Николай Волков - Не дрогнет рука
Так Нефедов и отъезжал на шуточках.
Нельзя сказать, что работать с ним было легко, но зато интересно. Как всякий хороший наставник, он ничего не таил от своих учеников, готов был передать им все свои знания, а порой даже незаметно приписать им свою заслугу для поднятия духа и уверенности.
В учениках своих он очень ценил инициативу. Помню, как только я более или менее крепко стал на ноги, у нас с ним часто начали возникать споры по разным версиям разбираемых нами дел. Позже я догадался, что, предлагая ряд довольно фантастических вариантов, он стремился заставить меня мыслить самостоятельно, отыскивая наиболее правильный путь к раскрытию преступлений.
В общем, Нефедов был хороший работник и прекрасный товарищ, всегда готовый помочь, чем только может — и советом, и деньгами, а подчас силой и оружием, рискуя при этом даже жизнью.
После неприятного разговора с полковником Нефедов еще долго бурлил, ворчал и поминутно стучал без надобности ящиками стола. Но при этом он не терял времени: позаботился, чтобы мне выписали командировочное удостоверение, приготовили деньги на дорогу и подобрали материал по тем вопросам, которые я попутно должен был разрешить в областном управлении милиции.
— Может быть, еще пронесет тучу мороком — и ты останешься работать у нас в Борске, — сказал он мне на прощание, с великолепным эгоизмом полагая, что для меня на его прекрасном Борске свет клином сошелся. Впрочем, пожалуй, я напрасно обвинял его в эгоизме. Я подозревал, что Нефедов, дружески заботясь обо мне, уже давно спланировал, как должна сложиться моя жизнь, и в этом его плане никакие отъезды из Борска не были предусмотрены. Мало того, он даже замыслил приковать меня к Борску довольно крепкими цепями. Меня же эти планы и больше всего цепи, которых я страшно боялся, вовсе не устраивали. Хотя я и неплохо жил в Борске, но с радостью уехал бы из него на все четыре стороны, чтобы этим отъездом развязать сложный узелок, завязавшийся в моих отношениях с одним человеком, которого я, однако, не хотел ни обижать, ни огорчать.
Глава вторая
ДЕВУШКА С ТВЕРДЫМ ХАРАКТЕРОМ
Последние два года я жил на квартире у Василия Лукича Чеканова — старого токаря, работавшего на механическом заводе. И сам Чеканов, и его супруга — очень симпатичная необъятная толстуха Марфа Никитична, и видом и характером напоминавшая хорошо начищенный кипящий самовар, относились ко мне как к родному. Однако с дочкой их Галей у меня сложились очень тягостные для нас обоих отношения.
Галю по-настоящему звали Анной, но она яркими темно-карими глазами, черными косами и всей статной, тонкой в талии фигурой так походила на украинку, что сначала подруги, а потом и родители стали кликать ее Галей. К тому же она любила наряжаться в вышитые ею самой с большим мастерством украинские кофточки.
Характер у Гали был твердый, упрямый и решительный. Это чувствовалось в смелом взгляде ее умных огневых глаз, частенько загоравшихся гневом, в строгой линии красиво очерченных свежих губ и в энергичной форме небольшого подбородка. Она была уживчивой, рассудительной и доброй, но не дай бог если кто-нибудь осмеливался солгать ей, покривить душой или поспорить с ней в тех случаях, когда она считала себя безусловно правой. Такому человеку нельзя было позавидовать. Эти черты Галя, видимо, унаследовала от родителей. Мне не раз приходилось наблюдать, как в этом семействе происходили на моих глазах нешуточные столкновения трех стальных характеров. Тут бывали и гром и молнии, не хватало только дождя, так как на слезы ни мамаша, ни дочка не были щедры.
Баталии чаще всего происходили, когда Галя, задержавшись на работе или на комсомольском собрании, поздно приходила домой.
Ее мать все беспокоилась, не просиживает ли дочка эти вечера где-нибудь за воротами в компании с одним из тех молодых людей, которых немало крутилось вокруг нее. Галю же оскорбляли подобные подозрения.
— Я сказала, что была на собрании, — говорила она, — и вы должны мне верить, врать мне незачем, потому что если я захочу с кем-нибудь погулять, то у вас спрашиваться не буду.
Познакомились мы с Галей у нас же на работе, когда ее после окончания десятилетки прислал к нам райком комсомола на должность инспектора в комнату привода детей. До нее у нас была пренеприятная, сухая и черствая особа. У той было только одно положительное качество: она старалась ничем нам не докучать. С Галей же мы с первых дней хватили, как говорится, горького до слез. Она, видимо, вообразила, что ее участок работы самый главный и интересам его должно быть подчинено все отделение.
Вначале она мирно попросила нас помочь ей обставить детскую комнату «как следует», то есть превратить ее в уютный домашний уголок. Когда же Нефедов попытался объяснить ей, что на это не отпущено средств, Галя начала настаивать, чтобы мы потребовали их, а потом стала жаловаться всем, вплоть до райкома партии. Надо сказать, что хотя нас тогда и поругали, но кое в чем и помогли: произвели ремонт детской комнаты и дали новую мебель, чего мы долго безуспешно добивались. Галя перетащила в эту комнату многое из своего дома, не обращая внимания на протесты матери. Тогда-то как раз я и имел случай познакомиться с этой почтенной женщиной, разговорился с ней о том, что нуждаюсь в квартире, и она предложила мне занять имевшуюся у них свободную комнатку.
Мы с Галей, несмотря на разгоравшиеся иногда между нами споры, долго были в самых лучших дружеских отношениях. Мы вместе ходили на работу, вместе завтракали в комнате уборщицы, потому что Галя обычно захватывала с собой из дому горшочек с кашей или борщом. В тех случаях, когда я оставался на работе до вечера, она приносила мне и пообедать.
Я пытался протестовать против этих забот, но было трудно спорить с такими людьми, как Галя и ее мать, особенно когда они в один голос начинали меня убеждать, что не собираются даром брать деньги за стол, если я ничего не хочу есть. В то время у нас в городе и магазины и столовые были небогаты продуктами, поэтому порядок, который установили мои хозяйки, меня вполне устраивал.
Конечно, Нефедов не мог не подсмеиваться над нами. Он начал намекать, что из Марфы Никитичны получится типичная теща, и уверял, что такую райскую жизнь мне создают только «пока», а «потом» все будет совершенно иначе. Мне порядком досаждали такие шуточки, но Галю с ее прямой чистой душой ничто не могло задеть, если она полагала, что поступает правильно.
— Я считаю, — возражала она Нефедову, — что лучше пообедать борщом, чем кружкой пива, как некоторые. По крайней мере, это сытнее.
Галя мне очень нравилась и наружностью и душевной прямотой. Я даже был несколько неравнодушен к ней, и, наверное, это чувство могло бы перерасти в более серьезное, если бы я всячески не противился ему. Прежде всего я не допускал и мысли о каком-то легком флирте с такой девушкой, как Галя, а семью заводить мне, я считал, еще рано. Эта мысль всегда пугала меня. Я боялся, что семья свяжет, лишит привычной свободы. К тому же, несмотря на свою как будто бы вполне достаточную (на мой взгляд) дисциплинированность, я и на работе-то не особенно любил, чтобы мною командовали, а уж в личных взаимоотношениях и вовсе не терпел этого. Решительный и даже властный характер Гали мне был известен, и я мог без труда вообразить ту роль, которую она мне отведет под семейным кровом. Поэтому, чтобы не позволить разгореться опасному огоньку и к тому же не давать Нефедову пищи для бесцеремонного зубоскальства, я держался с Галей и на работе и дома очень сдержанно, даже сухо, что, как я позже узнал, очень ее обижало.
У нас в Борске маловато кинотеатров и достать билеты, особенно на интересную картину, очень трудно, тем более для занятого человека. Поэтому мне редко приходилось бывать в кино. Галя же не пропускала ни одного фильма. Как-то у нас с ней зашел разговор о шумевшем тогда «Тарзане». Картина эта ей не понравилась, но она была в восторге от игравшей там обезьяны и уверяла, что нужно ее посмотреть. Галя даже предложила купить билеты. Я согласился. После обеда она передала мне два билета и сказала, что будет ждать дома в половине десятого, чтобы идти в кино вместе. Она хоть и видела этот фильм, но решила посмотреть его еще раз со мной.
Однако, как всегда в таких случаях, обязательно что-нибудь должно случиться. Едва я в девять часов взялся за шапку, как прибежала с плачем женщина, у которой только что начисто обокрали квартиру, пока она сидела у соседки. Нужно было произвести розыск по свежим следам. Я, конечно, помнил о билетах, но решил, что раз Галя уже видела эту картину, то ничего не потеряет, если не пойдет на нее второй раз, а моя уж, видно, такая судьба.
Утром я извинился перед Галей, и чтобы загладить свою вину, сам купил два билета на вторую серию того же злосчастного «Тарзана», причем, передавая их ей, сказал, что если неожиданно задержусь, то пусть она берет с собою мать и отправляется в кино без меня. Я рассчитывал уйти домой пораньше, но задержался с Нефедовым, заканчивавшим материалы к докладу, который он должен был делать в заводском клубе. А как только Нефедов ушел, позвонил из Каменска полковник Егоров, и мне пришлось с ним говорить минут двадцать. Несколько раз я многозначительно замолкал, ожидая, что полковник последует моему примеру, но на него это не действовало. Понятно, начальству не скажешь, что ты торопишься в кино с девушкой. Пришлось дослушать его до конца, а когда он положил трубку, было уже поздно идти за Галей. Я хоть и досадовал на новую неудачу, но был спокоен за Галю, предполагая, что она посмотрит картину в компании матери.
