Аркадий Карасик - Месть авторитета
Адилов тоже сбежал из зоны? Получается, что и Гошев с ними заодно… Что же делать?
«Дышать глубже, — заботливо шепчет мне Наташа. — И ни о чем не думать…»
Пронзив бедро, нож с отвратительным скрежетом вонзается в операционный стол. Тот вздрагивает, будто травмированная живая плоть, наклоняется, и я соскальзываю с его вздрагивающей поверхности…
Спасите!!!
— Вот и все. Сейчас боль поутихнет…
Просыпаюсь весь в поту. Надо мной смешливая сестричка со шприцем в руке. Оказывается, по распоряжению дежурного врача она сделала мне инъекщию обезболивающего. Поэтому боль и отступила. Вернее, притаилась, готовая в удобный момент снова кусать и жалить…
Настроение улучшилось. Ночной кошмар испарился, будто мираж в пустыне. Огляделся, прислушался.
— Фарид снова к ней подался!
Знакомый скрипучий голос принадлежит худющему человеку с нервно подрагивающими мышцами костлявого лица. Он лежит на кровати возле входа в палату и подозрительно оглядывает смятую постель в противоположном конце комнаты. Будто простыни и одеяло — вещественные улики, позволившие ему вычислить преступника. В руке крепко зажата дымящаяся сигарета… Интересно, как реагируют врачи и сестры на курение в палате? Или здесь это не возбраняется?
— А куда же еще? Когда дежурит Мариам, нашего кобеля впору на цепь сажать… Вира и — помчался заниматься любовью! Появится дежурный врач — майна в палату…
До чего же гулкий голосина у этого плотного парня, лежащего на соседней с курякой койке. Только батареей в бою командовать. Судя по всему, такелажник. Отсюда любимые выражения — вира, майна. На стройке он выкрикивает их крановщику, аккомпанируя голосу движениями рук… Отсюда и привычка размахивать ими и гулкий бас.
— Да, наш Фаридка — знатный кобель. Такого искать и не найти, — проштемпелевал оценку соседа куряка. — Может, и в больнице держат его не для лечения язв, а для… размножения…
Сведения постепенно накапливались. Значит, в плотно заселенной больничной «келье» живет неизвестный пока мне Фарид, удравший к какой-то Мариам. Видимо, к медсестре либо санитарке.
Двое больных уже «приоткрыты», считай — наполовину знакомы. Третий, Фарид, на подходе. А остальные двое? Что они из себя представляют?
Привычка анализировать каждое слово, каждый жест сложилась за время многолетней работы в органах. О чем бы ни говорили окружающие меня люди, что бы ни обсуждали — ищу второй-третий смысл, подвожу внешне невинный, казалось бы, разговор под мерки сыска.
На работе эта привычка помогала, но в быту, особенно — в пенсионном, мешает… Но сейчас — не быт, самая настоящая работа…
Прищуренный взгляд курильщика прошелся по палате и встретился с моим, вопрошающим.
— Здоров же ты спать, батя, — проскрипел худой мужик насмешливо. — Я уж подумал грешным делом: не откинул ли новый страдалец копыта? А ты, похоже, дышишь… С какой болячкой к нам положен?
Слова вылетают изо рта в клубах табачного дыма. Правый глаз прищурен, будто спрашивающий прицелился в меня и вот-вот выстрелит из невидимого оружия…
— Сам толком не знаю… То ли осложнение после недавней операции, то ли заражение…
— Какая операция, какое заражение? В палате — одни мужики, баб не держим, потому можешь не стесняться…
Говорить о болезнях — будить уснувшую на время боль. Притаилась она в истерзанном теле, подавленная уколами и таблетками. Вспомнишь — поднимет зубастую голову и начинает рвать бедро на части.
Но отмалчиваться — не в моих интересах. В больницах люди обидчивы, с ними нужно обращаться осторожно, будто с легко бьющимися предметами. Спрячется тот же курильщик в свою скорлупу — как узнаешь подлинное его лицо?
А разузнать все досконально об однопалатниках — основная моя задача. Ибо, пусть я больной, пусть с температурой под сорок, но — сыщик. Лечиться мог бы и дома под присмотром все знающей и все умеющей жены.
— Чего молчишь, а? Брезгуешь разговаривать с простыми людьми?… Гляди, Петро, неужто интеллигента к нам подложили?
— Никакой я не интеллигент, — с деланной обидой возразил я, словно куряка произнес в мой адрес нечто непристойное. — Просто не хочется травить ни себя, ни вас… Но если настаиваете, могу рассказать… Перенес полостную операцию по поводу перитонита. Гною, говорили, откачали с бутылку. Внутренности наружу выволокли и отмывали… Вот и боюсь, как бы заражение на бедро не перекинулось… болит, и температура душит… Вообще-то, я в этом мало понимаю, медицине не обучен…
— Темнишь, батя. Не может человек не ведать, что у него повреждено, от какой части телес страдания принимает… Вот говоришь — бедро… Знаешь все же… Может, на работе накололся задницей на прут… Где работаешь?
