Галина Романова - В любви брода нет
Верочка все же расплакалась. Тихонько так, беззвучно, почти не потревожив туши на ресницах. Тряслась на задней площадке автобуса и, проклиная сегодняшнюю встречу, плакала. Потом автобус остановился в пяти метрах от входа в ее школу, и ей пришлось взять себя в руки. Она влетела в пустующий вестибюль, машинально ответила кивком на приветствие дежурной уборщицы и помчалась в учительскую.
Стол, который она делила с Ниной Александровной Серебряковой, учительницей начальных классов, был завален плакатами.
— Извини, Вер Иванна. — Физрук сграбастал огромными ручищами плакаты и поспешил переправить их в угол.
Плакаты разъехались в разные стороны и посыпались из его рук, словно гигантские сигары. Верочка тут же поспешила на помощь. Да так неудачно это у нее получилось, что, столкнувшись лбом с физруком, она отпрянула, оступилась и задела коленкой за стул. Колготки, как миленькие, тут же вцепились в одну из трех сотен щепок и живенько побежали двумя отвратительными стрелками.
— Ну что за день, ей-богу! — воскликнула Вера, убирая свой плащ в шкаф. — Сначала с бывшим пересеклась в аптеке. Теперь еще и колготки!
— Ладно тебе, Вер Иванна, переживать из-за такого добра, — весело фыркнул физрук, звучно шлепнув рука об руку. — Юбка у тебя длинная, сапоги тоже, коленок почти не видно.
— Почти! — фыркнула она, причесываясь около овального зеркала, которое уже кто-то успел заляпать. — У меня сейчас десятый «А»! А там у нас кто?
— Баловнев, — физрук догадливо чертыхнулся. — Вот появятся же такие выродки на свет, что с ними потом делать, одному богу известно. Ведь ни кнута, ни пряника не признает. И не боится никого, и не уважает. Ни отца, ни мать…
— Так матери у него вроде бы нет, — пробормотала удивленно Верочка, усаживаясь за свой стол и доставая из ящика лак для ногтей, конфискованный у одной из модниц старших классов. Если поставить им крохотные капельки на колготках, то можно вовремя остановить резвые петли. — Он с отцом и старшим братом живет. Хотя я могу что-то и перепутать.
Дверь в учительскую распахнулась, тюлевая занавеска тут же вздулась на форточке огромным пузырем, а тетради на столах зашелестели взметнувшимися страницами.
— Это не ребенок! — тонкие ноздри пожилой математички, анемичной Софьи Павловны, затрепетали, словно крылья бабочки. — Это, пардон меня, просто урод какой-то!
— Вы про кого? — насторожился физрук, выкатывая из-под своего стола волейбольный мяч и поигрывая им ногой.
Софья Павловна подошла к тумбочке с чайником и опасливо коснулась его пузатого бока. Оглядела на свет тонкостенный стакан, плеснула туда воды и лишь тогда с печальным вздохом ответила:
— Про Баловнева, про кого же еще! — Софья Павловна осушила стакан в три глотка, со звоном опустила его на поднос, когда-то пестревший яркой хохломой, но со временем покрывшийся старческими пятнами ржавчины. — Самое поразительное в данной ситуации — это то, что изменить ничего невозможно. Он блестяще учится! Он всегда готов к уроку. Но какой же хам, бог мой!
— Что на этот раз?! — Верочка тут же напряглась: коли Баловнев в ударе с самого утра, то есть с первого урока, то дальше будет больше. Хорошего не жди, это все равно, что ждать дождя в пустыне.
Софья Павловна ответила не сразу. Какое-то время она постояла у окна, почесывая переносицу, была у нее такая привычка, которую Баловнев ей не спускал. Потом устало опустилась на продавленный диванчик — подарок шефов десятилетней давности, неприязненно покосилась на громадные кроссовки физрука с замызганными шнурками и выдохнула обиженно:
— Сегодня наш Алексей, блестяще осветив тему и не менее блестяще ответив на все дополнительные вопросы, вдруг спросил, не собираюсь ли я на пенсию. Я растерялась и говорю, что это к теме нашего урока не относится. Он снова с этим же вопросом и потом интересуется, не мучают ли меня угрызения совести. Я опять растерялась, ну и не выдержала, спросила, с чего это они меня должны мучить. И что, вы думаете, он мне ответил?
— Что? — одновременно выдохнули Верочка с физруком.
— Сотни выпускников педагогических вузов якобы вынуждены слоняться без работы и терять квалификацию, тогда как я уже десять лет на пенсии и продолжаю работать. Вот что ответил мне наш лучший ученик и дьявол в одном лице, товарищи! У меня, говорит, троюродная сестра работает гувернанткой у богатых людей только из-за того, что кому-то мало заработанной пенсии и скучно сидеть на заслуженном отдыхе… Хам!
