более редакционное удостоверение по-прежнему греет грудь. Но птица вылетела, лови... - Пошли? - Нужно попрощаться с тетей Варей, - кивает Кира. - И позвонить домой. - Да, да, конечно, - терпеливо соглашается Николай. Мой новый друг. - Все-таки, - говорит он. - Мне кажется, что это ты ее там оставил. Не хочешь взглянуть? - Давай, - довольно обреченно соглашаюсь я. Мы поднимаемся втроем и выходим... Я прекрасно знаю, что он имеет в виду, и готовлюсь к спектаклю. Мне нужно признаться, я чувствую, так будет правильно, только так я снова почувствую себя гордым человеком. Я совершил ошибку и должен исправить ее. И я исправлю... Это забытая мной фотография, мной. Моего товарища по работе. Которого я тоже не знал и не видел ни разу... Но тебе он знаком, как и Валентин Анатольевич. Ты знал и его. И может, был и его другом? Вряд ли после этого мы покатим с ним в увеселительное заведение. Тем более с девчонкой, которая здесь совершенно ни при чем. Пусть себе на здоровье прощается с тетей Варей. Я сделаю это. Чего бы мне это ни стоило. И приобрету больше, чем потеряю. На тумбочке, в том месте, где я прислонил Прохорова к зеркалу - пустое место... Ничего. Мы застываем, не в силах этого понять. Прошло не больше десяти минут, все было перед глазами, ни я, ни он не выходили в коридор, и никто вроде бы не подходил сюда, мы оба непроизвольно посматривали в ту сторону. - Так что ты хотел показать мне? - спрашиваю я еще не своим голосом. - Черт... - говорит он и ошарашенно смотрит на меня, будто бы это я показал ему фокус. Мне тоже интересно. Словно невзначай я поворачиваюсь и обозреваю гостиную, где поставлены буквой "Г" столы, где много отличной закуски и водки, где много незнакомых людей, пришедших разделить друг с другом общее горе. Никто не сверлит меня взглядом, никого из них не интересуют дешевые эффекты моего лица. Я стараюсь запомнить этих таких разных людей, собравшихся вместе. Мне бы зрительную память знаменитого Штирлица. Боюсь за себя. И не напрасно: такое количество народу! - Может, тебе показалось? - спрашиваю участливо я, поняв бесцельность своего занятая. - Нет, - отвечает он. - Но все равно, поехали веселиться! По его тону понимаю: НЕ ВСЕ ПОТЕРЯНО. Он еще надеется на что-то. И по-прежнему полон решимости выпить со мной на брудершафт. - Спускайтесь, - говорит Николай, - я подгоню машину. Киваю... Ни в чем не нужно теперь признаваться. На нет нет и суда. Подавая девушке плащ, я спросил: - Зачем тебе это надо? Выручать меня? Стою перед ней, засунув руки в карманы. Как тогда, часа два назад, у лифта. - Я же тебе понравилась, - говорит она со своим прелестным акцентом, который так ей идет... Если бы моя жена изъяснялась с такой очаровательной неправильностью, я бы, наверное, вспоминал о ней месяца на три дольше... И потом, получается, что все - против тебя... Вроде того, когда все нападают на одного. - Как это? - пытаюсь понять я. - Так... Я ведь тоже одна. Приехала издалека... Так что отлично донимаю, каково тебе здесь... И ты - странный... Мне нравятся странные люди... Мне иногда кажется, что в них-надежда. - Надежда на что? - Это по поводу души. Но может, мне кажется... Она смотрит на меня. Что-то манящее мерцает в ее взоре, и в то же время он строг. Умопомрачительное сочетание. Ее нельзя обмануть, невозможно. Немыслимо. - Понимаю, - горожу что-то я, - ностальгия... Хочу продолжить наши игру. Иначе меня потянет на откровенность. А она никому не нужна - ни ей, ни мне. Да и интуиция у меня ни к черту... От женских чар кружится голова. Так недолго выболтать все секреты иностранной шпионке. - Слушай, - бормочу я, - ты когда-нибудь укатишь в свой Сан-Франциско, завидую... У вас же там другой уровень жизни, и поминки усопших гораздо роскошнее. Вот бы побывать хоть разочек! - Не укачу, пока не решу одну загадку, - говорит она и смотрит на меня. - Какую же? - спрашиваю я. - Мне хотелось бы понять: чем русский дух отличается от всех остальных духов на Земле? Ну молодец, ну залепила... Всем молодцам