Юлиан Семенов - Прощание с любимой женщиной
...Я одернул себя: нельзя же так сочинять людей. Познать внутренний мир человека - удел гения, да и то не каждого. Когда гений начинает жестоко морализировать, навязывая свое <я> окружающим, мы восстаем, считая это тиранией. Гений обязан показать, так показать, чтобы мы испытали счастье обновления, чтобы нам открылась тайна, сложность и простота...
<А если они оба предатели? - спросил я себя. - Что, если каждый из них придумывает прошлое, увидав расплывчатый, возможный краешек будущего? Они смотрят друг на друга, но живут собою, каждый самим собою>.
Нечестны люди, вынудившие себя исповедовать эгоцентризм. Это не бывает врожденным, это не темперамент, это приобретенное свойство характера. Эгоцентрик существует под постоянным прессом двойного гнета своего мятущегося <я>, клокочущего, не выразившегося в деле, а потому болезненно самолюбивого, ранимого и обидчивого, и гнета, кажущегося гнета, со стороны всех остальных людей, которым постоянно надо казаться. Несчастные эгоцентрики лишены веры в этот мир, они живут своими представлениями о добре, справедливости, любви, которые не позволяют им принимать то, что хоть как-то отличается от тех привычных стереотипов, которые над ними довлеют. Они тиранят близких, пытаясь воссоздать стереотипную гармонию, подверстать окружающих под свои представления. Желание достигнуть идеального родило Великого Инквизитора. Дорога в ад вымощена благими намерениями, разве нет?
Не знаю, отчего я так жестоко подумал об этих двоих - сначала я смотрел на них с горькой нежностью. Вероятно, я спроецировал каждого из них на нас с тобой, а еще больше на самого себя - увы, первый план свойствен не только плохой режиссуре. А может быть, я так подумал о них, потому что он был сед, высок и слишком уж значителен, а она красива, очень красива, по она не хотела и не считала нужным скрывать, что чувствует себя несчастной и винит в этом жизнь - не себя.
Я проехал мою станцию, проехал еще четыре станции, потому что я хотел дождаться, пока они выйдут. Они ведь обязательно выйдут вместе, они так много сказали друг другу, что должны выйти, и молча взяться за руки, и ощутить сухое и горькое тепло друг друга, и медленно пойти по перрону. Ну а как им будет потом? За каждым из них годы жизни - и с другой и с другим. Я обкатывал мой красный мотоцикл две недели - люди <обкатываются> годами и умирают, так и не обкатавшись. Господи, какое множество нереализованных Бетховенов, Чеховых и Эйзенштейнов каждый час покидают наш мир! Обкатка это становление, это подчинение режиму движения, постоянного движения, хотя понятие <постоянно> относительно: гарантия - сто тысяч километров.
А что, если по прошествии месяцев он или она не смогут уснуть и вспомнят с доброй тоской тех, кого они оставили? Хотя кто винит себя в своем горе? Помимо заложенных в каждом способностей, существует одна, постоянная - мы адвокаты самих себя, и что в сравнении с этим вечным адвокатом старик Плевако?!
...Мужчина вышел первым. Какое-то мгновение она хотела выйти следом. Наверное, она ждала, что он позовет ее. Зачем верить словам, если они читали друг друга по глазам? Хотя никто, как женщина, так часто не спрашивает: <Ты меня любишь?> Мужчина ждет поступка, женщина - слова.
Она не вышла. Почему?
...Я уже никогда не напишу две эти повести: я слишком долго над ними думал и рассказывал их себе, а литература - это увлеченность, это всегда новое, это всегда сразу, это неудержимо. Я попрощался с тобою двумя этими ненаписанными повестями. Мне их жаль, как жаль неродившееся дитя. Мне пусто без тебя. И все то новое, что будет у меня или у тебя, может оказаться прекрасным. Только не будет красного мотоцикла. Будет метро.
