Анатолий Безуглов - Ошибка в объекте
Инспектор говорила с чуть заметным акцентом. И это ей шло.
— Личный опыт — серьезная штука, — улыбнулся Агеев. — И все же, дорогой товарищ инспектор, я настаиваю на своей версии.
— Поживем — увидим, — ответила ему с улыбкой Карапетян. — Тем более ждать осталось недолго.
— Да, результаты анализов обещали сообщить не позже завтрашнего дня, — сказал Виктор Сергеевич.
— Что удалось выяснить об этой четверке? — спросил я. — О пострадавших и хозяине палаты Лещенко?
На этот вопрос ответила Кармия Тиграновна:
— Народ, как сами понимаете, разный. Приехали из разных городов. Начну с Лещенко. Живет в Шостке, работает химиком-технологом на знаменитом комбинате, где выпускают кино — и фотопленку. Женат. Имеет дочку восьми лет. Приехал лечиться от истощения нервной системы. Так объясняет его недуг Воропаев.
— Сколько же Лещенко лет? — спросил я.
— Тридцать один год.
— И уже нервное истощение, — покачал головой Агеев.
— Воропаев намекал, что Лещенко, кажется, выпивает. Печень сильно увеличена, и другие признаки…
— Тогда понятно, — кивнул следователь.
— Вачнадзе, — продолжала Карапетян, — из Чиатуры. Сорок три года. Женат, четверо детей…
— Столько сирот! — вырвалось у меня.
— Да, — сочувственно вздохнула инспектор. — Горе в семье, конечно, огромное…
— Родственникам сообщили? — спросил я.
— Я звонила вчера коллегам в Чиатуру. Вачнадзе в их райотделе знают очень хорошо. Говорят, отличный был мужик, спортсмен. Он там даже вроде героя…
— По какому случаю? — поинтересовался Агеев.
— О, эта история прогремела на всю республику, — сказала Кармия Тиграновна. — Прямо диву даешься, на что способен человек! Понимаете, с дамбы в водохранилище сорвался микроавтобус. А в нем — семь человек. Включая двоих детей. Чистая случайность, что этот самый Вачнадзе оказался рядом. Ну и, не раздумывая, бросился спасать людей. Глубина — больше десяти метров…
— Ничего себе! — воскликнул Агеев. — Это же только спортсмену под силу, тренированному…
— Вот именно, — кивнула Карапетян. — Будто сам Бог послал Вачнадзе. Он был в свое время чемпионом республики по подводному плаванию… Дело было зимой, вода ледяная, дверцы в микроавтобусе заклинило. Пришлось выбить стекло. Представляете, как ему было тяжело! Но справился. Всех вытащил. Сам получил серьезные порезы, подхватил двустороннее воспаление легких. Еле-еле врачи выцарапали его. А семь человек спас!
— Какое горе будет для них узнать о его смерти, — сказал Агеев.
— Несомненно! Эти семь человек и все их близкие считают его, я уверена, своим родственником!
— А что, он действительно директор комиссионного магазина? — спросил я.
— Да. И довольно крупного. Коллеги из Чиатуры говорят, что он честнейший человек. До него трех директоров сняли за всякие махинации. Одного посадили. Вачнадзе уже пять лет работал, и все отзывались о нем только хорошо.
— Да, деляга и хапуга не полез бы спасать других, рискуя собственной жизнью, — заметил следователь. — От чего он приехал лечиться?
— Радикулит, — ответила Карапетян. — После той спасательной операции заработал…
— Следующий там кто? — спросил я.
— Николай Иванов, — продолжила Карапетян. — Из Омского речного пароходства. Капитан буксира. Холост.
— Выходит, капитан не прозвище, а должность, — сказал Агеев.
— Да. Несколько лет назад переболел энцефалитом, клещ в тайге укусил. Остаточные явления и так далее. В санаторий приезжает второй год подряд. Воропаев говорит, что в прошлом году помогли Иванову здорово…
— Теперь уже ничем не поможешь, — вздохнул следователь.
— Сколько ему было лет?
— Тридцать восемь, — ответила Карапетян. — Компанейский мужчина. Веселый, заводной, на аккордеоне играл… Очень к нему бабенки липли… Пойдем дальше. Ольга Ватутина, двадцать семь лет, из Москвы. Работает в отделе рукописей Государственной библиотеки СССР имени Ленина.
— О, в знаменитой Ленинке! — сказал с уважением следователь.
— Да, — кивнула инспектор. — Семейное положение непонятно. По паспорту замужем. Лещенко говорит — разведенка…
— Может, в Москве она замужем, а в санатории — разведенная, — заметил следователь.
— Кто знает, — пожала плечами Карапетян. — Но возможно, что действительно не живет с мужем, а развод ещё не оформила. Такое сплошь и рядом…
— А у неё какой диагноз? — поинтересовался я.
