Анна Михалева - Сама себе враг
— Ты просто тюфяк! — голос был явно женским. Не просто женским, а еще и противным — слишком нервным, прокуренным и слегка визгливым. — Это ты виноват, а не я!
— Во всяком случае, что сделано, то сделано, — ответил хорошо поставленный мужской баритон.
— Ну конечно! Учти, перебежишь мне дорогу — я пойду в милицию!
— Не нужно никуда ходить. Я же сказал, что не стану рваться в спектакль. Мне это теперь не нужно, — обладатель баритона явно устал препираться.
Алена замедлила шаги. Не хотелось появиться посреди бурной ссоры.
— И нечего от меня шарахаться всякий раз, когда мы сталкиваемся. Сам виноват — нужно было крепче держать руль!
После этой фразы вверх по лестнице застучали каблуки. Алене показалось, что их владелица при каждом шаге вбивает гвоздь в каменную ступеньку. По всей видимости, дама эта исходила недосказанной злостью. Голоса Алена узнала — дамой, несомненно, была Лина Лисицына, а вот баритон…
«Интересно, что заставляет мужиков пресмыкаться перед подобными стервами? — подумала она. — Неужели инстинкт самосохранения?»
Алена завернула на площадке и, взглянув вверх, встретилась с грустным взглядом красивейших в мире серых глаз. Илья Ганин был воплощением мечты многих женщин, в том числе и ее самой. Дыхание девушки замерло где-то между ребрами. Ильюша был восхитителен. Очаровательный блондин ярко выраженного скандинавского типа с идеальной фигурой и потрясающими глазами цвета серого бархата — никак иначе. Алене никогда раньше не приходилось сталкиваться с такой чарующей загадкой природы — по всем статьям глаза серого цвета должны быть пустыми, невыразительными или, по крайней мере, холодными. Взгляд Ганина был противоестественно теплым и мягким. Кроме того, этот человек имел в своем распоряжении аргумент, который был способен не только воспламенить женское сердце, но и обезоружить самого лютого врага: Илья обладал совершенно необыкновенной обаятельной улыбкой.
Сейчас именно так он и улыбнулся Алене, сердце ее замерло, и кровь в жилах потекла плавно, как под наркозом. Однако остатками сознания она все-таки заметила, что его восхитительные глаза источали трагическую грусть.
— Женщины! — с наигранной легкостью выдохнул он и развел руками.
Алена кивнула и усмехнулась. Вернее, непроизвольная ухмылка перекосила ее лицо. Но что она могла с собой поделать, пялясь на этого Аполлона снизу вверх. Такого бы в музей, под стекло, как лучший экземпляр среди всех живущих на земле мужиков, чтобы, не дай бог, ни одна склочница не травмировала его своими идиотскими претензиями.
— Женщины любят поговорить, — подобострастно заметила она, с усилием выдавливая из себя слова. Очень хотелось продемонстрировать ему свое сочувствие.
— Что правда, то правда, — он улыбнулся еще шире, хотя это и не представлялось возможным, и, кивнув ей в знак благодарности, поскакал вниз по лестнице.
Ей же оставалось ухватиться дрожащей рукой за перила и заняться восстановлением дыхания.
— На собрание не остаешься? — спросила внизу Настя.
— А что мне там делать? — кинул мимоходом Илья.
Входная дверь за ним захлопнулась. Можно опускать занавес.
«Вот кто настоящий Гамлет! — подумала Алена. — Ну почему же не он?! Режиссер — просто идиот!»
2
— Ох, Алена, — тетка Тая трагически закатила глаза, — у меня дурные предчувствия!
— По поводу чего? — она все еще млела от воспоминаний о серых глазищах красавца Ганина, поэтому предчувствия тетки волновали ее воображение меньше, чем террорист-неудачник, захвативший самолет во Внукове, потребовавший пять миллионов рублей, а потом сдавшийся на милость властей.
— По поводу всего, — тетка театрально опустилась в кресло и со вздохом плавно возложила руки на колени. Алена простила ей чрезмерную вычурность, учитывая место, где происходит разговор, — мне все очень не нравится.
— Но должно же что-то особенно тревожить тебя, — Алена решительно изгнала из сознания мысли о недосягаемом идеале мужской красоты и, насилуя себя, с интересом взглянула на тетушку.
— Настрой! — рубанула та излишне резко. — Никто ничего не понимает толком — все творят на ходу. В таком бедламе истина не родится никогда. В начале совещания у руководства меня уверяли, что лучше кожаных штанов ничего на свете не бывает, спустя полчаса перешли к обсуждению достоинств велюра и парчи, а закончили все теми же джинсами.