молодец. Девчонка просто прелесть. - Давай, - соглашаюсь я, - отгадывай... Мне бы твои заботы. Мы переглядываемся и смеемся. Но это уже за дверью, у лифта. Который повезет нас вниз. У Николая новенький "Москвич". Мне нравится эта машина среднего класса. Она стоит у подъезда, задняя дверь у нее приоткрыта. А у меня в кармане богатство - отступные жены. Все свое ношу с собой. Выхожу на улицу с неизвестным мне доселе грузом на плечах, это возраст... Тридцать один год. Но вокруг, в смысле собственности, - пустота. Ничего не нажил. Ни квартиры в шикарном доме, ни тачки среднего класса, ни белых сапог на высоком каблуке, как у Киры. Но не это волнует. Лишь только возраст тревожит меня. Потому что пропадает желание по-жеребячьи взбрыкивать, когда вспоминаешь о нем. И хочется поменьше творить глупостей. С этого наблюдения над собой я и начну, наверное, свой гениальный очерк. Ловлю себя на том, что начинаю прокручивать в уме первую фразу: "Я ехал в неизвестность..." Или: "Жаль, в кармане у меня нет какого-нибудь револьвера..." Ничего не нравилось, но времени не оставалось придумать что-нибудь получше. Николай закуривает и протягивает нам сигареты. Это "Мальборо". - Валька был отличный парень, - говорит Николай, - жаль, ты его не знал. Он бы тебе понравился... Ты чем вообще-то занимаешься? - Жаль, - говорю я и отвечаю по порядку: - Работаю в журнале. Называется "Полет". Может, читал?.. Я журналист, вольный стрелок. А ты, Николай, чем промышляешь? - Тоже вольный стрелок, - смеется он. - Тренер в детско-юношеской спортивной школе. Подъехали к кафе. Оно в двухэтажном особняке, на первом этаже. Перед входом небольшая толпа. Мальчики и девочки, все моложе нас. Но не настолько, чтобы я почувствовал себя другим поколением. - Любимый кабак Валентина. Да и мой... Мы еще со школы облюбовали его. Вся наша компания. Я замечал: спортсменам, особенно бывшим, свойственна сентиментальность. Они развешивают на стенах медали и грамоты. В шкафах, где у других посуда, они хранят выигранные кубки. Но эта слабость их украшает. По крайней мере, ДЕЛАЕТ ПОНЯТНЕЕ. Николай провожает нас в скверик, к лавочке, скупо освещенной уличным фонарем. Под ногами шуршат листья. - Подождите пару минут. Я быстро... Пружинящей походкой он пересекает сквер и исчезает в боковой двери. Он свой человек в этом кабаке. Не врет... Мы снова остаемся вдвоем. Тут бы мне разразиться красноречием, но я принимаюсь молчать. Мне вдруг кажется диким, что я сижу в каком-то осеннем темном сквере на лавочке, а рядом со мной - красивая девушка. Бред. В ней что-то нездешнее. Я это заметил и раньше, но среди суеты никак не мог понять - что. Сейчас догадываюсь: в ней живет независимость. Не от меня - от всего мира. От всех людей, которые не созвучны ей. И мне тоскливо: почему ей, девчушке этой, доступно такое? Почему не мне? Наверное, мне больше досталось, об мою спину больше пообломали всяких дрынов, больше моей жизни пропало в бесцельной драке, больше я огрызался. Но досталось вот ей, не мне. - Тебе нравится на меня смотреть? - спрашивает Кира. - Слушай, - говорю я, решившись, - может быть, я отправлю тебя домой? Посажу на такси?.. А то уехала с незнакомыми мужиками, мало ли чего может случиться! - Что может случиться? - Мало ли... - повторяю я. - Никто не знает, где ты. Такая симпатичная. - Знают, я позвонила домой. Раньше двенадцати меня не ждут. - Зачем тебе это нужно? А вдруг со мной что-нибудь случится? - Что? - спросила она с детским любопытством.