Сергей Саканский - Искатель. 2014. Выпуск №2

— Ты это серьезно? Вот так, взял и сразу поверил в оборотней?

— Почему бы и нет?

Голос его звучал хитро, притворно.

— Да ну тебя, — обиженно сказал Жаров. — Дело ж серьезное.

— Серьезней некуда. Поскольку угонщиков или угонщика не нашли, то эту машину мог использовать кто угодно. Хоть оборотень, хоть сам Куроедов. Поговорил бы ты с ним, а? Как редактор с автором.

— Это резонно, — согласился Жаров. — Ты только намекни эдак: где мне его искать. Его статья ведь по электронной почте пришла.

— Твой талантливый внештатник трудится барменом в ресторане отеля «Маврикий». Там, в подвале, он и вкалывает, — сказал следователь, который, оказывается, уже навел справки.

Через полчаса Жаров вошел в означенный бар. В пустом помещении был полумрак, звучала тихая музыка. За стойкой скучал бармен, видимо, это и был Куроедов — средних лет, невзрачного вида человечек. Он смотрел телевизор, откуда и доносилась музыка: показывали какой-то видеоклип с полуголыми девицами.

Жаров подошел к стойке и запрыгнул на табурет. Спросил:

— Есть абсент?

— Целую роту можно отравить, — хмуро ответил бармен.

«Вот как: отравить, — насторожился Жаров. — Что у этого человека на уме, тем и шутит». Жаров заказал сто пятьдесят граммов абсента. Куроедов с уважением посмотрел на него и принялся готовить выпивку.

— А вы что же, не узнаете меня, дружище? — спросил Жаров.

Бармен поставил перед ним блюдечко.

— Не имею чести.

— Я — Жаров, Виктор Викторович.

— Очень приятно. Я — Куроедов, Степан Петрович. Здешний бармен, как видите.

— А я — местный независимый журналист, главный редактор газеты «Крымский криминальный курьер».

Замешательство бармена выразилось в том, что он перелил зеленую жидкость через край, она наполнила блюдечко, начала выливаться на стойку…

— Хватит, пожалуй, — сказал Жаров. — Блюдечко-то я тоже освою, а вот с панели слизывать — уж простите.

— Я ж вас никогда не видел, — сказал Куроедов, виртуозно обработав окрестности блюдечка тряпкой. — Прям глазам своим не поверил, когда мою статью в газете напечатали. Сразу десять штук купил. Правда, вот не знаю для чего. Показывать-то никому не собираюсь, даже жене. Ей — особенно. Кстати…

Он сделал над стойкой широкий жест ладонью.

— Эта порция будет за счет заведения, не возражаете?

— Возражаю, — сказал Жаров. — Наоборот, это вам положен гонорар за публикацию.

— Вы ж не платите гонораров.

— Правильно, не платим. Газета безгонорарная. Так сказать, на энтузиазме. Народная газета. Людям всегда хочется что-то рассказать о себе. Пусть радуются, что можно это бесплатно сделать. Вы ведь свою статью не придумали, так? Небось, собственную историю и рассказали?

Лицо Куроедова стало серьезным, мрачным.

— Точно так. Это моя история. И всё в ней правда, от начала и до конца.

Он поднял палец вверх и опустил его вниз, будто иллюстрируя слова «начало» и «конец».

— Наболело, понимаете? — продолжал бармен. — Не могу молчать. Как Толстой Лев Николаевич. Из года в год повторяется одно и то же. Решил вот разобраться, пошел к колдунье. Та мне и рассказывает о покрывале вдовы. Осмыслил все, жизнь свою вспомнил. И написал. Только имя скрыл, не сказал, что это я. А вы… Как вы догадались-то?

— А я и не догадывался. Просто сопоставил информацию о дорожном происшествии, в которое попала ваша супруга, с этой статьей.

Куроедов энергично потряс над стойкой ладонью.

— Вот! Самое главное, что статью-то я написал до того, как это происшествие случилось.

— Я вам глубоко сочувствую, — вздохнул Жаров. — Выпьете со мной? Потолкуем об этом странном деле.

Куроедов насупился.

— Мне не положено. Я на выпивке как раз и работаю.

— А я не здесь предлагаю и не теперь.

Договорились встретиться в «Бригантине», ресторане в двух шагах от бара, где трудился Куроедов. Бармен пришел точно к назначенному времени и сразу принялся рассказывать свою жизнь:

— Моя первая, Алечка, отравилась дешевой водкой. Это было давно, тогда всюду продавалось что попало, никто ничего не контролировал.

Жаров приподнял свою рюмку с водкой, запоздало сообразив, что это был неуместный жест под данную реплику собеседника.

— Она что же, сильно пила?

— Пила, случалось.

Жаров опрокинул рюмку в рот. Куроедов тяжело вздохнул и тоже выпил.