— На пенсии…
— Обратно темнишь! На пенсионный достаток ныне разве за квартиру расплатиться… Сколь знаю, ни один пенсионер не отдыхает. Кто пустую посуду собирает, кто торгует всякой всячиной, а кто и ворует… Может, сел голым задом на разбитую бутылку — отсель и заражение…
— Не было, вроде, такого… Осмотрят врачи — скажут…
— А ты врачам не больно доверяй. Они такого наворочают — ахнешь. Окочуриться недолго. Лучше — к бабке-знахарке. Пошепчет, поплюёт — никакого тебе заражения… Вот и Гошке-кандидату каких-то наук советую — не слушается инвалид хренов… Так говорю, Гена?
— Не знаю… Может быть…
Это в «познавательную» беседу включился безногий, лежащий на первой в моём ряду кровати. Он вымолвил равнодушное «не знаю», глядя в потолок.
— А как у вас с ногами? — неожиданно повернулся ко мне куряка. — Сами ходите, или — водят?
Я промолчал. Навязанная тема не вписывалась в запланированную совместно с Гошевым беседу.
— Ты, батя, не отмалчивайся. Спрашивают — отвечай. Здесь лежат одни мученики, здоровых нет. Потому обязаны знать болячки соседей по палате. Чем страшней болячка, тем легче самому.
Странная философия, пахнущая самым настоящим садизмом! Но ввязываться в дискуссию не стоит. Бесполезно. Лучше пересилить боль, и прогуляться по коридору. Заодно, осмотреться, «прицениться» у обстановке…
5
Туалет — в центре коридора. За ним — процедурная, с прелестями которой мне еще предстоит познакомиться. Передохнул, прислонясь к стене, и медленно двинулся по «проспекту».
— Новичок, батя, да? — прихрамывая, весело осведомился щуплый паренек с длинными волосами, схваченными сзади резинкой в пучок. — Сразу видно — свеженький, не резанный, не чищенный… Я вот тоже третий день околачиваюсь. Надоело — хоть в окно прыгай… Будем знакомы, Павел, — представился он, хотя я и без этого представления узнал его по описанию Гошева.
— Пошли, выкурим первую, дай Бог, не последнюю сигарету… Заодно обнюхаемся…
Агент Гошева играет заданную ему роль не без кокетства, но достаточно умело. Только говорит слишком много. Болтливость для сыщика — слишком опасный недостаток…
— Вообще-то до завтрака я не курю, но ради общения… Вот только проверю, как работает местный туалет, нет ли засоров… Вы подождите, пожалуйста, а то я плохо еще ориентируюсь, вполне могу вместо курительной площадки забрести в процедурную…
Когда я вышел из туалета, Павел внимательно изучал развешанные на стене медицинские плакаты и фотографии, демонстрирующие высокие достижения коллектива отделения в борьбе со всякого рода недугами.
— Опростались? Великое дело — выбросить из себя накопленное за ночь. И на душе легче, и мочевой пузырь в сохранности… Какие курите? Бизнесменскую «мальбору» или пенсионную «Приму»? Лично я предпочитаю «Пегас». За карман не кусает, и никотин перехватывает…
Его бесконечная болтовня быстро надоела. Если вначале она казалась хитрым приемом находчивого детектива, то через несколько минут стала отменно раздражать.
Без умолку выбрасывая из себя мешанину из слов, парнишка слегка подпрыгивал, будто сварливая галка с поврежденным крылом.
На лестничной площадке пусто. Насытившись первыми сигаретами, больные ринулись на штурм столовой. Горячая манная каша еще так себе, а остывшая — отрава,
Павел внимательно огляделся. Никого. В углах дотлевают непогашенные в спешке окурки, из консервных банок, заменяющих пепельницы, тянутся струйки тошнотворного дыма.
— Простите за болтовню, — перестал веселиться сыщик. — Для маскировки она — клад. Вот и приходится изощряться… Вообще-то, по складу характера я молчун. Можете поверить…
— Как связываешься с Гошевым?
— Этажом ниже — физиотерапия. Там — телефон. Автомат, но без жетонов и монет. Мне назначили какие-то процедуры… Два-три слова — весь доклад…
— Введи меня в обстановку.
— Для этого и… курим… Женские палаты — не в счёт. Одиночная «хата» — тоже. Две мужские я, вроде, проверил — чисто. Остается та, в которую вас «прописали»…
Помолчали. Курить мне не хотелось, но без этого не обойтись. Курят два мужика, лениво обменивается новостями, посмеиваются — никаких подозрений. Разговаривают без сигарет — таятся, что-то скрывают. Если в отделении действительно засел преступник — сразу заподозрит неладное.