- С человеком, который приходит на чужие поминки? Которого вдруг приглашают культурно провести время? И который вдруг оказывается корреспондентом журнала? Вольным стрелком?.. Я нюхом чувствую какую-то цель. Ты мне не расскажешь о ней? - Да. Я тоже взялся за дурацкую работу: отгадать загадку души. Чьей-то... Только не знаю вот, кому она принадлежит. - Это все? - Конечно. - Тогда тем более я не оставлю тебя... Раз так интересно. - Ну, смотри, - сказал я. Прохожие - трое парней в расстегнутых куртках - взялись неизвестно откуда. Подошли и остановились рядом. - Земляк, - сказал один, - закурить не найдется? Второй как-то ловко втерся между мной и Кирой, лицом к ней. Третий повернулся к просвечивающей сквозь осенние деревья очереди в кафе. Я не успел опустить руку в карман за "Родопамн". Тот, кто нуждался в сигарете, резко ударил меня в живот. Что-то ойкнуло там, перехватило дыхание. Я не понимал, что случилось, была какая-то пауза, я сгибался и видел, как Кира медленно поворачивается и бежит по скверу. Бросая меня... Интересного человека, которого взялась не оставлять. Я успел подумать: все на свете так смешно устроено. Захотел опросить ребят, что им от меня нужно. Все казалосьэто какая-то бессмыслица. Но тут кто-то опустил кулак сверху, брызнули из глаз искры, сознание прервалось, последующее я воспринимал урывками, кадрами немого оборванного кино... Тело вдруг стало не моим, оно металось, подпрыгивало, то один, то другой парень методично припечатывал меня. Было не больно, я просто ничего не соображал, лишь думал: они могут так убить меня, если не остановятся. Я не хотел умирать. Несколько раз падал, сжимался, замечая перед собой белые модные кроссовки. Почему-то с желтыми шнурками. Никогда не забуду своего отрешенного удивления такой мелочью. Словно во мне в эти секунды обитал другой человек, не равнодушный к последним веяниям моды. Сознание с каждым ударом уплывало все дальше, все медленнее возвращаясь... И тут до моего слуха донеслись посторонние удары, не относящиеся ко мне. Меня сразу же оставили в покое. Я удачно упал на лавочку и приоткрыл глаза. Чудесная картина предстала нередо мной: между парнями метался, словно в танце, Николай. Мне стало окончательно понятно, что преподавал он своим подопечным. Его нога то поднималась выше головы, то он весь провисал в воздухе, то молотил руками. Я так понял: его противники были в растерянности. От бокового входа в кафе, где заканчивался скверик, бежало человек десять поваров в белых халатах и в колпаках. И у каждого в руках было что-то из кухонной утвари. - Пожалеешь, земляк, - услышал я знакомый уже голос, обращенный к Николаю. - Лезешь не в свое дело. Парни, как по команде, развернулись и большими скачками - мне даже показалось, что ноги их были на пружинах, - побежали к улице, там сбавили темп и исчезли где-то за поворотом. За ними никто не последовал. Я сидел со счастливой улыбкой на губах. И совсем не из-аа того, что меня переполняла радость от неожиданной подмоги. Совсем не из-за того.. - Как сам?! - спросил возбужденный Николай.- Грамотные ребята, никого не зашиб... А хотел, черт возьми. Меня окружили повара и стали рассматривать, как музейный экспонат. Я улыбнулся им. - Живой, - сказали они. Естественно, а что со мной могло случиться? Естественно, я был жив. Даже более жив, чем когдалибо. Во мне рождалось столько жизни, что вышибить ее из меня невозможно было никакими кулаками. Если сказать честно, первые несколько минут я плохо соображал. Меня отвели в служебное помещение,. в какую-то раздевалку, где было много кафеля и шкафчиков. Там я посмотрел на себя в зеркало и умылся над раковиной, хотя у меня ничего не кровоточило. Просто ломало все тело. - Чего они хотели? - Закурить. - Ты не дал? - Собирался дать... - Странно... Грамотные ребята... И, извини, молотили тебя не сильно. Так, как мамаша детишек, - больше для острастки. - Ничего себе мамашки! - скрипел я. Но ко мне уже возвращалось чувство юмора. - Если бы вы не прибежали, они бы из меня душу вытрясли. - Если б так... - все еще сомневался Николай. Наверное, ему приходилось бывать во всяких переделках, и что-то из происшедшего не укладывалось в законы серьезных мужских разговоров. - Девчонку отпустили... Кто же так делает? Но - грамотные ребята. - Я сама убежала, - сказала Кира. Больше всего произошедшее подействовало на нее. Она стояла бледная, прижимая к груди сумку, которую вообще-то нужно носить через плечо. - Так бы и дали бы они тебе смыться!.. - А я думал сначала, что это твоя