Николай Оганесов - Играем в «Спринт»

Он сделал паузу, чтобы я оценил всю значительность суммы. При этом на его скулах шевельнулись желваки, отчего лицо стало жестче и даже как будто потемнело.

— Ладно, не буду тебе раньше времени голову забивать. Подробности в прокуратуре узнаешь, у следователя. Потом ко мне зайдешь, обмозгуем, с какого конца лучше взяться. А после… — Он опять смерил меня взглядом и, изменив тон, заключил: — А после придется тебе, парень, на время забыть дорогу сюда, в розыск. Самостоятельно будешь работать. На свой страх и риск. Понял?

— Понял, — отозвался я.

— Вопросы имеются?

Вопросов не было.

Они появились позже, и ответы на них, увы, не мог дать ни опытный Симаков, ни менее опытный, но старательный следователь. Ответы предстояло искать самому.

2

Собеседник из меня оказался никудышный. Старожил-синоптик со своей спутницей не спеша удалялся вдоль набережной.

Похожие на удравших с уроков школьников, они держались за руки, женщина в панамке смеялась чему-то, ей вторил мужчина, а я глядел вслед и завидовал их беспечности, их хорошему, ничем не омраченному настроению.

Обратной стороной самостоятельности, о которой говорил Симаков, было одиночество, хотя об этом мой начальник, конечно же, не обмолвился ни словом.

Я был обречен на одиночество в силу порученного задания — оно предполагало мою полную изоляцию от сослуживцев, от случайных, не идущих на пользу делу контактов. Я успел убедиться, что это состояние, кроме прочих, имело еще одно малоприятное свойство: к нему нелегко было привыкнуть. А если прибавить оторванность от дома, чужой, незнакомый, по сути, город, получалось совсем худо.

Не знаю, уместно ли тут слово «ностальгия», но, глядя на здешнее раскаленное докрасна солнце, на праздные толпы веселых и беззаботных людей, я мысленно уносился за тысячи километров к северу, в свой далекий, скупой на краски город. Там уже ночь. Горят уличные фонари. Напоминанием о близкой зиме качаются голые ветки деревьев, и асфальт блестит от осевшей на него измороси. Оно, конечно, не так красиво: и моря нет, и горы пониже, да ведь это кому что нравится…

Я вздохнул и посмотрел на часы. Они показывали розно семь.

Пора.

Прихватив полиэтиленовую сумку с изображением бородатого Демиса Русоса, я пошел добывать двушку.

Ближайший телефон-автомат находился неподалеку, у входа в бильярдную.

К трубке на другом конце провода долго не подходили. Наконец монета проскочила в прорезь, и глухо, точно с другой планеты, донесся низкий, не то мужской, не то женский, голос:

— Слушаю.

— Это библиотека?

— Слушаю, говорите, — повторил голос.

— Это библиотека? — крикнул я, опасаясь, что меня опять не услышат.

— Абонемент это. Вам кого? — откликнулось в трубке.

— Кузнецову Нину позовите, пожалуйста.

— Кого?

— Кузнецову Нину!

— Нету ее. Ушла.

— Давно?

— Громче говорите, не слышно.

— Давно она ушла?! — гаркнул я что есть мочи.

— Хулиган! — возмутился абонент, и в наушнике раздались короткие, как многоточие, гудки.

Я повесил трубку. Расстраиваться было не из-за чего. Телефонный разговор с вдовой погибшего в мои планы не входил — важно было убедиться, что она уже вышла. В остальном я полагался на удачу.

От библиотеки до улицы Приморской, где Нина Кузнецова жила одна после смерти мужа, четыре квартала. Следовательно, через десять-пятнадцать минут она будет дома. При условии, конечно, что мне повезет и она пойдет домой, а не свернет куда-нибудь по дороге.

Вообще-то идея встретиться с вдовой погибшего принадлежала не мне. Она принадлежала Симакову. Он эту идею выдвинул, и он же, поразмыслив, забраковал, посчитав малоперспективной. «Искать надо не тех, кто на виду, — инструктировал он напоследок, — а тех, кто хорошо знал Кузнецова и держался при этом в тени, на расстоянии. Ищи, Сопрыкин, невидимок! Это и будет твое задание».

Легко сказать! Второй день я болтался по городу, стараясь напасть на след этих самых «невидимок», и все попусту. Тогда — с отчаянья, что ли, — вспомнил об отвергнутом плане, и чем больше о нем думал, тем сильней становился соблазн пойти на Приморскую. В конце концов решил рискнуть: нас учили использовать любой шанс, каким бы ничтожным он ни казался, и не в моем нынешнем положении было пренебрегать этим правилом…

Я направился к лестнице. У ее каменного основания лежали два облезлых, подслеповатых льва. Сложив каменные морды на лапы, они меланхолично смотрели куда-то за линию горизонта.

