Елена Юрская - Чисто семейное убийство
Что-то в его молчании было не так. То ли работа не нравилась, то ли наоборот — нравилась до онемения. Сам же Степаныч недоумевал, что за кладка такая дурацкая. Ведь должно уже сыпаться, а держится, как назло. Ему очень не хотелось выглядеть непрофессионалом. И он ударил еще раз.
И вдруг полетели камни — из черной пустоты, страшные, озлобленные, они ударили мастера в шею и в грудь. Он упал и удивился — как много крови. Стало тихо. Очень тихо. Потом что-то грохнуло. Последний камень Степаныча добил. Он успел только подумать о недоделанной работе и судорожно сжать в руке кусок отвалившейся штукатурки. И где-то совсем в отдалении прозвучал спокойный, невероятно, но он слышал, слышал этот хороший, примиряющий со всем голос: «Тебя убили…»
В этот день Анна Ивановна попросту филонила. Она проторчала на лавочке до десяти, а потом позорно сбежала. Как она объяснила, на митинг по случаю дня рождения любимого вождя. Правда, за это она принесла хот-доги, которые Галина Николаевна очень уважала. Но к пяти подружка смылась снова и Галина решила, что не обязана сидеть и мерзнуть, решая чужие сантехнические проблемы. А чтобы не нарваться на скандал, бывшая конторщица время от времени поглядывала из окна — надо было отметить уход дорогого врага Степаныча. Он запаздывал — работал, видать, сверхурочно. К шести у подъезда остановилась не новая, но красивая «Волга», Галина зашлась от зависти к подруге, но быстро прикусила язык: из машины вышла женщина, похожая на Анну Ивановну разве что габаритами начеса. Через пять минут машина визгнула колесами и увезла посетительницу в неизвестном направлении. А на углу у дома появился силуэт атомного гриба, походкой напоминающий Анну Ивановну. Галина быстро спустилась к лавочке и заняла наблюдательный пост.
— Выходил? — деловито осведомилась Анна Ивановна.
— Нет, — неуверенно мотнула головой Галина.
— Я все выяснила. — Анна Ивановна просто светилась от счастья по поводу переполнявшей ее информации. — Он глухой. И никакой не хам. И если отдать ему квартиру на растерзание, то он из ничего сделает конфетку. Пойдем, пока не ушел.
Галина Николаевна легко поднялась со скамейки, сомневаясь, стоит ли рассказывать подруге о стремительном визите неизвестной дамы. А та продолжала щебетать:
— Я с девчонками познакомилась. Сегодня вместе в столовую ходили. Они вправду не местные. Деревенские девки, но меня зауважали. Сейчас мы ему предложение сделаем и помирать будем в хороших условиях.
— А я? — спросила Галина, подозревая, что ее не пустят даже на порог вновь отремонтированного жилища.
— Ну, когда время придет, я тебя к себе заберу.
Анна Ивановна была великодушной — она собиралась похоронить подругу собственными руками.
Дверь в бывшую квартиру Кривенцовых была приоткрыта. Галина Николаевна деликатно постучала.
— Чего стучать? Он глухой! Потому все нараспашку. А ну как хозяин или еще кто придет.
— У хозяина ключ есть, — резонно заметила Галина Николаевна и осторожно переступила через порог. — И где его искать?
— Ты на кухню, я в залу, — распорядилась Анна Ивановна, осторожно протискиваясь между белыми козлами.
— Слушай, а он что, еще и слепой? — поинтересовалась Галина, чуть не опрокинув на свой байковый халат ведро с краской. — Чего это света-то нигде нет? Спит? Нажрался? О, тут на подоконнике бутылка водки. Или это растворитель? — Она ткнулась носом к горлышку и закашлялась. — Точно, пьяный спит. Ань, ты чего молчишь? Ань?
Тишина стала какой-то ненатуральной, звенящей. Галина Николаевна насторожилась и на цыпочках прошла по разрушенному коридору. Ноги Анны Ивановны, обутые в старые дерматиновые туфли, выглядывали из-за угла. Ноги почему-то лежали. Галина Николаевна на всякий случай вернулась на кухню и прихватила только что обнюханную бутылку. Ей не хотелось трезвыми глазами смотреть на моментальный разврат старой коммунистки и глухого штукатура.
— Аня, я иду, кончай давай.
Галина решительно вошла в зал и обомлела. Никакого секса, от которого так долго отказывались большевики, не было. Была бессознательная Анна и, кажется, мертвый Степаныч, во всяком случае, лужа крови вокруг его желтенького наряда выглядела крайне внушительно. «Когда только успела?» — промелькнула шальная мысль, и Галина Николаевна устыдилась, но со всей силы отвесила Анне Ивановне звонкую оплеуху. Та открыла глаза и пробормотала: «Это не я, но меня может вытошнить». Сказано — сделано. Анна Ивановна чуть приподнялась на локте, и ее вырвало на пол.