Верочке стало жаль Софью Павловну. Та была одинока и к тому же несчастлива в своем одиночестве. Школа — это все, чем она жила. Хотя, с другой стороны, и сестру Баловнева тоже жаль. Если, конечно, та не предпочла нищенскую зарплату простой учительницы солидной зарплате комнатной гувернантки.
Что-то сегодня ей преподнесет Алеша? Какую новую каверзу из разряда вежливых вопросов на засыпку изобретет…
Она вошла в десятый «А», спустив юбку как можно ниже. Чтобы глазастый Баловнев, не дай бог, не увидел ее рваные колготки и не сморозил какую-нибудь гадкую шутку, Верочка сразу присела к столу и начала урок.
Все прошло почти без эксцессов, если не считать трех двоек и одного прогула. Верочка отпустила класс на перемену и с облегчением склонилась над журналом, когда над самым ее ухом раздалось вкрадчивое:
— Вера Ивановна, а у вас все в порядке?
Не было нужды оглядываться. Это, конечно, Баловнев. Странно, что он вообще дождался звонка, а не выступил прямо посреди урока. Во всяком случае, глаз он с нее не спускал, отслеживая каждое движение. Будто готовился к прыжку. Паразит, а не ребенок…
— Да, Алеша, все хорошо, спасибо, — пробормотала Верочка, поглубже задвигая коленки под стол и все так же не поднимая глаз от классного журнала.
— А почему вы плакали? Я же заметил, вы плакали, — укоризненно пробормотал Баловнев.
Еще бы он не заметил! А сколько сочувствия в его вопросе, сколько сострадания, боже правый! Не знай она его как облупленного, непременно купилась бы на его внимание и точно хлюпнула бы носом. Но Алеша выдрессировал ее давно, класса, наверное, с пятого. Да, еще тогда она научилась держать руку на пульсе, когда имела дело с этим мальчиком.
— Соринка в глаз попала, — буркнула Верочка, переворачивая страницу.
— Мне что-то в глаз попало и больно гложет, мои страдания, быть может… — почти шепотом продекламировал несносный Баловнев и очень серьезно, без тени издевки, попросил: — Вера Ивановна, пообещайте мне, пожалуйста, одну вещь.
Ей пришлось поднять на него взгляд, слишком уж проникновенно звучал его голос. Парень явно желал привлечь ее внимание или просто переигрывал.
Верочка оглянулась и пытливо уставилась на Баловнева.
Он все тот же, что и всегда. Высокий, худощавый, с короткой стрижкой и аккуратными ушами, в одном из которых красовалось колечко. Мягкий пушок на щеках и подбородке. Наверное, еще ни разу не брился, зачем-то подумала Верочка и постаралась собраться.
Это мои трудности, сказала она себе и напустила в глаза строгости.
— Алеша, ты опоздаешь на третий урок. Что ты хотел? — жестко сказала она, ожидая непременной гадости. — О чем хотел попросить меня? Ну, говори же!
Странное дело, его угольно-черные глаза смотрели на нее абсолютно серьезно, без намека на подвох. И вроде даже он покраснел.
— Тут такое дело, Вера Ивановна. — Баловнев переступил с ноги на ногу, шурша пакетом с единственной общей тетрадкой, учебников он принципиально не носил в школу, считая, что ему достаточно своей головы. — Если вдруг у вас будут неприятности какие-нибудь, вы мне скажите?
— Алеша!!! — против воли Верочка заулыбалась.
Будь он другим человеком, она бы потрепала его по щеке и поблагодарила за заботу, но он был тем, кем был. С ним так нельзя. Поэтому она мгновенно скомкала свою улыбку и укоризненно покачала головой.
— Я постараюсь как-нибудь справиться со своими неприятностями сама, — проговорила она, так как Баловнев продолжал топтаться и все не уходил, хотя в класс начали заглядывать восьмиклассники. Их урок русского языка был следующим. — Но, в любом случае, спасибо тебе за заботу.
— Зря вы так, Вера Ивановна, — продолжил настырничать Баловнев, очевидно, припас, стервец, какой-нибудь козырь в рукаве и ждал удобной паузы или фразы, чтобы щелкнуть им ее по носу. Но он снова удивил Верочку, проговорив: — Если вдруг вам будут угрожать, вы мне скажете? Пообещайте!
— Угрожать?! Мне?! Да кто же, господи?! Уж не Самойлова ли за сегодняшнюю двойку? — забыв о порванных колготках, Верочка выбралась из-за стола и повнимательнее присмотрелась к злому гению. — Кто мне может угрожать? О чем ты?
— Я не могу вам ничего сказать, Вера Ивановна. — Баловнев совершенно по-мужски оглядел учительницу с головы до ног и, ничуть ее не удивив, заметил: — У вас колготки на коленке поползли.