Ступени вели круто вверх, к многоэтажному корпусу гостиницы, чьи ослепительно белые стены виднелись сквозь непролазные джунгли, раскинувшиеся по обе стороны спуска. Называлось это сооружение «Лотос». Тот самый «Лотос», из которого за день до смерти исчез Кузнецов. Гостиница стояла на Приморской, то есть на улице, куда лежал мой путь и где до своей кончины проживал известный нарушитель Правил поведения на воде. Вот, кстати, еще одна загадка: вместе с уложенной в парусиновые мешочки выручкой Сергей умудрился «пропасть» в ста метрах от собственного дома — обстоятельство если и не подозрительное, то весьма странное…

«Как он вообще мог утонуть? — рассуждал я, одолевая подъем. — Родился у моря, плавать, верно, научился едва ли не раньше, чем ходить. Что привело его на пляж? Свидание с сообщником? Он пришел немного раньше назначенного часа, решил окунуться… Но с тем же успехом можно предположить, что свидание уже состоялось. Шоссе в том месте проходит в непосредственной близости от пляжа, есть даже съезд к берегу. Сообщник подкатил на машине, забрал свою долю и… А почему они не поделили деньги раньше? Почему не разъехались сразу после ограбления? Почему, наконец, сообщник не взял его с собой? И вообще, был ли у него сообщник? Кто сказал, что Кузнецов был не один?

С другой стороны, где он скрывался после пятнадцатого? Как попал на дикий пляж? Откуда? Вот и выходит, что началась эта история гораздо раньше, чем зафиксировано в официальных документах. Слишком много в ней неясного, необъяснимого…»

В любое другое время путь наверх не занял бы у меня и пяти минут, но, как видно, я действительно был не в лучшей своей форме: когда одолел подъем и вышел к двум точным копиям с оставшихся внизу меланхоликов, и спину и лоб покрывала испарина, а голова ныла, словно на нее надели тяжеленный железный обруч.

Наверху стояла бочка с квасом. Я постоял в очереди и взял большую кружку, но, не успев сделать и глотка, поперхнулся. Проклятый теннисный мячик почти наглухо перекрыл горло. А жаль! Квас был хорош. Бережно поддерживая кружку обеими руками, я прислонился к холодному боку цистерны и посмотрел вдоль Приморской.

То, что я видел, меньше всего походило на улицу. Передо мной лежала короткая и широкая площадка, открытая для проезда и стоянки автомашин. Благодаря сравнительно короткому спуску к морю, близости к центру и дюжине магазинов, расположенных в квартале отсюда, это было одно из самых оживленных мест в городе.

Правую от меня сторону площади из конца в конец занимал фасад «Лотоса» с подстриженными газонами перед входом, светильниками и клумбами, террасой, на которой под пестрыми зонтиками шла бойкая торговля прохладительными напитками. На другой стороне тоже имелись газоны и клумбы, выложенные песчаником дорожки, а также невысокая стена, сплошь покрытая рекламными щитами. Прямо напротив «Лотоса» стояло карликовое здание под вывеской «Канцтовары», а за ним, полностью скрытый от глаз прохожих декоративным кустарником, прятался одноэтажный домик, в котором ожидала меня… впрочем, никто меня там не ждал — Нина Кузнецова и знать не знала о моем существовании…

Неудивительно, что все мои мысли так или иначе сводились к вдове покойного. С самого утра я только тем и занимался, что перебирал различные варианты нашей встречи, — занятие сколь необходимое, столь и бессмысленное. Рассчитывать, что она пройдет по загодя разработанному плану, глупо, я прекрасно понимал это, но ничего с собой поделать не мог и, точно одержимый навязчивой идеей, вновь и вновь проигрывал предстоящую встречу в лицах, пытаясь предугадать ее исход.

Этим самым я занимался и теперь, что отнюдь не улучшало моего самочувствия. Поэтому я вернул кружку с недопитым квасом и двинулся через дорогу, чувствуя на спине ожог от прикосновения к холодной, как лед, бочке.

В изгороди, правее магазина «Канцтовары», имелся проход. Им я и воспользовался.

Бетонированная дорожка вела мимо заросшей виноградом стены, сворачивала за угол, к беседке, в глубине которой стояла старая садовая скамейка с несколькими уцелевшими перекладинами, и обрывалась маленьким тупичком — двориком, размером чуть больше прихожей в квартире стандартных размеров.

На ступенях, ведущих в дом, сидела девушка.