— На водки.
Галина брезгливо поморщилась и вдруг подумала о милиции, которой трудно будет объяснить их присутствие рядом с мертвым Степанычем.
Анна Ивановна покорно глотнула и тотчас пришла в себя. Дела выглядели хуже некуда: две симпатичные старушки на почве алкоголизма не поделили любовника и убили его на месте. Примерно такие отчеты в криминальной хронике всегда приводили Анна Ивановну в тяжелое замешательство. И вот теперь в роли такой старушки она сама.
— Галка, а ты без меня сюда не заглядывала? — на всякий случай спросила Анна Ивановна. — Если что — признавайся сразу.
— Нет, Анечка, на суде я на себя показывать не буду. За те десять минут, пока я туда-сюда в темноте, как крот, бегала, ты вполне могла его… того.
Галина Николаевна раскраснелась, ее жидкий, чуть седой пучок волос задергался, и она решительно двинулась почти не выдающимся пузом на обидчицу.
— Да ты что! — Анна Ивановна сделала шаг вперед, не желая сдаваться. — Да ты что! Что это? — Надвигаясь на Галину Николаевну, Анна Ивановна все время смотрела под ноги, не желая запачкать обувь кровью. И тут на глаза ей попался пистолет.
— Галя, ты дура! Его застрелили! Ты должна была слышать выстрелы.
— Это тебе не хрущоба какая-нибудь. Это Дом. — Это слово она произнесла явно с большой буквы. — Тут звукоизоляция. Ой, погоди, ты влезла в краску.
Анна Ивановна в испуге отскочила, оставив на полу изящный след туфельки сорок первого размера.
— А посадят-то нас, — задумчиво заявила бывшая продавщица как человек более компетентный во взаимоотношениях с правоохранительными органами. — Следы мои, пальцы на бутылке наши.
— И еще тебя вырвало прямо на пол, — заметила Галина Николаевна, считая, что отпечатки свои на бутылке она сотрет очень быстро, а вот эта аферистка пусть повозится…
Галина уже собралась было уйти, но вдруг подумала: нехорошо… Ой, нехорошо перед невинно убиенным спектакли разыгрывать. Грех это.
— Ладно, иди за ведром, а я принесу растворитель, — сказала она Анне.
Всеобщая криминальная грамотность населения позволила подружкам-пенсионеркам быстро очертить фронт работ. Крови, пистолета и самого Степаныча решено было не касаться. Все остальное вымыть, вычистить и протереть. Ушедшая за ведром Анна задерживалась, и Галина решила, что та хочет ее бросить, аккуратно обработала бутылку, дверную ручку и, на всякий случай, кухонный подоконник. Анна явилась переобутая и переодетая в черный хлопчатобумажный халат, из тех, которыми наделяли грузчиков продовольственных магазинов. Вид у нее был профессиональный. Галина Николаевна усмехнулась и лихо подобрала полы своего добротного красно-коричневого байкового халата.
— Двумя тряпками навстречу друг другу, — предложила Анна.
— Нет, давай параллельно, — не согласилась Галина, подозревая, что подруга начнет сачковать.
Соседки дружно намочили тряпки и решили мыть от окна в сторону входной двери — вроде так было положено по какой-то православной традиции. Спины у обеих трещали, растворитель, разлитый на следы Анниных туфель, бил в нос. Но разгибаться было еще рано. Вот в таком полусогнутом состоянии их и застала доблестная милиция, заскочившая в квартиру с криками: «Всем оставаться на своих местах, руки за голову, лицом к стене!»
Галина Николаевна послушно выронила тряпку и подготовилась к чистосердечному признанию, из которого следовало, что она лично тут вообще ни при чем. И стояк у нее другой, и канализация не забивается.
— Ну что, бабуся, рассказывай, как тут все было? — грозно спросил какой-то подозрительный милиционер, оглядывая неподвижную красно-желтую фигуру Степаныча.
Но ни одна из дам бабусей себя не считала, втайне предполагая, что это нелестное обращение относится не к ней, а к подруге. Анна Ивановна равнодушно смотрела себе под ноги, а Галина — в окно, она была моложе Анны на полтора года. Весь двор об этом знал.
— Эй, бабоньки, — рыкнул обиженный сержант, убеждаясь, что дело здесь глубоко мокрое, но, к счастью, кажется, бытовое. — Что пили? Что не поделили? Как мужичка замочили?
— Это не мы, — дружно отрапортовали соседки и в два голоса принялись рассказывать, как, собственно, было дело. Волна звуков, издаваемых Анной Ивановной, принималась лучше, и сержант решил настроиться на нее. Из вполне связного добросовестного рассказа подозреваемой выходило, что она тут человек случайный, пришла за работниками полы помыть, а этого алкоголика несчастного вообще заметила не сразу.