— Какая чушь… — равнодушно вздохнула Алена. Образ Ганина продолжал навязчиво преследовать ее, несмотря на титанические усилия с ее стороны.
— И вовсе не чушь, детка! — возмутилась тетка. — Сценический костюм — это аромат спектакля. Если жаркое из телятины будет вонять рыбой, кому это понравится? Если Гамлет будет носиться по сцене в чем попало, он утратит свое очарование.
— Образно, но неубедительно. Хотя я поняла, о чем ты говоришь, — Алена зевнула. — Так что же вы в конце концов решили?
— Ничего не решили. Думаем.
— И что тебя смущает?
— То, что думать поздно. Репетиции уже идут полным ходом, а концепция спектакля так и остается неясной.
— Ты все усложняешь.
— Наверное, если бы дело касалось только костюмов. Я нашего главного в такой растерянности еще не видела. Похоже, он не чувствует спектакля. Ну, скажи, как можно было пригласить на роль Гамлета Журавлева. Он же вылитый Отелло.
— В этом я с тобой полностью согласна. — Образ Ганина предстал перед глазами Алены, как живой аргумент.
— И вообще, по-моему, актерский состав до конца не утвержден, — в голосе тетки опять задребезжали трагические нотки. — Два месяца назад в главном составе репетировал Ганин, Офелией устойчиво считалась Ольга Линская, ну и вообще все роли были распределены. А теперь, после того как Ганина заменили Журавлевым, все ожидают дальнейшей рокировки. В труппе полный разброд и шатание — даже закадычные дружки перегрызлись между собой. Когда прихожу сюда, у меня возникает чувство, что попадаю в клубок шипящих змеюк.
— Банальное сравнение, — заметила Алена. — А что Журавлев?
— Пока терпит на себе взгляды, исполненные ненависти, но скоро взорвется. Я думаю, что его удерживает лишь перспектива сыграть вожделенную роль. Ну почему среди актеров считается, что Гамлет — платиновая мечта любого мужика на сцене?!
— А Ганин?
— Мальчик держится молодцом, — горестно вздохнула тетка, — для него это настоящая трагедия. Главный ему обещал Гамлета еще года два назад. Он из чувства патриотизма отказался играть у Питера Штейна.
— И правильно сделал.
— Но теперь его выпихнули из спектакля как ненужную часть декорации. Довольно мерзкий поступок, — тетка доверительно наклонилась в сторону Алены. — Я боюсь сегодняшнего собрания. Когда все придут, такое начнется!
— Ильюша не придет. Он уже ушел.
— Поговаривают, что он уйдет и из театра. И поделом. Ничего он не потеряет от этого.
— А когда начнется собрание?
— Через час, — сообщила тетка с отчаянием в голосе.
— Значит, я не успею поговорить с Журавлевым?
— Лучше в другой день. Сегодня все будут на взводе.
— Я все-таки останусь и посмотрю. Очень хочется посмеяться.
— Не понимаю, что смешного ты находишь в склоках! — тетка откинулась на спинку кресла и устало закрыла глаза.
3
Актеры начали съезжаться за час до запланированного времени. Поскольку в постановке спектакля наметились глобальные изменения, собрание было объявлено общим, то есть прибыть должны были абсолютно все штатные актеры. Мероприятие планировалось масштабное, особенно если учесть, что общие собрания проводились разве что в начале сезона. «Парад шипения, — определила грядущие события Настя, — и большая головная боль». Первой появилась Мария Клязьмина — ведущая актриса, упорно относящая себя к молодому поколению, хотя недавно ей уже исполнилось тридцать два. Вернее, появилась она в костюмерной — в театре она с утра репетировала роль Офелии. Относила она себя к молодежи не зря, так как вполне выглядела, как двадцатидвухлетняя выпускница театрального училища — огромные, распахнутые в мир голубые очи, пухлые губы, длинные, искусно спутанные каштановые волосы, высокая статная фигура. Такие женщины всегда привлекают внимание противоположного пола своей яркостью. Характер у Маши был под стать внешности — огнеопасным, внутри у нее пылало просто-таки адское пламя. И, похоже, она с трудом сдерживала его в себе. Впрочем, в костюмерной актриса сдерживаться не стала.
— Слышали новость? — возмущенно спросила она прямо с порога. — Лисицына — Офелия! — Не обращая внимания на присутствие в комнате постороннего лица, Маша плюхнулась в кресло между теткой Таей и Аленой и, надув алые губы, продолжила, всем телом показывая, как ее колотит от раздражения. — Это после третьей липосакции! Конечно, ей удалось избавиться от пышной задницы, но когда я представлю Лисицыну в джинсах, — она многозначительно хохотнула, дав понять, что зрелище, по меньшей мере, покажется уморительным.