— Насколько я знаю женщин, они больше любят вино.

Жаров наколол маленькой сервировочной шпажкой оливку с блюдечка. Куроедов потыкал оливку шпажкой, та ускользнула, и он просто взял ее пальцами.

— Нет. Моя первая пила исключительно водку. Зато вторая — вообще не брала в рот спиртного.

— От чего ж она умерла?

— Самое грустное. Покончила с собой моя Женечка. Бросилась в лестничный пролет. Мы тогда жили в Харькове, в таком старом доме с высокими потолками. Трех этажей хватило, чтобы разбиться насмерть.

— Предсмертная записка была?

— Разумеется. Иначе бы меня заподозрили, что это я ее с лестницы столкнул. До сих пор бы, может быть, сидел.

— Но тебя ж наверняка пытались привлечь по статье «доведение до самоубийства». Обычно в таких случаях берут мужа.

— Да, было дело. Но никаких доказательств, знаешь ли… Опрашивали соседей: не скандалил ли я, не бил ли жену. Все было благополучно. Отцепились.

Куроедов налил себе и Жарову по рюмке, сам выпид первым.

— А с третьей что случилось? — спросил Жаров.

— С Наташенькой-то? Да любовник ее замочил.

— Да ну?

— Зарезал. Та была стервой. Туда ей и дорога, честно говоря. А парень этот недавно откинулся.

— Умер, что ли?

Куроедов недоуменно посмотрел на Жарова. Произнес укоризненно:

— Ты же ведь журналист, а языка не знаешь. Умер — это «кинулся»: А «откинулся» — это с зоны на свободу вышел. Я его не знаю, только на суде и видел.

— Он в Ялте или где?

— В Алуште. А тебе он на что?

— Ни на что. Так просто спросил.

Значит, Харьков… — думал Жаров, когда, пошатываясь, брел после пьянки домой, то есть в редакцию, поскольку до дома надо было либо изрядно ползти вверх, либо ловить такси — показываться в таком виде водителю, который мог его знать, а Жаров был все же известным в городе человеком, несмотря на то что этот Курочкин… курятина эта, как ее? — не узнал начальство в лицо… Тьфу! Что за чушь лезет в голову?

Старый дом, говоришь, высокие потолки? Где это видано, чтобы убийца переезжал из города в город, чтобы умерщвлять жен какого-то Куроедова? Ясно: покрывало вдовы. И оно существует. И Жаров докажет это.

Он остановился, опершись на столб… Нет, на ствол пальмы, ибо не бывает волосатых столбов.

Если, конечно, следователь Пилипенко не докажет раньше журналиста Жарова, что этот Куроедов и есть убийца. Убивал очередную жену, присваивал ее имущество и сматывался подальше от подозрительных соседей.

Жаров сидел на подоконнике в кабинете следователя. Ждали некоего Зайцева из Алушты, человека, отсидевшего срок за убийство предпоследней жены Куроедова. Услышав обстоятельный рассказ Жарова, Пилипенко решил вызвать его под видом профилактики как недавно освободившегося из мест заключения. Следователь нервничал: интуиция подсказывала ему, что история гораздо сложнее, чем кажется на первый взгляд, но завести уголовное дело он как раз не мог, поскольку не было ни малейших на то оснований. Несколько женщин в разных городах умерли по разным причинам. Связывало их лишь то, что все они были женами одного и того же человека. Жаров прекрасно понимал друга: он готов пойти на все, чтобы не поверить в истинность покрывала вдовы, равно как и любой другой мистики.

Пилипенко сидел за своим столом, вороша какие-то бумаги. Жаров оперся на подоконник и глядел на ветреную осеннюю улицу. Слышался стук каблучков. Девочки-старшеклассницы в школьной униформе шли, растянувшись на всю проезжую часть, ступая по обычной девчачьей манере в ногу, поэтому их каблучки и стучали столь громко.

— Опаздывает твой чувак из Алушты, — сказал Пилипенко. — Может и вообще не явиться. Забьет еще на повестку.

В ответ ему будто сама наша инфернальная реальность просигналила, мимикрируя под какое-то кино. Зазвонил внутренний телефон. Пилипенко снял трубку. Выслушал, сказал:

— Да, конечно. Пусть идет прямо в мой кабинет. Легок на помине, — продолжил он, положив трубку на рычаг. — Убийца Зайцев прибыл. Посмотрим, что за зверь. Зарезать любовницу кухонным ножом, причем прямо у себя в квартире.

— В состоянии аффекта, как признал суд, — уточнил Жаров.

— А в бега он кинулся — тоже в состоянии аффекта? И пьянствовал неделю в деревне, пока труп до соседей не довонял. А потом оказать… сопротивление при задержании, — последние три слова он проговорил шепотом, поскольку послышался робкий стук в дверь.