Рена Юзбаши - Скинхед
Часом позже, сидя на диване и тупо уставившись в телик, я услышал длинный звонок в дверь. Это Федор. Переминаясь с ноги на ногу в прихожей, он чего-то бормочет, здороваясь с мамой, и торопливо тянет меня за собой на улицу. Маме ничего не остается, как прокричать вслед, чтоб я возвращался вовремя. А когда это — вовремя? Ни она, ни я не знаем.
Она у меня хорошая, просто невезучая какая-то и зарабатывать не умеет, и все у нее из рук валится. Да и с папаней моим ей тоже крупно повезло, он как крылья подрезал маме, она как с ним распрощалась, от мужиков шарахаться стала. Все ей алкоголики мерещатся. Мне-то еще лучше оттого, что к нам домой не въехал кто-то, кто шиманял бы в семейных трусах круглые сутки и хрустел бы лежа перед теликом, только ее жалко, очень уж она одинокая.
* * *Мы шагаем по лужам, и Федька расписывает их организацию. Послушать его, так никого лучше, чем тамошние ребята, он в жизни не встречал: собрались пацаны, которые по-настоящему Россию любят, без таких, как они, страна пропадет. Наконец мы дотопали до штаб-квартиры, оказавшейся вообще-то подвалом. Легкое разочарование сменяется приятным удивлением, когда оказываемся в чистом и просторном помещении, не лишенным респектабельности современного офиса. Ощущение дисциплины и порядка всему придает подтянутого вида парень, со строгим видом, восседающий за столом. При виде нас, он по-военному вытягивается и, одернув черную рубашку, приветственно вскидывает руку:
— Будь здоров, брат.
— И тебе желаю здравия, брат, — излишне важно, на мой взгляд, ответствует Федор. Мы переступили порог, и Федька сразу подпоясался как-то, подтянулся. И Федькой уже не назовешь, только Федором.
— Кто с тобой? — Парень в черной рубашке глазами скользит по моей растерянной физиономии.
— Я его хочу с Учителем познакомить.
Слово «учитель» произнесено с неким особым смыслом, значительно, от чего я, как непосвященный, проникся чувством значимости происходящего.
— Я уже с ним говорил об этом, Данила, так что он нас ждет, — Федор важно прошествовал мимо Данилы.
— Ну, раз такое дело, то проходите, — и Данила нажал на одну из кнопок на своем столе.
Я невольно озираюсь по сторонам, пока мы пробираемся к кабинету того, кто считается здесь Учителем. Путь к нему лежит под взглядами Петра Великого, Суворова, Кутузова и еще кое-кого, чьих имен я не знаю.
— А ведь предупреждала историчка-истеричка, что знать надо бы собственную историю, хотя бы по именам… — Федя озвучивает мои мысли вслух.
— Федь, а кто это твой Учитель? — дергаю я своего друга за рукав футболки с непонятной символикой. Слишком уж многого он недоговаривает.
— Сейчас увидишь, — отмахивается он от меня, как от назойливой мухи. — Ты, самое главное, не теряйся, когда будешь с ним говорить. Учитель — он для нас, для тебя же — Михаил Васильевич. Понял? — Тут мы останавливаемся перед дверью, обитой черной кожей.
— Да, — я словно уже в его кабинете и отвечаю, как в армии.
— Ну, в общем, так: отвечай на все вопросы ясно, четко, не юли. Смотри прямо в глаза. Он не любит, когда пацаны начинают хитрить, вилять или трусить. Не лезь со своими вопросами. Особенно дурацкими.
У меня как раз назревают вопросы, и если честно, вся эта таинственность начинает нервировать. Но тут Федор постучался в дверь и, услышав ответ, открыл дверь. И мы шагнули к тому, кого он называет Учителем.
На стене — наш, российский триколор. Из глубины стеллажей поблескивают позолотой кубки. Повсюду со стен свисают грамоты. Никакого таинства, и человек, сидящий со столом обыкновенный, ничем непримечательный мужик. М-да, не таким я представлял Учителя. Разочарование бродит где-то рядом, готовое вцепиться в меня.
Тут он вскидывает голову, и я на мгновенье цепенею от его пронзительного взгляда. Такого со мной никогда не случалось. «Наверное, видит человека насквозь, прощупывает меня, неумеху», — проносится у меня в голове.
На вид ему лет тридцать. На нем джинсы, рубашка защитного цвета, из-под которой выглядывает тельняшка. Сидит, широко расставив ноги, спина прямая, плечи широко развернуты, сразу видно — военный человек. Голова выбрита. Лобастый — настоящий мужик — с таким, как он, шутки плохи.
— Вот, Учитель, это Артем, о котором я вам говорил, — с этими словами Федор подталкивает меня поближе к столу.
— Хорошо, Федор, ты свободен, — он вышел из-за стола и подошел ко мне. — Ну, здравствуй, Артем.