— Нервное переутомление, — ответила Кармия Тиграновна. — Ну вот пока и все, что удалось установить о пострадавших и Лещенко, — закончила Карапетян, словно закрыла блокнот с записями. Но никаких бумаг в руках у инспектора не было, говорила она по памяти.
— Что ж, — сказал Агеев, — будем ждать ответа из лаборатории.
Мы обсудили, чем ещё нужно было заняться следователю и инспектору по делу, и я отпустил их.
Позвонил Белле Григорьевне. На этот раз в её голосе уже не было того спокойствия и властности. Проскальзывала хрипотца, которая бывает после плача.
— Что-нибудь случилось? — с тревогой спросил я.
— В санатории, слава Богу, все тихо, — ответила она. — Только что были родственники Вачнадзе. Прилетели утренним рейсом… При них ещё как-то крепилась, а ушли — не выдержала, разревелась… У него четверо детей, два почти взрослых паренька — двойняшки. Вы бы видели их глаза!..
— Да, вполне понимаю ваше состояние, — сказал я. — Понимаю и сочувствую…
— Знаете, я ожидала бурных сцен. На Кавказе ведь люди эмоциональные… Но они проявили столько достоинства и выдержки. И сколько скорби было в их молчании…
Не успели мы закончить разговор с Беллой Григорьевной, как секретарь доложила, что меня ждет шеф-повар столовой санатория имени Семашко.
Так повелось, что при одном лишь слове «шеф-повар» в воображении нашем возникает полный розовощекий мужчина или женщина. И обязательно солидного возраста.
Черпаков, как отрекомендовался мужчина, был совсем ещё молодой, не больше двадцати пяти лет, среднего роста, сухощавый. Одет по самой последней моде — в джинсах и рубашке сафари.
— Товарищ прокурор, — заявил шеф-повар неестественно громко, хотя было видно, что он с трудом скрывает волнение, — я ни в чем не виноват!
— А разве вас кто-нибудь обвиняет? — спросил я.
— Что я, без ушей? Или ничего не понимаю? — продолжал Черпаков. — Воропаев на меня напустился, высказался… Надо, мол, лучше следить за санитарным состоянием… Да и не только он. Няни за моей спиной шушукаются, отдыхающие. Спросите любого повара, раздатчицу, посудомойку в столовой… За чистоту-то я всех гоняю беспощадно каждый день, каждый час! Ни одного замечания от санитарного надзора!
Чернаков все больше и больше горячился.
— И за продукты ручаюсь! У нас они и содержатся в холодильнике! Если и было что испорченное, так это, значит, доставили с базы!
Я пытался как мог успокоить его, и сказал, что следствие разберется. Кажется, мне это удалось.
— Я очень, очень надеюсь на вас, — о произнес он прочувственно. И спросил:
— Неужели мне придется уйти из санатория?
— Если у вас в столовой все окажется в порядке, зачем же уходить? — в свою очередь задал я вопрос.
— Конечно, в порядке! — воскликнул Черпаков. — Понимаете, меня приглашают в «Прибой», в «Маяк», но я хочу остаться в санатории. С Беллой Григорьевной…
Рестораны «Прибой» и «Маяк» были самыми престижными в городе.
Шеф-повар рассказал мне о своей жизни. В детстве он, неудачно нырнув в море с волнореза, повредил себе позвоночник. И быть бы ему инвалидом всю жизнь, если бы не Белла Григорьевна. Как он выразился, она сделала его полноценным человеком.
Черпаков окончил ПТУ, стал поваром. И тут же пошел в санаторий мастером по вторым блюдам. Мастер, насколько я понял, он был хороший. Занимал первые места на конкурсах поваров, городском и областном. В прошлом году ушел на пенсию прежний шеф-повар, и Белла Григорьевна назначила Чернакова на его место.
После нашей беседы Чернаков ушел из прокуратуры в куда более хорошем настроении, чем пришел.
В конце того же дня у меня опять побывал следователь Агеев.
— Я ещё беседовал с Лещенко, — сказал Виктор Сергеевич. — Странный он человек. То мрачный, как вчера, помните? То вдруг оживился, прочел мне лекцию о минералах, вернее — о драгоценных камнях. Одни, говорит, отнимают у человека рассудок — алмазы, например, изумруды. Другие — гранаты, обладают даром предвидения, охраняют от насильственной смерти… Куприна цитировал. Прямо помешан на самоцветах. И не выпускает из рук то сверкающее яичко… Уж не псих ли?
Я вспомнил, как этот камень буквально завораживал всех на допросе в кабинете Воропаева.
— Может, хобби? — сказал я. — Одни увлекаются марками, другие — морскими раковинами… А чем хуже минералогия?.. По делу что-нибудь новенькое установили?