работа, - проговорил я. Они стояли, я сидел, прислонив затылок к холодной стене, и смотрел на них. Вернее, на Николая. Все-таки я оставался верен своей профессии и догадывался: в эти минуты, когда он пребывал в роли благородного спасителя, он не станет юлить. Он рассмеялся, простецки, как бесхитростные деревенские ребята: - Вообще-то я хотел с тобой поговорить. Выяснить кое-что... Но тебе и без того досталось... По поводу той фотографии, ты же знаешь, о чем я говорю? - Какой фотографии? - спросила Кира. - Нельзя же так надеваться над женщиной, Я второй раз слышу про эту фотографию. Ничего не могу понять. - И я не могу, - сказал Николай, но уже без смеха. Азарт совершенною подвига постепенно покидал его. - А ты? Я прикрыл глаза - все-таки мне порядочно досталось. Во рту собиралась тягучая слюна, живот болел и ныло в боку. В других местах боль была слабее, но была и разливалась по телу, я только сейчас почувствовал, как устал. - И я ничего не могу понять. - Я посмотрел на Николая, а потом на Киру. И подмигнул ей. Просто так, чтобы она не слишком переживала из-за меня. Чтобы прийти в себя, хватило минут пятнадцати, я расхрабрился, даже согласился продолжить вечер. Кабинеты для избранных находились на втором этаже. Из них выходили в общий зал небольшие балкончики, на которых при желании можно было постоять и поглазеть вниз. Там веселился народ. Половину зала занимали столики, вторая половина свободная для танцев площадка и небольшая эстрада. Должно быть, это раньше был кинотеатр, а до революции - дворянское собрание. Меня слегка мутило, и не хотелось ни пить, ни есть. Ничего не хотелось... Я подумал, что с нашего балкончика хорошо блевать. Когда переберешь и захочешь продолжения шикарной жизни. Внизу скакали и резвились парни с девчонками. Другое все-таки поколение. Раз я здесь, а они - там. - Испугалась? - спросил я Киру. - Да. - Это тебе не Сан-Франциско, - пошутил я. - Еще не пропало желание составлять мне компанию? - Не пропало ли оно у тебя? - спросила она. - Знаешь что, - сказал я, - ведь это ты меня спасла. - Это получилось случайно. Наверное, от страха. Но я рада, что так вышло. И тогда я ее поцеловал. При Николае... Я забыл, что он где-то рядом с нами. Она не вырывалась и не ударила меня сумкой по голове. Она восприняла это, как заслуженную награду. Наш товарищеский поцелуй... Но что-то он оказался слишком долог. Это произошло само собой, я, благодарный проходимец, лишь хотел прикоснуться к ней губами, ничего больше. Но что-то заставило меня сжать ее плечи и крепче притянуть к себе. Она тряхнула головой, разметав волосы, и посмотрела на меня. Она ничего не могла понять. - Давай поужинаем, что ли? - сказал я в растерянности. - После всего нужно как следует вмазать, успокоить нервишки, - сказал хозяин кабинета. - Да, - согласилась Кира. Николай совершенно не удивился тому, что произошло между нами... Меня тянуло на балкончик, посмотреть на народ. Я привык быть в его сердцевине. Поэтому при первой возможности я туда и вышел-к грохоту, бьющему по ушам. Внизу много курили, над столиками и разноцветной толпой стелился сиреневый дым. Вообще, там было весело, я бы с удовольствием расположился там. Но отсюда все было видно. По привычке я останавливал свой взгляд на дамочках. Но без прежнего удовольствия. Сегодня тянуло намечать их недостатки: эта слишком толста, та - худа, та - раскрашена... Недолго в общем-то смотрел. Пока не увидел Алису. Соседку по уютному редакционному кабинету. Поистине вечерок, полный неожиданностей! .. Алиса, сидела вполоборота ко мне. Столик сервирован на четверых, но в этот момент она была одна. Я сразу заметил, как нервно она курит, как напряжена внутренне. Словно не отдыхать пришла сюда. а выполнять очередное редакционное задание. К тому же важное, и к тому же не очень осуществимое, тo есть трудное. - Она занималась тем же делом, что и я недавно. Смотрела на вход. Смотрела... Это было очевидно, она не маскировалась. Смотрела со скукой и злостью одновременно. Я немног