И тут я вновь цепенею под взглядом его пронзительных голубых глаз. Впрочем, этот взгляд, наверное, можно назвать и братским или отеческим взором, неизвестным мне чувством. Он не только изучающее смотрит на меня, в нем есть что-то близкое, родное. А, может, это мне кажется?
Дверь за Федором бесшумно закрывается, и мы остаемся наедине. Я, памятуя наставления своего дружка смотреть Учителю прямо в глаза, начинаю ощущать, что делать это страшно, отвести же глаза — еще страшнее. А еще он очень высок, отчего я чувствую себя совсем подавленным. Он понимает мое смущение и усмехается:
— Как говорили наши предки: в ногах правды нет. Ты присаживайся, — и, пододвинув ко мне стул, сам садится на черный кожаный диван в углу кабинета, мы оказываемся лицом к лицу. — Ты учишься вместе с Федором?
— Да, в одной школе, — у меня во рту все пересохло, и я едва ворочаю языком.
Михаил наливает в стакан воды и подает его мне. «Уж не читает ли он мои мысли?» — проносится у меня в голове после этого его жеста. Голос у него командирский, как на парадах, которые когда-то в детстве я любил смотреть на Красной площади с мамкой.
— А как учишься? — по-моему, он не из праздного любопытства спрашивает. У него в глазах читается искренний интерес.
— Не очень-то, — я, вспомнив советы Федора, решаю не врать.
— Насчет того, что знания — это свет, ты в курсе? — он укоризненно качает головой.
— Одиннадцатый год только и слышу об этом, — я с трудом удерживаюсь от вздоха разочарования — вот уж не думал, что будем говорить о школе.
Надо все-таки убавить обороты: не слишком ли я смел?
— Молодец, Артем, верно, понимаешь ситуацию, — он от души хохочет, кажется ему интересно со мной. — А чем увлекаешься?
Я пожимаю плечами, не рассказывать же, что книжки люблю читать с детства, только вот в библиотеке никогда ничего стоящего нет, вот и приходится «Отверженных» по сотому разу перечитывать вместе с «Нищетой и блеском куртизанок»:
— Ну, телевизор смотрю, гуляю, иногда по Интернету брожу, еще люблю в сетевые игры выигрывать.
Насчет того, что «люблю не играть, а выигрывать» я в одной умной книжке вычитал. Эта фраза Михаилу явно пришлась по душе:
— Выигрывать любишь? Выигрывать — это хорошо. А сам по национальности — кто? — Учитель даже слегка напрягся, задавая этот вопрос.
— Русский я, кем же мне еще быть?
Я вроде теряюсь от неожиданности. Вопрос как вопрос. Но, я, честно, никогда над ним не задумывался.
— Да, тут ты прав, кем же еще быть такому мужику, как ты, если не русским. Гордишься?
«Нет, он все-таки улавливает, что у меня роется в голове». Мы теперь скрещиваемся взглядами — глаза в глаза. Меня впервые в жизни назвали мужиком, небось, шутит. На лице Учителя крупном, скуластом, сжатом нет и тени усмешки.
— Конечно, горжусь, мы же круче всех на свете.
Он поднимается с дивана, подходит к столу, произносит медленно, задумчиво глядя на экран новехонького компьютера, как бы обращаясь к самому себе:
— Молодец Федор, доброго нам бойца привел. Я думаю, нам с тобой будет по пути.
И тут же следуют конкретные вопросы:
— Живешь с матерью? Она кем работает? — я вижу, что он хочет сделать для себя какие-то выводы.
— Инженером в НИИ, — морщусь я, да ничего тут не поделаешь. Мамкин институт я ненавижу, она на него горбатится-горбатится, а отдачи никакой. Зарплаты у нее — кот наплакал, чертежи для тупарей со всей Москвы ночи напролет чертит, тем и живем. А иначе совсем тяжело пришлось бы.
— Не беда, наступит день, когда ты твердо встанешь на ноги, будешь сильным и надежным. И мамке твоей не придется горбатиться ночами. — Он вновь читал мои мысли, самые сокровенные.
— Башка у тебя варит, и мысли правильные, а вот мускулы надо подкачать — цены такому мужику, как ты, не будет. Я с Никитой поговорю, чтобы он на тебя особое внимание обратил на тренировках.
— Правда?
— Правда-правда, только ты учти: у нас в клубе не пьют, не курят и не сквернословят. Увижу с сигаретой или выпивкой, услышу, что материшься — вылетишь отсюда в ту же секунду, понял?
— Понял, — я отвечаю по-военному четко, и вижу: это ему тоже понравилось.
— Свободен, — он командует так, что хочется выйти из его кабинета чеканным шагом, как на уроках военной подготовки.
Я выхожу от Михаила в приподнятом настроении. Со мной происходит что-то странное, может, оттого, что в меня поверили, а, может, я впервые почувствовал, что кому-то нужен. И эти новые доселе неведомые мне ощущения придают силу, уверенность. Федька дожидается меня в соседней комнате, ему явно не терпится услышать мой рассказ. Я бросаюсь к нему:
